Уважаемый господин Кораблёв!
    Ну не хотелось мне стирать запись этой беседы! Не хотелось! Рукописи ведь не горят, если их не жгут… Но понадобилась кассета для другого интервью… И вот не могу я документально доказать участникам трёпа в кёльнском кафе, что ни слова не придумал, а лишь по известным Вам причинам приписал некоторые высказывания одних собеседников другим. Напомню: дело происходило на улице, где рёв автомашин во много раз превышал наш меморийный ор, из-за чего слова на плёнке ещё можно было так сяк разобрать, а вот кому они принадлежат… К тому же кассету я расшифровывал месяц спустя после записи, и моя не лучшая в мире память… (см. эпиграф №2). Когда у меня возникли трудности с идентификацией голосов, я послал Вам расшифровку кассеты с просьбой показать её до публикации участникам застолья, дабы исключить возможные ошибки. Вы это сделали, мои промахи были выявлены: выяснилось, к примеру, что я приписал Алексею Парщикову слова, которые на самом деле говорил Даниил Чкония, и наоборот. Обнаружились и другие, подобные «переадресовки». Казалось бы, исправь их - и дело с концом… Но оказалось, что не только «что-то с памятью моей стало»: почти все участники посиделок в поправках и добавках к злосчастной расшифровке начали по непонятной причине наперебой отпираться от ими же сказанного (где ты, где ты, моя стёртая запись?!). Так, Алексей Парщиков открестился от анекдота про Сталина, который я до этого не знал, и, следовательно, без посторонней помощи рассказать не мог. Лёва Беринский «ушёл в несознанку» в деле о сорвавшемся выпуске его двуязычной книги, на что ему в своих примечаниях справедливо попенял Даниил Чкония. Более того, как явствует из поправки Чкония, Лёва спутал его, нынешнего, с каким-то давнишним, не ведомым нам Чачхалия. Последнее уже вообще - ни в какие ворота: ответственно заявляю, что пивом, которое упоминает Беринский, нас угощал Чкония, а никакой не Чачхалия!
    Как видим, бурные комментарии трёх поэтов к моей сумбурной расшифровке породили совершенно новую, шизофантасмагорическую версию нашей беседы, где не перевранным оказался текст единственного участника посиделок – художника Евгения Дыбского. Очевидно, предчувствуя, чем всё это кончится, он благоразумно молчал все три часа, из-за чего и оказался вообще не упомянут мною в материале «Кёльн. Кафе» (см. эпиграф №2).
    Так вот, уважаемый господин Кораблёв! Вместо того, чтобы возникшую какофонию как-то гармонизовать или вообще не публиковать на страницах Вашего журнала, Вы, будучи из тех, кто ради красного словца не пожалеет и отца, вынесли весь этот «сумбур вместо музыки» на всеобщее обозрение, выставив всех нас не в лучшем свете. Не знаю, как другие, но лично я не намерен оставлять Ваш проступок без последствий, ибо, с момента появления в интернете электронной версии 4-го номера «Дикого поля», моя жизнь превратилась в ад. В журнале, на беду, указан мой е-mail, и ко мне косяком повалил Spam!
    Мне без конца предлагают препараты для улучшения памяти. Это обидно, но в чём-то справедливо.
    Мне досаждают рекламой сверхсовременных диктофонов. Это я ещё могу понять.
    Мне навязывают супермощные слуховые аппараты, хотя Беринский имел в виду, конечно же, мои уши (см. эпиграф № 1). С этим я уже как-то смирился.
    Но меня просто задолбали продавцы виагры!!! Эти извращенцы по-своему истолковали Лёвины слова о подводящих меня «аппаратах» (см. эпиграф №1) …
    В результате, во-первых, я трачу массу времени на удаление из моей почты рекламного хлама вместо того, чтобы писать нетленные стихи или вести такие же беседы (см., например, «Кёльн. Кафе»)! А во-вторых, назойливые призывы приобрести не прописанные мне домашним доктором голубенькие таблетки, бьют по моей репутации скромного семьянина и, вызывая подозрения у жены, катастрофически разрушают наш семейный очаг.
    Поскольку мы с Вами, господин редактор, живём в демократических (если верить прессе и нашим президентам) государствах, то я намерен в ближайшее же время предъявить Вам судебный иск и потребовать возмещения морального ущерба за Вашу авантюрную публикацию. Материальный эквивалент ущерба сейчас прикидывает мой личный адвокат. Не удивляйтесь, если окажется, что Вы, господин редактор, такой суммы никогда в глаза не видели, а я о подобных деньгах ни разу не слыхал (см. эпиграф №1)!
    Искренне Ваш

