Незабудки
(из рецензий разных лет)
Есть два вида художественной правды.
Первая – фотографическая, дублирующая саму реальность правда. Вторая – это правда метафорическая, концентрирующая в философских сгустках действительность, а не просто отображающая ее.
Обе эти художественные правды полномочны, но самое большое искусство – в соединении этих двух методов.
Первая книга Натальи Хаткиной интересна тем, что в ней есть попытка такого синтеза, хотя не во всем автору это удается. Но есть стремление к тому, чтобы жизнь представала и такой, какая она есть, и ничего больше, и попытка поднять изображение конкретных страданий до смысла страданий человечества в целом. Попытка эта часто обрушивается из-за недостаточности познания автором внешнего мира. Но внутренний мир отображен с поразительной, иногда даже жестокой точностью.
В книге Хаткиной есть недостатки, но одно достоинство перекрывает их все.
Это – точность выражения чувств. Искренность этих стихов поражает. Сталкиваешься с человеком, который не побоялся вывернуть или полувывернуть свою душу наизнанку.
Книга чистая, почти без нот фальши. Ее основная тема – это гордость личности в женщине, которая вовсе не обделена любовью, но требует даже в момент этой любви уважения к ней как страдающему и мыслящему существу, а не как к предмету наслаждения.
У Натальи Хаткиной острое чувство Родины, пусть не декларируемое, но существующее в застенчивой, однако твердой форме.
Существование в истории нашей поэзии таких двух великих женщин, как Ахматова и Цветаева, налагает особую ответственность на всех других женщин, берущихся за стихи. Я надеюсь, что Наталья Хаткина это поймет и эти два имени прикроют своей благословляющей тенью и ее, и всех женщин-поэтов с пером в руках перед безжалостным листом бумаги.
Евгений ЕВТУШЕНКО
Из предисловия к первой книге Н. Хаткиной
«Прикосновение» (1981)
...она остро чувствует приметы нашего времени, старается показать их сущность...
Стихи Хаткиной отличают точность слова, высокая языковая культура, хотя поэт как бы бравирует своей раскованностью...
Александр ЛИХОЛЕТ
«Донбасс» (1981)
Наталья Хаткина – поэт. Язык не поворачивается называть ее поэтессой, есть что=то в этом уменьшительное и снисходительное. И новая книга ее
обрадовала уверенно состоявшейся зрелостью, масштабом личностного роста, раскованностью самобытной стихии поэзии – то щемяще грустной, то отчаянно
лихой и даже дерзкой, лукавой, затаенной и распахнутой одновременно...
Мир ее души так неуловимо и изменчиво перетекает из очень личного, сиюминутного в гражданское, общее и вечное, из исконно женского – в
человеческое...
Вот так и в книге Натальи Хаткиной: жизнь, не благодаря, а вопреки – мучительная, прекрасная, торжествующая жизнь на родной земле, под родным
небом, среди родных людей, великих и мелких, жертвенных и равнодушных, близких и дальних, но связанных единой кровной нитью «от сердца к сердцу».
Не декларация любви – сама любовь. Не призыв к миру – сам неизбывный мир, в единении и борении утверждающий себя на планете, ибо вечны Мать и Дитя...
Владимир КАЛИНИЧЕНКО
«Комсомолец Донбасса» (1988)
Думаю, утешение и радость найдет в этих стихах тот читатель, который так же прям и честен, так же смел и ироничен, так же не желает бояться жизни, так же любит бесконечно богатое русское слово, весь великий духовный опыт русской поэзии, сияющий миру несмотря ни на что.
Елена ЛАВРЕНТЬЕВА
«Донецкий кряж» (1999)
Сегодня всем почти без исключения поэтам присущ страх прямого пафосного высказывания. Общим языком стала ирония, вправленная не только в лексику, но и в синтаксис фразы, предусмотренная уступка, возможность обратного хода. Поэт как бы боится быть уличенным в неадекватности, причем двойной: с одной стороны, все уже сказано и надо отдавать себе в этом отчет; с другой, жизнь отвратительна и сложна и нечего делать вид, что она удивительна и прекрасна. Изрядно подпортили шкурку прямой речи и символисты. Певец бытия неминуемо будет высмеян, причем квалифицированными специалистами по высмеиванию. Заметим, что один иронист среди легиона романтиков, наоборот, почти ничем не рискует. Так вот, защитные меры Натальи Хаткиной минимальны. Да, по книге рассыпаны стихотворения=маркеры, щедро пропитанные модной цитатностью, иронией и характерным для современного письма бодрым скепсисом. Эти привязки высвобождают поэтессе язык для неограниченного романтизма других стихотворений. Вот стена, а вот – раскрытая форточка. И слава Богу.
Всей грудью дышит – она жива!
Всей кожей – она права!
И в складках платья горит листва,
и под стопой – трава.
Вот так, в верхней точке вертикали, надолго зависают стихотворения Натальи Хаткиной, заставляя вспомнить, например, Леонида Мартынова – вдобавок, разумеется, к Анненскому, Мандельштаму, Бродскому. Кстати о Бродском – ему большой (как правило) объем стихотворения был необходим, чтобы “обслужить” всю вертикаль, от самого низа до самого верха (“Осенний крик ястреба”, во всех отношениях лишенный земли, исключителен, потому и помнится особняком). Наталья Хаткина ограничивается зоркостью: она видит с неба детали прозаического бытия, того и довольно.
