Ну что, друг, рассказать о тебе?! Помню, висела у тебя, тобою же написанная, картина – горящая свеча. Вот и жизнь твоя сгорела, как эта свеча. Да ты и сам был горящей свечой: ты любил всех – музыкантов и поэтов, художников и артистов, сантехников и безработных, и всем хотел приносить свет понимания истинной жизни.
    Ты видел вещи неординарно. Вот передо мной одна из твоих пастелей. На ней изображен чайник. А присмотришься – да нет, это вовсе не чайник, а собачка, грустно смотрящая куда-то вдаль.
    А вот еще твоя картина. На первый взгляд – абстракция, беспредметная живопись. Но начинаешь вникать в хитросплетение мазков – и видишь: сидит лисичка и лапой обнимает огромную бутылку, аккуратно заткнутую пробкой.
    Или строки твоих стихов:
            Ты тронул руку,
            Ты капнул слово,
            Ты правил свадьбу
            В лесу сосновом.
            Я отнял руку,
            Я вытер слово
            И удавился
            В лесу сосновом.
    Голова кругом: то ли – И удавился, то ли – Иуда вился…
    Да, брат, не дожил ты немного до наших дней. То-то мы наустраивали бы сейчас выставок да напечатали стихов…
    А вот 1972-й год, Ленинград. Ты тогда устроил мне выставку в ЛГУ, где ты учился. На психфаке. Почему на психфаке? Да потому, что живопись, которой мы увлекались, тогда можно было показывать только в таких местах, да и то еще лишь для студентов…
    Или вот – Донецк, улица Постышева, 1983-й год. Комната увешена картинами неизвестных тогда художников – Михнов, Шемякин, Росс, Путилин. Ты декламируешь очередной самиздат и одновременно пишешь пальцами на стекле некую феерию. Это просто красные, синие, желтые разводы, переплетающиеся вкраплением черного и зеленого. Рядом сидят молодые поэты – Люся и Таня Константиновы, Наталья Хаткина, Юрий Белянский… Как это тогда было нужно!
    Помню еще: звонок в дверь, на пороге – Сергей Зубарев. Молча проходит ко мне в комнату, прикасается лбом к моей картине и говорит: «У меня духовный голод». А ведь это было время лжи и липкого страха, когда на утюг оглядывались с опаской – нет ли там подслушивающего устройства…
    Да, сгорел ты. Но, слава Богу, наша память несгораема.

    P.S. Написал я воспоминания о Сергее Зубареве и думаю, кому бы первому их прочитать. Как кому? Да Павлу Дмитриевичу – отцу Сережи.
    Иду, морозище – январь. Город украшен разноцветными гирляндами – Новый 2002-й год. Небо вразнобой разрезают прожектора ночного клуба «Чикаго», разместившегося в полузабытом теперь кинотеатре Тараса Шевченко. На площади Ленина рядом с его же памятником – шумные аттракционы. У входа – огромный дядюшка Сэм с сигарой в зубах и полуобнаженные девицы, широко расставившие ноги: заходите, мол, веселитесь.
    А вот и улица Постышева, знакомая арка, двор, баки с мусором, в которых ковыряются какие-то люди. Подхожу к подъезду – и останавливаюсь: красивая металлическая дверь, а у меня нет ключа. Поворачивать? Потянул – открылась. Замок сломан.

    Вхожу. Вижу – трое, как в старые добрые времена. Бутылка, стакан. Только вместо городской булочки и любительской колбаски – гамбургер, и стакан не граненный, а полиэтиленовый.
    Поднимаюсь на третий этаж. Позвонил – тишина. Позвонил еще раз – то же. Присмотрелся к звонку – а проводок вырван с мясом.
    Ну ничего, стучу. Опять тишина. Позвонил соседям. Тишина. Звоню в третью дверь. Наконец слышу – кто-то шуршит. Голос из-за двери: «Вам кого?» Отвечаю: Павла Дмитриевича Зубарева, он живет на этой площадке. Молчание, потом слышу: «Помилуйте, он давно умер».
    Колючий снег и едкий дым сигареты.
    Опять поминки.

Январь, 2002 г.