Впечатление от журнала – сильное и странное. Двоякое, я бы даже сказала.     С одной стороны, ни над одним номером (ну, может быть, еще первый, где Верховский, Губарь и Бедные люди) столько не смеялась. Не так Конн (т.к. кое-что из напечатанного слышала в телевизоре), как барды в бане, Скобцов и Яцуненко, «старый добрый» Авцен, ну и история західносибірського гавчика... Давным-давно так не смеялась. Очень, хоть режьте, мне нравится Владимирский. Он на диком поле – после редактора – самая концептуальная личность, с осознанным и точно сформулированным имиджем.
    С другой стороны – чувство жути, усугубленное чтением журнала на Страстной, но и до сих пор не испарившееся. С присущим мне легкомыслием (это не кокетство, это В.В.Федоров так обычно ко мне обращается: типа, послушай меня серьезно, а не с присущим тебе легкомыслием) я раньше думала, что слова про «инфернальный ужас», увозимый из здешних мест, - это риторический пируэт, литературность, «бей своих, чтоб чужие боялись». Мифологизация. Есть в этом какая-то показная лихость: смотрите, мол, в каком Федор-Кузьмичске обитаем, а зато ведь пишем как! Так я думала. Легкомысленно. Но что-то это очень на правду похоже. И вереница смертей, которые не назовешь естественными (и Колесниковой, и Зубарева, и Бакая), продолжается теперь кровью на тираже Солостина, текст которого – не об этом ли, получается, был? Дело д аже не в том, что, как говаривал профессор Упоенный, «мне не нравится такая проза», а в чем оно, дело-то, я не знаю. Страшно просто, и все. И темы, главное, местных филосОфов занимают исключительно страшные – самоедство, ничто… И мальчик Сережа такое пишет – Пришвин, культивировавший до старости детскую мудрость, - отдыхает (его, кстати, часто отдыхающим на пеньке фотографировали; не на том ли самом?). И экспансия личности и творческого наследия Монастыренко последовательно охватывала все три неба, чтобы на нижнем учинить такие эстетиц-кие бесчинства… Страшно жить на белом свете и в этом месте, господа. Хотя, надо признать, и не скучно.
    Вот такие, воля ваша, первые впечатления.