Леонид КОСТЮКОВ
«Арион» (2001)
И хотя поэтесса на протяжении всей книги демонстрирует, что может не хуже остальных играть с центонами (Голова моя седая, / снег шершавый, кромка льда. / Птичка божия не знает / ни заботы, ни труда), оперировать высокими абстракциями (Кто там плачет в темноте? – Это мы. / Нет у Бога никого, кроме нас), не это отличает ее от множества ей подобных. Хаткина сильна там, где сознательно идет на снижение, на бытописание (вплоть до эпатажа) – в лучших ее текстах нет дежурного поэтического прекраснодушия, зато есть разнообразные бытовые маски, драматургия и неприбранные житейские реалии. И хотя я не поклонница социальной поэзии (“Барачная”, “Плечевой романс”, “Сиротская”... кажутся мне чересчур лобовыми, почти агитационными), но горькая летопись провинциального бытия задевает и меня…
Самая устойчивая маска Хаткиной – сама Хаткина, вернее, ее лирическая героиня, битая жизнью, бесприютная, непрактичная, но по-своему победительная. Маска лукавая и правдивая одновременно – есть вещи, о которых, чтобы не сорваться в дежурную пошлость, можно говорить лишь не всерьез, и, как правило, это очень серьезные вещи...
Мария ГАЛИНА
«Литературная газета» (2001)
Это довольно сложно – писать о Хаткиной. Я уже делала это, и, кажется, не однажды. Речь тогда шла о местных иерархиях, о том, что Хаткина – лучший поэт давнишнего донецкого журнала «Многоточие», и о том, что откровенная литературность лучше подражательной литературщины, по невежеству выдаваемой и принимаемой за «авангард». Все справедливо. Сила Хаткиной в том, что она делает из собственной литературности сюжет. Она пишет стихи от имени женщины, которая больше всего любит читать стихи. И как теперь выяснилось, она пишет прозу от имени такой же «книжной» женщины, и на ее библиотечной профессии держится сюжет:
Откуда берутся дети? Я, наверное, редкий экземпляр, но этот вопрос меня никогда не волновал. Когда мои маленькие сверстники еще колебались между аистом и капустой, мне уже все было доподлинно известно: дети заводятся между книжными страницами. Вот моя мамочка перечитывала «Легенды о короле Артуре», и как раз в конце главы о безупречном рыцаре Ланселоте и королеве Гвиневере родилась я. («Бумажная бабушка»)
Каковы перспективы этой простодушно-читательской литературы в пору романов филологических, феминистских, постфеминистских и постмодернистских, каких угодно, только не простодушных? Боюсь, что неважные. Растиньяка из Хаткиной не выйдет, и вряд ли она отправится в поход на столичные мейнстримные издательства. Кажется, ей достаточно единодушного голосования Донецка и окрестностей. Хорошо ли это? Как сказать... Здесь вопрос не о сверчках и шестках, не о первых на деревне etc. Вопрос в известном тщеславии, присущем любому дару и приводящем его в движение, а каково его направление = центростремительное или центробежное, - не суть. Суть в движении, между тем абсолютная монархия в пределах одного, отдельно взятого «города Д.» - плохой стимул. Более всего силу и слабость этой царственной позиции видно как раз таки в журнале: Хаткина исключительно хороша в роли «организатора процесса», похоже, что ее культовое участие и есть залог жизнеспособности такого специфического литературного организма, как провинциальный журнал. Интерактивные рубрики - ее удача, а вот критика - провал. Монарх может только миловать и быть снисходительным, что она и делает. А вот у критика такого права нет.
Но как бы то ни было, Наталья Хаткина, равно как и другие создатели и участники нынешнего донецкого «литпроцесса», свое место в культурной истории Донецка уже застолбили.
Инна БУЛКИНА
«Русский журнал» (25.VI.2001)
В стихах Натальи Хаткиной возникает живой до осязаемости образ личности. За интонацией стиховой явственно слышится интонация человека в жизни, к лирическому пространству близко подступает легко узнаваемый быт. Данная ситуация достаточно необычна на фоне непрестанных и множественных постмодернистских смертей – автора, героя, читателя. Творчество Натальи Хаткиной – поэтическая система с очень мощным личностным центром. И если уж говорить о корнях и истоках ее поэзии, то, безусловно, - это поэзия серебряного века с ее четкой эмблематикой индивидуальности...
В сущности, Наталья Хаткина из тех поэтов, которые не только умеют писать стихи, но и хорошо знают, как это надо делать. Это чувствуется и в жесткой – не женской – логике, и в продуманной смене интонаций, и в умении свести концы с концами, что называется: «закруглить лирический сюжет» – как принести обратно мячик...
Наталья Хаткина – одна из тех, в ком продолжается поэзия – здесь и сейчас, и кто продолжать ее достоин.
Элина СВЕНЦИЦКАЯ
«Соты» (2002)
Ничего из того, что я писал о Хаткиной (а это статья, рецензия и предисловие), не было опубликовано. По разным причинам. Статья была отклонена московской редакцией вместе с хаткинскими стихами, которые она сопровождала; рецензию я не стал никуда отдавать; а предисловие отверг сам автор.
