ПРИМЕЧАНИЯ
Примечание А.Парщикова:
В беседе, которую записал Володя Авцен, есть много неточностей. Так, я никогда не был знаком с редактором Фогельсоном, фамилия моего замечательного начальника Вадима Евгеньевича в «Дружбе народов» была Ковский (один из первооткрывателей Грина в хрущёвскую оттепель). Репризу со словами Сталина о наличных и вверенных чиновнику писателях я тоже не рассказывал. Я редко распространяю байки, это преимущество как раз Дани Чкония. Моей задачей было свести Чкония, Беринского и Авцена на одном пятачке в Кёльне. Как раз они-то не видели друг друга десятилетия и охотно пустились в воспоминания с игровым энтузиазмом: мне самому было и интересно и приятно наблюдать их реакции.
Примечание Л.Беринского:
Треп бывает всякий – а что это, скажите, у Платона, как не откровенный треп? Наша болтовня с пивом на столе перед Kneipe на улице (а не внутри: чтобы именно нам шум немцев не мешал) была, поверьте, содержательна и нам самим интересна, была в ней, простите за выспренность, некая «итоговость», несколько вдруг ответов на вопросы, с которыми человек сживается как уже навсегда безответными – к примеру:
Чкония узнал от меня – в опровержение давних героических легенд – как оно на самом деле было, что меня, недели 3 после начала занятий, на первом же курсе было вышибли (пришлось восстановить) из Литинститута, и каков был «в деле» прогрессивный критик, автор долголетней в советской литературе дискуссии о «физиках и лириках», а к тому времени – комиссар-проректор литинститута Александр Михайлов.
Я же, знавший Чконию примерно с 68-го по 70-й по литинституту, а с 86-го и до отъезда моего – по СП-конторе на Воровского 52, был, аж пиво расплескал, ошарашен, и поверил только после подтверждений Парщикова и Авцена, что он, Чкония, - еврей, выросший в Мариуполе, а вовсе не автохтонный абхазский националист, в чем я был столько лет уверен, поскольку еще в 86-м году, задолго до взорвавшегося там конфликта, Чкония с жаром объяснял и сунул мне в сумку толщенную пачку копий всяких этнографических и политических документов на тему: грузины – изначально враждебная абхазам нация, и вообще не нация, а не имеющая своей истории смесь разных номадов, захвативших исконные земли абхазов и осевших там, причем исторически уже относительно недавно, под неким не имеющим никакого обоснования самоназванием «грузинский народ».
Леша Парщиков нас не хуже Боккаччо потчевал вариациями из нескончаемой эпопеи времен его обучения в высшем сельскохозяйственном заведении: из области животноводства, разумеется, а не жизни растений...
Ну и прочее.
Мы просидели там несколько часов, для читателей интересного и просто забавного было бы немало, но Володю Авцена, по-видимому, подвели оба его аппарата – записывающий (для нас там вдруг неожиданный, и в расчет мы его, правду сказать, не брали) и слуховой (что уже не наша вина).
Его рассказ о нашей не «почти», а в самом деле случайной встрече неинтересен (кто читателю, да и писателю, Верченко?) и неудобочитаем, скособоченный, там сперва двое, Авцен и Беринский слушают, о чем говорят Парщиков и Чкония, а потом уже втроем, Авцен, Беринский и Чкония, слушают Парщикова.
И все поперепутано, переворошено и придумано (к сожалению, опять же неинтересно):
«Лёва, а помнишь, когда я работал в «Совписе», то предложил издательству
выпустить твою книгу на двух языках: полкниги на русском, а перевернешь
– полкниги на идиш». Такого никогда не было. Я даже не знал до этой самой
встречи, что Чкония когда-либо работал в «Совписе» (с 70-го до середины
80-х, лет 15, я даже не знал, что он в Москве). Поэтому из всего трех моих
монологов в тексте Авцена двух первых - «Нет» и «Потом эта идея перекочевала
в издательство «Современник», когда началась перестройка. Но я уехал в
Израиль» - просто не могло быть.
Что до «Современника», то я ребятам рассказал про мою невышедшую в 91-м (уже набранную и даже мне оплаченную) книжку в переводах с идиш, в том числе в переводах Парщикова, а также про годом раньше там действительно выпущенную книжку, впервые в мировом книгоиздании, литнаследия Марка Шагала «Ангел над крышами» (стихи, проза, статьи, письма), где я - составитель, переводчик, автор предисловия, приложения, комментариев и глоссария. В тексте Авцена об этом этом упомянуто как-то дико: «Парщиков: Что Шенгели! Они первыми в мире издали литературное наследие Шагала!»
А про «двустороннюю книгу» - это отголосок моего рассказа про недавнее подарочное идиш-английское издание «Луфтблумен»- «Airflowers», моя поэма и живопись Иры Френкель на каждом развороте.
Осмысленным остается, таким образом, лишь третий монолог Льва Беринского: «Твой хороший парень 8 лет перекладывал мою книгу (я был в плане издания «Совписа»), пока я не забрал рукопись» - но согласитесь, что и это не «Тобi чи не тобi», поэтому прошу меня в качестве соучастника беседы устранить, а если я нужен как присутствовавший, то просто где-нибудь заметить, что, мол, упорно молчавший Беринский пил пиво и только посмеивался – или что-то подобное.