Номерок ДП-4 получимши. Думаю – чё тако? Голых баб, как в бане. Если б     Монастыренко альбом выпускал, все бы имело место быть, из запасников мастера, тык сказать, вариации на тему трэпэщущей плоти. А в рамках журнала получилось пестро, местами однотипно по антуражу и замыслу. Все эти варьяции придают материалу характер черновых записей: голая тетя под розовой веткой на бирюзовом фоне; инженю в форме ню на том же фоне с веткой, но другой подсветкой и пр. Жопа в снегу, жопа в воде – оцените подход. Мане с Моне, что ли? Стог в течение дня, лета и зимы? Из набросков Левитана, Исаак который? А нужна презентативность – если в жанре журнала мыслить. Мы же не школу разбора техники мастера устраиваем, а представляем определенное направление в иск-ве фотографии. Тела-то хороши, но их изобилие совместно с перепевами рождает симулякры. Не, други, как хотите, а жандр поплыл...
    Банный номерок вышел. И междугородний. А ваащще, может, его назвать журналом съехавших дарований? Дескать, смотрите, падлы, кого потеряли-били-не давали-шельмовали, а? Осака-Германия-Израиловка-Святые места с отцами-крестителями – прямо будейовицкий анабасис Швейка. Даешь Макеевку с Пиндюровкой! Душа стосковалася по кондовому и незыблемому.
    Приятно было встретить знакомые физиогномии – Вовку Авцена, например, с его матрацной опупеей. Обрыдалася! Во-первых, фестивальное самолюбие показал, во-вторых, ментальность, в-третьих, композиция – гвоздя не вставить – и смешно!
    Ну, Кельнские записки – не про нашу честь. Слушать, как почти классики друг друга обвиняют в склеротичности... «Кнесь, Вы изволите путаться». – «Помилуйте, граф, Вам ли об этом говорить». Конечно, все равно приятно за соплеменников, за малую, так сказать, родину, давшую путевку в большую жизнь такой плеяде. «Белой акации цветы эмиграции», как пел Остап Б.
    Женщины-певуньи понравились. Из вредности бабьей, видать. И материалы о них хороши. Бабы превалируют. Вы, мужики, в саунном варианте не тянете. Даже с В.Г. и усатым (а ля Г.Грас) Кочетковым: бледны, хилы, в чертах от пьянки жизни нет. Не, конечно, шутю и шалю, хотя становится всё больше тусни. Междусобойчика. Тенденция, однако?

Много всего, попробуй так сразу «въехать». Вижу, что вы продолжаете копать наши терриконы – воспоминания о Донецке и городской среде. На мой взгляд, это правильно. Удивило качество фотографий: этот вкладыш работ Монастыренко – плейбой прямо. Порадовался за Алексея Куралеха – но вчитаться не получилось. Авцен с открыткой из Германии хорош. Плоха «Рулетка» – бросить бы ее вам совсем...

Журнал утомляет, особенно «Святые горы», миссионерство – сплошная идеология вперемешку с мифологией. Тот православнее, кто денег больше даст; понятно же, что это религиозный передел мира. А перепетый Хайдеггер, а украинский плейбой (фотографии, кстати, хороши сами по себе, без пошлого комментария). Понравилось только «Междуречье» – разговоры в бане, никакой зауми, отвлеченного теоретизирования, люди просто живут. Но больше всего – спич по поводу авторской песни! Если бы так понимали личность, не только в культурологическом смысле, но и вообще в общефилософском и теологическом, то давно бы уже не было вопросов относительно бога и веры и смысла жизни. Верить в себя трудно, нести ответственность еще труднее, вот почему Христос и стал богом – просто был личностью, а остальное – сказки для плебса. И что характерно: мужики о боге рассуждают, а бабы рельсы таскают... И что я разошлась?

Вообще, в каждом «Небе» сияет своя звезда. «Верхнее» озарено огнем воспоминаний. «Среднее» авторской песней манит. «Нижнее» – не для детей. Хотя Сережкины сказки учат взрослых. Такое впечатление, что журнал состоит из трех журналов. Так вникаешь в композицию и сюжет раздела, что забываешь, что читаешь часть от целого.
    «Пиктораль», честно скажу, озадачила. Текст темен, из-за чего снимки не ожили предо мной, увы, и их героини кажутся мне куклами. Знаете, такими куклами, которые используют для колдовства – в них загоняют иголки, чтоб навести порчу...
    Павел Солостин. Паломничество в Струльдбург... Слов нет. Минута молчания. И восхищения. Почему гениален значит мертв?
    «Знамя», думаю, напрасно назвало «ДП» провинциальным... Правда, может, они и всю Украину селом считают? Зря, если так.

И вот ещё (просто только что прочитал, удивился и делюсь):
    «Насколько человек малореален, и как легко он стирается!
    Сейчас присутствующий в пространстве и во времени,
    он почти ничто, и ничто он, когда он далеко.
    Его присутствие – это только точка,
    А его отсутствие – это пространство».
    Верлибр. Бродский. Нет, это Тютчев. Стишок из письма жене на французском языке. В переводе (кажется) Ю.М.Лотмана.