А.К
Первый сборник ее стихов должен был называться «Околом». С этим словом она вошла в литературу – нет, забежала откуда=то с улицы, где играла с мальчишками, и остановилась посреди зеркал: не запустить ли в них камнем?
Околом – какое слово!
Это все, что ломит око,
все, что взгляд нетерпеливый
остановит на лету...
Именно так: не сгущать краски, но и не разрежать их, не искать необычных ракурсов, диковинных метафор, причудливых ритмов и звукорядов, а только видеть и фиксировать мгновения, которые прекрасны:
В белом зале тихо-тихо,
там на белой-белой сцене,
рассчитав свои движенья
умирает черный мим...
Ей было 17 лет, когда «Комсомольская правда» опубликовала эти стихи. Тогда казалось, что если первый шаг сделан, то все остальное должно прийти само собой: письма читателей, интервью, покровительство знаменитостей...
Но Хаткиной повезло: ее не заметили. Письма, впрочем, приходили, много писем, но суть не в них. Сделав первый шаг, ей пришлось сделать и второй, и третий. А они куда труднее, эти шаги, возвышающие себя над собой и над всем, что прежде казалось почти недостижимым:
Собиралась, устроившись в рамке окна,
подтянув к подбородку колени,
проследить восхождение осени на
долгий ряд деревянных ступеней
сентября, октября, ноября...
Осенняя прозрачность вдруг оборачивалась непроглядной мглой и безысходностью. Это тоже была жизнь, и она тоже требовала своих слов, и они приходили:
Жались к огню и к другу друг,
а может, к врагу враг.
Жестяная кружка за кругом
описывала в руках…
В редакциях читали такие стихи, долго молчали, потом спрашивали:
- У вас что, жизнь плохая?
Нет, название «Околом», конечно, было отвергнуто. А жаль, ничего опасного для зрения в нем не заключалось. «Перевернутая надпись на тележке с молоком» – только и всего....
Из неопубликованной статьи
«О стихах Натальи Хаткиной» (1986).
Между жизнью и судьбой
Простота, называемая пушкинской, обманчива. И даже не потому, что любезная народу понятность скрывает нечеловеческое знание, а веселый нрав – нестерпимую человечью тоску. Простота, если не пытаться искать в ней сложность, вообще ничего не скрывает. Она словно отслаивается от реальности, сохраняя ее форму, структуру, смысл. «Все прочее – литература».
Литература центробежна. Отдаваясь во власть языка, поэт уносится либо в романтическую высокопарность, либо в лабиринты глубокомыслия, либо куда-нибудь из сторон в парасемантическом поле экспериментов. Удержать себя в себе удается очень немногим – часто ценой безвестности.
Поэзия Натальи Хаткиной – центростремительна. Она чутко и безошибочно обращена к главному – и в личной жизни, и в жизни вообще. Поэтому она проста. Но нужна очень тонкая паутина слов, чтобы, утвердившись в центре, зафиксировать свои отношения с меняющимся, многослойным, разноязыким миром. Поэтому она сложна, эта поэзия, - сложнее, быть может, нежели изощренная образная оптика или словесная эквилибристика.
Такой поэзии ум не нужен – разве только для того, чтобы его эффектно отключать. Но Хаткина нашла ему рачительное применение в своем поэтическом хозяйстве: острый, ироничный, скептичный, он отвечает за связи с общественностью, создавая хозяйке репутацию примы, которая может себе позволить все, только бы это легко и естественно легло в стихотворную строку.
Хаткинская поэзия не свободна от времени и обстоятельств – ни от жизни, которая «не удалась», ни от судьбы, которая все=таки «сложилась». Поэтому она современна – несмотря на ее неявный, но несомненный вневременный смысл.
Предполагаемое предисловие
к сборнику Н Хаткиной «Стихи» (2004)
УЕЗЖАЮ В ОДЕССУ
На всякий случай интересуюсь у Наташи Хаткиной:
— Тебе в Одессе ничего не нужно?
Она мечтательно:
— Мне бы побывать…
— Я побываю!
НА ДАЧЕ
Я — Хаткиной, на грядке:
— Ты любишь молодой чеснок?
— А кто не любит молодых? — она вздохнула
НАТАША И ТЮМЕНЬ
В Инженерном корпусе Третьяковской галереи — в рамках проекта «Золотая карта России» — выставляется Тюменский областной музей изобразительных искусств. Приглашаю Хаткину. Не хочет.
— Но почему?
— Не люблю я Тюмени.
— Причем здесь?! Там Айвазовский и Рокотов! Там Коровин и Фальк, там два Репина, а какой там Кандинский, Наталья! И все это представлено в Москве!
Но Наташа оказалась непреклонной:
— Не люблю я Тюмень. Там морозы…
ПОШЛИ ВОН!
Кто бы к ней в гости ни пришел, услышав дверной звонок, Наталья подходит к двери и кричит:
— Пошли вон!
И люди тут же испаряются.
Оказывается, когда она идет отворять, за ней увязываются три ее кота. И командой: «Пошли вон!» — она их просто отгоняет от двери. Они домашние, а, значит, если выскользнут…
Недавно Хаткина мне позвонила — стала плакаться:
— Почему у меня нет друзей, кроме тебя, почему?!