Примечание Д.Чкония:
Согласен с Лёвой в его оценке нашего трепа, в том, что запись не удалась, не очень удачно расшифрована. Аберраций во времени тоже немало. Но Лёва тоже очень ошибается, и я готов ему напомнить.
Он знал меня «в 68-70» по семинару в Литинституте, пишет он. Нет и нет! В 1968 году я из Мариуполя уехал в Тбилиси и учился на филфаке Тбилгосуниверситета, на русском отделении. А потом в Литинституте случилась трагедия. Ушел из жизни одареннейший Володя Полетаев, который учился в абхазско-грузинском семинаре переводчиков, где в грузинской группе были только он, Надя Захарова, Вахтанг Федоров-Циклаури, а все остальные - большинство – были абхазцы. После гибели Володи, Анаида Беставашвили, которая вместе с Фазилем Искандером вела этот совместный семинар (общий объединенный семинар переводчиков поэзии вел, Лёва помнит, Лев Адольфович Озеров) - обратилась в СП Грузии и университет: нет ли подходящей кандидатуры, ибо семинар превращался в совсем уж абхазский. Так я оказался переведенным в институт, на третий курс, с ноября 70-го года! И, как мне кажется, в институте Беринского к тому времени уже не было.
Окончил я институт в 73-м, был принят консультантом в СП Грузии, работал до 75-го, затем был переведен в СП СССР консультантом по грузинской литературе. В 86-м меня, при поддержке моего приятеля Роберта Винонена, перевели в редакцию поэзии народов СССР «Совписа», где поручили курировать переводы закавказских и северокавкавказских поэтов и – внимание! против моего желания! – поэтов, пишущих на идиш. Вести авторов-идиш я не хотел, зная, как прессингует редакцию главный еврей СССР Арон Вергелис.
Это были времена перестройки, болтовни о коммерческой рентабельности. Поэзия перестала выходить стандартным тиражом 10000 экз., а – сколько закажет книготорг. И его книжка на идиш – Лёва, вижу, этого не помнит – набрала заказ около 600 экз. Так вот, злорадствующие стали в издательстве говорить, что идиш никому не нужен. Лев же не знает ситуацию изнутри. Конечно, если б это была книга Вергелиса, они бы эту песню не завели, а неноменклатурный Беринский - его мо
жно было с миной неискреннего сочувствия выбросить. И я в очередной раз, уже и без того утомляя их своими своевольными инициативами, предложил идею двуязычного издания - разумную, выигрышную, возражения которой было трудно подыскать! И я хорошо помню их растерянность. И – забыл друг Лёва, как подарил мне в благодарность за поддержку красиво изданный учебник идиш!
Там же за столом Лев произнес слова, что помнит меня абхазским националистом, а я сказал, что он преувеличивает, и тема не была продолжена. Что я имел в виду. Я дружил и дружу с моими друзьями-сокурсниками, запевалами абхазского национализма. Они ценили мою позицию, смысл которой – абхазцы испытывают грузинский культурный прессинг, и в интересах общегрузинского единства следует к абхазцам относиться бережней. ВСЁ! Дальше моя позиция не шла, но и этого хватало, чтоб грузины на меня косились, считая мою позицию предательски проабхазской, и вот в Кельне я решил поначалу, что Лёва именно это имеет в виду. Чуть позже я понял, что память его подвела, но в контексте нашей встречи это мне не показалось существенным, и к теме я не вернулся. Так что материалы, о которых Лев упоминает, я никогда в глаза не видел. По моему убеждению, территория эта – исторически грузинская, абхазцы спустились к морю из-за хребта, часть из них под названием абазинцы живет в Карачаево-Черкессии и сегодня. Народ, живущий на берегу моря, имеет общий с родственными черкесами и адыгами Нартский эпос... А вот теперь я произнесу имя того, с кем Беринский меня перепутал… (кстати, я от Авцена узнал впервые, что Лев и Лёшка связаны с Донецком, считая всю жизнь Лёшку киевлянином, а Лёву кишинёвцем!)... так вот, Лев путает Даниила Чкония и Дениса Чачхалия, слушателя того же семинара!
Примечание Л.Беринского:
Абсолютно верно и абсолютно трагично!!!
Когда меня в 3-м классе приняли в пионеры, началась не жизнь, а мука – каждые 2-3 месяца на сборе отряда обсуждали вопрос Левы Беринского: он заносчивый и на всех смотрит свысока и делает вид, что не помнит имен товарищей, всех называет неправильно, а только Надю Мельникову правильно. Потом жизнь подтвердила мой врожденный порок – сына Валеру до сих пор иногда называю по имени моей дочери Аси, он шалеет и просит называть его любым, но хотя бы мужским именем.
Но вот помню же я Раю Герман, Лялю Багрецову, Олю Свидерскую (и другую Олю – Дронь!), Тамару Заблудовскую с подпольной кличкой Точка, Светлану Ковалевскую, Ирину Френкель, Эстер Лоерброкс, Мелиту Депнер, Мануэлу Бекер, Иоану Крэчунеску (с этой понятно – прекрасная к тому же поэтесса...)...
Ах, едва не забыл! Марину Антипову (с 1965 г. – Беринскую). |
ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ
