Примерно так в бессловесные 70-е годы виделась из Донецка история русской поэзии.
    Был и другой взгляд: «От Пушкина до Парщикова». Но Парщиков вскоре уехал, а Хаткина – осталась.
    Ее ярко вспыхнувшая всесоюзная известность, после публикации четырех стихотворений в «Комсомольской правде» в 1974 году, так и не разгорелась. К счастью или к сожалению – очень большой вопрос.
    Чтобы сейчас ощутить взрывчатую силу тех ее стихов, нужно хорошо представить то время. Донецкое время – это далеко не московское время. Рассчитывать на поэтический сборник или хотя бы на публикацию в газете мог только тот, кто освоил каноны местной нормативной поэтики. Приветствовались стихи о шахтерском крае, о рабочих с горящими глазами. Из символизма допускались уголь и розы, да еще курганы темные, солнцем опаленные. Из футуризма – только светлое будущее. Какой-либо сомнительный намек или полунамек – и автор навеки попадал в списки недопускаемых. Но самым верным критерием и, что немаловажно, внятным любому редактору, была тональность – горе автору, если она недостаточно оптимистическая или хотя бы не вполне ожидаемая.
    А теперь попробуем представить реакцию какого-нибудь ответственного за идеологический порядок в Донецком университете, когда в стенной газете филфака прочитывается такое:

    Жались к огню и к другу друг,
    А может, к врагу враг.
    Жестяная кружка за кругом круг
    Описывала в руках...

    И там же:

    Если не спишь – а ты не спи –
    Воздух сухой глотай, как спирт…

    Хаткина не любит эти стихи. Не включила их в Избранное. Пригрозила проклясть меня, если я вздумаю их опубликовать.
    Но эти стихи, оставшиеся в списках и в памяти, уже не устранимы из нашей жизни. Их не следует измерять литературными мерками – у них иное измерение. Это – поступки. Это поступки поэта, единственно возможная форма его бытия в мире, его испытание, его караульная служба.
    А служба безопасности, тоже караульная, озабоченно расспрашивала нас поодиночке, тестируя хаткинскими текстами.
    - Что вы думаете о стихах Хаткиной?
    - Хорошие стихи, настоящие.
    - Вы тоже сожалеете, что на Руси нет Разина?
    - Да это ж памяти Шукшина! Он мечтал снять фильм о Разине, но не успел. Это образ такой…
    Изучающий, ощупывающий взгляд: прикидывается или действительно такой наивный?
    А когда это время закончится, Хаткина напишет своего «Караульного». Пусть стоит – как памятник эпохе. Последний из блоковских «Двенадцати».
    Отдельная тема – искренность ее стихов. Поразившая в свое время Евгения Александровича Евтушенко. Хотя – чему поражаться? Быть искренним – быть свободным, быть собой. Что может быть естественнее для поэта?
    Куда труднее и загадочнее другое: быть поэтом в этой искренности и естественности. Осуществлять в невымышленной жизни свое словесное бытие. Быть словом, именем. Просто быть. Что, конечно, непросто. Но некоторым удавалось. Пушкину, например.