И я ответил:
— Потому что я не гордый!
Вячеслав ВЕРХОВСКИЙ
ДОНЕЦК
НАРОДНАЯ ХЭППИБЁЗДНАЯ
(коллаж? а капелла?.. перелистывая «Лучшие годы»)
Наташа , cher ami,
Любимица божественных клошаров!
Нашарив, подношение прими:
В хрустальном шаре пенящийся глюк
(Глинтвейн вишнёвый?) – библиосолярис,
А в нём – гомункулус, забравшийся с ногами,
Ночных скамеек робкий обитатель,
С потёкшей тушью вьюноша Пьеро,
Что чиркает по коробку сырому...
Пока пустым не выскользнет из рук,
Где Маргарита с Фаустом (патроном?),
Ныряя в арки Университетской,
Всё просчитав, вдруг выйдет из лопаток,
На Елисейских флигеле-полях...
Орехоскулый, с книжкою и мишкой,
Кусачий, плюшевый, смышлёный, как щенок,
Он в черепашьем панцире не слышит
И жестом тех, кому пора в иной,
Всех посылает луговой латынью
Не то в аптеку, то ли в гастроном.
И мы согласны... Впрочем, не о том.
Наш шестикрылый, мы – твой лучший возраст!
Наш поцелуйный, раззвездячь костыль!
Поник пион? А фиг ли, если роза
Цветёт теперь, безгрешной красоты?!
Не от-цве-тай! – уволился садовник,
И в сорняках лишайный наш Китай.
Стянули лейку. Только иероглиф
Остался: «лю»... Наташа, не «лю»кавь –
Мы все так «лю»! Мы все тебя так ЛЮ...
Ну а если не «капустничать», то, знаете ли, скитаясь вот так по миру, ныне техасским перекати=полем, не слишком многих=то и вспоминаешь из тех, кто невольно образовывает это набившее оскомину слово «ностальгия».
Четверть века оставаться культовой фигурой и, сколь женственно хрупким, столь и немилосердно ироничным «последним знаменосцем войск любви» болезной «малороссийской» литературы – «маловато будет». Хаткина – поэт и человечище, по разделённой сигарете (юности ли, стране?), с которым скучаешь и в 6000 милях от её подъезда на Университетской...
Элина ПЕТРОВА
ДОНЕЦК – ХЬЮСТОН
Портрет с подругой
Мы с Хаткиной близки.
Ну, как? Есть интрига? И пусть будет. Скажу: близки духовно — погашу интригу — читать перестанете. Нет уж, пусть горит.
Да, мы знаем — это нам не Голландия. И, вообще, жениться на ней я не могу, я замужем. Однако у нас с ней общее имущество — общее ярмо — мировосприятие. Ярмо виртуальное, но тяжелое — весит больше реального и не отстегивается к тому же. А рифмуется с украинским «кермо». В общем, карма. Собаку, которая жила у нее много лет, так и звали — Карма. Не выдержала Карма нашей кармы и покинула этот мир. Карма ушла — стихи остались.
Теперь о движении.
Мы с Натальей давно поехали и, не останавливаясь, едем дальше. Естественно, едем по Дикому полю: зачем юлить, зачем в объезд — едем напрямик по кочкам, повышая адреналин. Но странные вещи случаются на этом пути. Когда у нас в руках «кермо» — нет машины, и мы рулим, как в сумасшедшем доме, — руль в руках — и по колючкам ножками. Когда есть машина — нам не дают порулить. Заботятся… о машине. И правильно делают, потому что наши машины взлетают.
Настоящее смотрит на нас выразительно, а мы оглядываемся.
Где же ты, мой ангел-хранитель?
…Ангел сгинул — за плечом осень.
Но что радует — «осень полна китайцами». Значит, мы не одиноки.
Теперь о прошлом.
Наташу всегда любили мужчины и поэты, начинающие и не очень, они обвивали ее своими аурами, а потом куда-то исчезали — боялись. Оставались от них только стихи, неспособные предавать. Наверное, это потому, что она честно предупреждала:
Вот перейдем к любви от дружбы
И сразу станет все непросто:
Учти, я на тебя обрушусь
Всем грузом своего сиротства.
Вот и получилась сирота-сиротинушка, несмотря на поклонников и шлейфоносцев.
Это о настоящем. А жизнь=то идет в будущее, хотя Наталья и сказала о ней, как о завершившейся — поставила точку: «Судьба сложилась. Жизнь не удалась».
Дорогая, зачем? Давай, начнем сначала. Заварим, как чайку, оптимизма, он хорошенько настоится — и побежим снова. Выберемся из «черепахового панциря тоски» и страха, попросим у Господа чуда. Ты, главное, не бойся, я с тобой. А значит, не случится так, как в моем стихотворении: «Чада ожидают чуда, а чуда нет — его съел чудоед».
В тебе ведь столько всего, что восхищает!
Восхищает безыскусность и откровенность — кто смог бы написать заказную рецензию на книгу хорошо думающего о себе поэта, сказав ему при этом: имей в виду, я напишу правду — ты готов за нее платить? Ошарашенный автор согласился, купил правду — оплатил ее щедро — и стал ожидать славы. Был, вероятно, уверен, что если деньги плачены — то скажет, как о мертвом… Но он не знал, о какой правде идет речь. Правд ведь на самом деле множество.
Восхищает трудогольство (чего мне недостает) — книги стихов, прозы, пьесы — взрослые и детские.
Восхищает готовность к игре. (Это любимое занятие, детское.)
А не так давно у нее появился новый любовник — Интернет, но я не ревную. Тут она проявляется в разных образах, играя не только для аплодисментов.
Конечно, она могла бы быть актрисой и режиссером. Театральное действо всегда влекло ее. Зрелища и хлеб — то, что нужно народу, — нужны ей вдвойне, потому что ей эти зрелища и этот хлеб хочется создавать и отдавать — раздавать, а не только поглощать. Хотя создатель самого большого зрелища Земли у нас един, и мы у него одни.
Нет у света ничего, кроме тьмы.
Нет у Бога никого, кроме нас.
И находясь внутри Его действа, мы делим его, как умеем, — на акты да действия.
Завершаем спектакль — и умираем. Остаются от нас только оттиски на камнях, как от листьев и насекомых, и дагерротипы. А вот и совсем свеженький — на нем мы со своим ярмом. Красивые. А что? Если рассматривать ярмо как украшение, то и смысл жизни не надо искать — он на тебе висит.
С приветом и со своим иероглифом «лю».
С. Заготова
P.S. А чтобы узнать ее лучше, читайте стихи — там все есть, и о вас тоже.
Светлана ЗАГОТОВА
ДОНЕЦК
О Хаткиной - всё, что я думаю
То, что Наташа Хаткина суперталантлива, знают все. Ее стихи берут за душу. Ее проза эмоционально заряжена. Хочет она, чтобы народ читал и плакал – народ читает и плачет, хочет, чтобы смеялся – читает и смеется.
Но не многие знают, что Наташа бесконечно предана литературе как таковой. Она не только сама пишет, она читает то, что написали другие. Просят рецензию – безотказно. Нужно отследить, проанализировать литературные тенденции – проанализирует в лучших традициях. Требуется замолвить литературное словечко по поводу – замолвит и отнесется к этому серьезно и творчески.
Она постоянно увешана просьбами – отредактировать, подправить рифму, оценить написанное кем-то… Не каждый может вот так работать на литературу вообще. От себя, любимого, сейчас редко кто отвлекается. Такая преданность литературе достойна не уважения - преклонения. И я крепко держу за нее кулачки – чтобы у нее все получалось и впредь, чтобы сбылись все ее мечты.
Нина ВАДЧЕНКО
ДОНЕЦК
Скрипка
Я знала о ней задолго до того, как увидела впервые – лет эдак двадцать назад на каком=то литературном вечере. Но разговоры о Наташе Хаткиной были похожи на легенду, как и весь ее образ – тоненькой блондинки с огромными глазами и сигаретой в руках... И то, что ее отметил САМ Евтушенко, и ее совершенно необычные для донецкого края стихи – все это заставляло благоговеть.
Потом я увидела, КАК она читает и влюбилась еще больше. Я и теперь могу процитировать многие ее строчки, а тогда в меня на долгие годы запало вот это:
Скрипка плачет и рыдает,
наказуема смычком.
Мальчик скрипочку терзает,
притворившись дурачком.
Век от века сей невинный
повторяется сюжет:
мальчик скрипку... ненавидит,
От того, что слуха нет!
Тогда (впрочем, как и сейчас) я была ужасно романтичной дурочкой и написала Наташе стихотворение, о котором она не знает до сих пор. Оно было несовершенным, но там были, помню, такие строки – «Она – сестра...»
Потом мы все же познакомились. И я поняла, что не ошиблась. Наташа – настоящий поэт. Она живет, как Поэт, она относится к миру и к людям – как Поэт. Ей бывает трудно и больно. Как только бывает трудно жить в этом мире настоящему Поэту.
Наташка, я тебя люблю. Я далеко, но я рядом. Расстояния и время – не для нас. Я жду твоих новых книжек. Торжествуй над судьбой, как твоя скрипочка!
Ирэн РОЗДОБУДЬКО
ДОНЕЦК – КИЕВ
Заметки радиожурналиста
1. Наташа как коммуникационный субъект
Мы с Натальей Хаткиной давно живем в одном городе, поэтому встречались время от времени. Но когда я работала на телевидении, ее приглашала в передачи литературная редакция, а не моя, молодежная. И первые две ее книги, можно сказать, прошли мимо меня. А вот уже с третьей я старалась обо всех ее публикационных событиях рассказать в литературных передачах радио. В конце 80=х, в начале 90=х этого немного: в московском журнале вышла подборка, в альманахе. Потом стало больше появляться рассказов. Мы читали их в цикле «Литературные чтения». В основном дикторы, профессиональные чтецы, а когда кто=то заболел, я вынуждена была целый рассказ читать сама. Какое удовольствие озвучивать ее прозу перед микрофоном: ритм ведет тебя (это же проза поэта), появляются особые интонации. Чувствуешь себя театром.
Когда делаешь минимум две передачи в неделю, стремишься, чтобы они были разные. То есть не просто интервью в студии или монолог.
Однажды Наташа сказала, что у нее встреча в школе, и я пошла, чтобы ее там записать. Это был интернат. Все происходило в спортзале: в середине на стульях присели младшие и средние, а по бокам на низких лавочках и стоя – те, что постарше. У подростков (и девочек, и мальчишек) был вид людей, уже все повидавших. А стрижки у младших, а одежда… Сейчас в этих богоугодных заведениях как-то побольше достатка, не сразу сердце сжимается, а когда всмотришься в лица. Мы вошли с Натальей, я осмотрелась: нет, записи тут не получится. Эти ребята не будут слушать стихи и разговоры. Сейчас рассмотрят, зашумят, и педагоги не помогут.
Нет, она смогла объединить их всех, таких разных. Наташа читала и рассказывала, отвечала на немногочисленные вопросы. Она оказалась гением коммуникации. Я смотрела на лица и видела, как что-то там проступало из середины. Куда=то девалась туповатость наследников хорошо пьющих родителей, мордашки светлели. И шум и смех были как раз там, где надо. Причем, мне казалось, что важны были не только стихи, а сам тон ее – удивительно ненатужный, естественный и уважительный, = словно физически ощущалось, как это впитывается.
2. Хаткина как Солженицын
Неожиданный поворот в мартовском интервью для радио с литератором и издателем Евгением Фиалко из Дружковки о 70-х… Он подчеркивал, что писал и пишет стихи, но не считает себя поэтом.
- А тогда на филфак приходили и люди, которые родились поэтами, они по-другому не мыслят свою жизнь, это Божье предназначение. Я могу назвать Юру Доценко, это, наверное, самый сильный украиноязычный поэт нынешнего времени. Это Наталья Хаткина, которая поразила нас тем, что на первом курсе опубликовалась в газете «Комсомольская правда». А я уже на 4-ом учился, мы уже много прошли в стремлении опубликоваться. И когда я присмотрелся к ней, вчитался в стихи, я просто влюбился в нее как начинающую поэтессу.
По-моему, после 3-го курса наш курс весь пропустили через КГБ за то, что у нас была попытка издавать рукописный журнал, где мы просто обычные вопросы задавали: каким должно быть высшее образование или что такое комсомол. Просто свободные вопросы – это в то время было недопустимо. Мы чудом удержались тогда, группа организаторов. Затем был у нас еще «прокол», когда мы выпустили стенгазету, посвященную конкурсу на лучшее стихотворение на филфаке. Мы провели конкурс, я на печатной машинке сам стихи отпечатал, на ватманском листе мы наклеили, разрисовали, - за эту стенгазету досталось многим, она повисела 40 минут, ее преподаватели содрали и отправили в КГБ.
- Да, слышала: она неправильно называлась, в ней были неправильные стихи.
- Называлась она «Братчина». И не написали мы вверху призыв к пролетариям
объединяться. А Хаткина тоже была «неправильной», ее Солженицыным называли.
- Это за что же вдруг?
- Она училась на три года после меня. Я окончил в 75-ом году филфак, а где=то в 74-ом году ввели такую форму… Я называл это идеологический стриптиз. Студенту выставляли оценку за его общественную деятельность. Группа сидит, ты выходишь, все должны оценить тебя: насколько ты являешься идейно-выдержанным, сознательным, какую ты проводил общественную работу. Задавать можно было любые вопросы, ты должен на них отвечать. Потом тебе выставлялась оценка. Называлась общественно-политическая аттестация. Довольно серьезная вещь. Не обязательно было знать хорошо мировую литературу и языки, а вот быть общественно активным – обязательно.
- Всенепременно.
- И мне сказали, что Наташе Хаткиной поставили двойку, причем по настоянию куратора. Ребята студенты ее поддерживали и не понимали, за что ей ставить двойку. А куратор с возмущением стала доказывать: «Вы Солженицына в своей группе прикрываете». Солженицын в то время…
- Приблизительно, как в 37-м враг народа.
- Так вот, Хаткина была Солженицыным в группе. За что? Я вот у нее ни одного политического стихотворения не помню. А все потому, что ее поэзия искренняя, это были настоящие стихи. Это пугало. Потому что в то время, когда мы формировались, слово было под запретом, настоящее искреннее слово было под запретом. Эти наши попытки выпускать стенгазету, посиделки вечерние – это желание услышать свободное слово, незапрограммированное. Поиск живого слова. Хаткиной это живое слово давалось по наитию, и она была опасна.
Право, не знаю, что к этому можно добавить.
Ирина ЧЕРНИЧЕНКО
ДОНЕЦК
Амазонка
Наверное, среди знакомых Хаткиной не найдется человека, который на нее хоть раз не обиделся. Из «обиженных Хаткиной» вполне можно составить поселок городского типа. Но дело не в пресловутом «несносном характере» или «стервозности», а в том, что Наташа — из тех, кто ради «красного словца» действительно ни одного смертного не пожалеет. В том числе себя Впрочем, мало кто на нее обижается долго: «пеппидлинночулочность», «застрявшая» в ней с детских лет, заставляет как=то совсем иначе воспринимать «выбрыки» Хаткин-Гола. В сущности, при всей своей ироничности и колючести, она, как и ее лирическая героиня, беззащитна и бесхитростна. Просто она не лукавит ни с собой, ни с миром.
А что касается «красного словца» — оно у донецкой «птички певчей» действительно таково — и в стихах, и в прозе, и в дружеском трёпе, и в репликах a parte.
Стихи Натальи разнолики, не похожи один на другой (как, увы, бывает даже у великих поэтов), но всегда упрямо похожи на нее саму.
В основе своей они — традиционны. Но «традиционность» их обманчива. Какой может быть традиционализм в эпоху постмодерна?!
Поэтическая амазонка, Хаткина свободно владеет любыми стихотворными техниками — как видами боевого оружия. Метафора для нее — не бижутерия, а сильнодействующее лекарство (яд?), которое если уж употреблять, то лишь тогда, когда все другие средства испробованы.
Удивительна ненарочистость, естественность поэтического высказывания Н. Хаткиной, его крайняя насущная необходимость. Если суждено было родиться некому ее поэтическому слову — значит был тому повод непустяшный. И, может быть, именно поэтому, то, что стало ПОЭТИЧЕСКИМ СОБЫТИЕМ для автора, становится не меньшим событием для читателя.
Михаил КРАСИКОВ
ХАРЬКОВ
Ребе
К женщинам «ребе» не обращаются (разве что где-нибудь в реформистских иудейских общинах Нью-Йорка или Калифорнии), но к Наталье Хаткиной иногда мысленно хочется обратиться именно так: очень уж у нее в стихах много бывает житейской мудрости. Но в этой «многая мудрости» - не только много печали, но и много веселья. Человек в стихах Хаткиной бывает жалок, растерян, но и готов жить, несмотря ни на что. Он вызывает сочувствие и смех. «Как я тогда просила: "Господи, дай!" / - На, - отвечал, - только будешь нести сама». Ее герои достоверны: мы все такие. Конечно, в такой ситуации нет ничего специально еврейского. Главное в стихах Хаткиной – чувство острой психологической достоверности и того, что автор умеет понимать и прощать своих героев, а значит, и нас всех. Очень, казалось бы, «женские» произведения Н. Хаткиной в действительности универсальны: они позволяют мне, мужчине, лучше понимать самого себя, и окружающих меня людей обоего пола. Смех от стихов Хаткиной часто бывает именно от катарсического чувства узнавания: «Я забыла про стоп-кран! / Я забыла про стоп-кран!» я долго, после того, как в первый раз прочитал, пел про себя на мотив «арии о клевете» из моцартовской «Женитьбы Фигаро».
Внешне стихотворения Хаткиной выглядят сугубо традиционно, но присущий им дух игры и тонкое чувство смысловых сдвигов вносят в ее поэтику черты новизны, только не вполне уловимой сразу: «мы все заражены / воздушно-капельной рассеянной тревогой» - вроде бы прямое следование традиции Мандельштама (тем более, что Хаткина иногда с ней полемизирует прямо, демонстративно: «В троллейбусе или на поле минном / нам коротко споет железный нахтигаль»), но есть ощущение подспудного сдвига – может быть, из-за внезапного вторжения переосмысленной технической лексики («воздушно-капельная смесь). И во многих стихотворениях Хаткиной есть такие странноватые сдвиги, хотя они и не складываются в систему – но, значит, автору это и не нужно. Думаю, что Наталья Хаткина и как поэт, и как прозаик недооценена и заслуживает большего внимания, чем то, которым пользуется сегодня.
Илья КУКУЛИН
МОСКВА
Жаба в молоке
О Хаткиной писать непросто. Не потому что она закрыта или избегает определений (отождествлений). Как раз напротив – определений хоть отбавляй, некоторые из них Н.В. сама преподносит нам на блюдечке. Но разобраться, какое из них истинно, а какое только маска, – сложно. Вот, например.
Существует поэтесса Х. – такая себе одинокая мечтательная тетка, которая постоянно витает в облаках и к земной, практической жизни не приспособлена. Если б не собака Грета, вытаскивающая поэтессу из разных ситуаций (и впутывающая тоже), не знаю, как бы она, поэтесса Х, выкручивалась.
Существует Бумажная бабушка. Немного сентиментальный образ. Хотя, почему сентиментальный? За чем или за кем в «Имени розы» стоит плакать, если уж плакать? Правильно, – библиотека сгорела. Сидит копается в книжечках беспомощная старушка. Но из этих книжечек она выстраивает крепость, которая, даром что бумажная, оказывается неприступней, чем любой каменный каркасон.
Лично мне Н.В. напоминает боксера из новеллы Джека Лондона «Кусок мяса»: уже научилась не разбазаривать силы, а если драться, то за мясо. В прямом и переносном смысле слова. Хаткина пишет, даже когда не пишется, когда вообще невозможно писать. По сравнению с ней мы все (донецкие литераторы) выглядим как необязательные аматоры. Хаткина берется за все: стихи, рассказы, детские считалки, книгу по кулинарии. И если уж начинает что=то, обязательно доводит до конца, решая при этом локальные, а не мирового масштаба, проблемы мастерства. Таких слов как вдохновение, нетленка она не употребляет, а если и случается, то не иначе как предварительно хихикнув. Может поэтому у нее и появляются такие пусть маленькие, но шедевры:
в окнах детсада – свет.
меня уже там нет.
манную кашу можно не есть,
не маршировать.
слышу с небес ежеутренне весть:
– встань. застели кровать.
не застелю.
это месть.
Если по поводу поэзии (насколько она традиционна, и что за традиция, в какой мере женская и т.д.) можно и стоит спорить, то наташины стихи и рассказы для детей я безоговорочно зачисляю в классику. В комнате моего малыша рядом с Маршаком и Заходером стоит и хаткинская «Азбука». За детские книжки я бы Хаткиной уже при жизни памятник поставил (и повыше Бубки).
Мне очень импонирует жизненная позиция Наташи: жить – смешно. Нет, она не устраивает перфомансов (по крайней мере, пока) и не эпатирует публику. Живет тихо и спокойно. По крайней мере, внешне – на людях – спокойно. Хаткина умеет найти во всех неприятностях и житейских бедах смешную сторону, тем самым их, эти беды, победив. Она никогда «не грузит» своими проблемами, напротив, – после посиделок с ней, твои собственные проблемы кажутся не такими уж серьезными. Хотя никаких рецептов Хаткина не дает.
Ну и ква. Вот еще на закуску – лягушка: не царевна и не путешественница, а скорее та жабка, что плюх в молоко – и давай молотить лапками. И сметанка обязательно собьется, не сомневайтесь.
Дмитрий ПАСТЕРНАК
ДОНЕЦК – КИЕВ
Хаткина в формате
театральной олимпиады - 2006
Пятеро великовозрастных мужичков расположились за десятью столами (словно каждый свободный стол – запасной парашют) и смотрят вперед, излучая тишайший снегопад. На задней стене – часы, их минутная стрелка остановилась около девяти, часовая – где=то между двумя и тремя часами дня/ночи.
В тот же момент от стены отваливаются плохо закрепленные буквы. Падая, они образуют фразу: «Да не пропадет оставшееся время!»
И действительно, со временем случилось такое, что не снилось даже Шекспиру в преддверии бури.
Но вернемся на сцену. Огромное пространство вплоть до потолка обшито фрагментами замка Снежной Королевы. На стене ржавеет батарея, справа впереди – две огромные угольные печи, которые до сих пор делают общественные здания похожими на общежития, в которых ощущаешь себя посетителем сауны и дышишь воздухом серного курорта. В середине зала – два ряда унылых столов и таких же холодящих душу стульев. Те, кто должен занять здесь свое место, окончательно распрощались с представлением о классической механике по отношению к пространству и времени. Тишина, которая накрывает призраки сидящих, чрезмерно красноречива. Это своеобразный Всемирный Театр Зала Ожидания, в нём нет главных героев, вернее, все главные. Они уже пребывают в каком=то динамическом ожидании. Герои крепко держатся за невостребованные пустяки, мелочные терзания, затянувшийся местный апокалипсис. И, Бог мой! – обретают надежду. Большое абсурдное счастье мельчайших деталей, последних строк, слов, обрывков диалогов. В конце звучат мелодия и песня на каком-то забытом языке. Возможно, о любви. Возможно, там поется: «Любовь всегда младше нас – помни об этом. А твоя любовь – вечное ПОЗВОНИ»
Сергей ШАТАЛОВ
ДОНЕЦК
Школьница
Я очень люблю ее стихи – и девчоночьи, и бабьи, и старушечьи. Я очень люблю вычитывать между строк ее дыхание. Многие из ее стихотворений дают абсолютное звучание, а говорить с ней – значит пировать сразу с девятью шалыми музами. Она аккуратная школьница и очаровательная девушка.
Хаткина сильна, потому что умеет жалеть, и добра, потому что не умеет ненавидеть. Мир, который окружил ее тройным кольцом, уродлив и уютен. Вокруг людовитое людимство, и некому помочь дышать. Хаткина с тем же интересом вглядывается в лица и вслушивается в голоса, но этот взгляд все короче, а слух – слабее... Побудь с ней, Господи!
Олег ЗАВЯЗКИН
ДОНЕЦК
Домик на краю океана
Необычайно хороша в своих стихотворениях и поэмах, даже в тех, которые написаны давно. Даже в тех, что не написаны и написаны уже не будут. По сути, классик нашей юго=восточной провинциальной джазовой осени, один из классиков южно=русской школы письма. Многое сделала для многих. Всегда была одним из центров, вокруг которого вращалась львиная часть моей жизни. Приют и огонек, лучший собеседник в мире. Мною внутри меня была всегда чрезвычайно романтизирована.
Впрочем, несмотря ни на что, многое и до ныне. Так что. Волшебный вообще человек, хотя и не постоянный. Уходящая вглубь... Сама в себе, сама своя. Как мне дело до вас до всех, а вам до меня...
По силе письма и отчуждения не знаю с кем ее у нас и сравнить.
Одинокая Хаткина. Домик на краю океана. Практически, мыс Доброй Надежды.
Груды книг вообще написаны ею. И составлены. От кулинарии для тинэйджеров до секса для многолетних кустарников. Литературная поденщина, ее кровь и кайф, буквы и строчки по тридцать часов в сутки. Поразительно. И это при замечательном литературном вкусе.
У нее легион знакомых, море всяческих лиц. Чаще всего ей не нужных. Ей люди вообще, кажется, не очень нужны. Так, коллекция...
Профессиональный литератор. Поэт. Человек, за которым тоскуешь...
Владимир РАФЕЕНКО
ДОНЕЦК