Быть пророком, праведником или святым – занятие крайне опасное и неблагодарное, во всяком случае при жизни. Защитная реакция обывателя заставляет в личности пророка искать исключительно порочные качества, праведника подозревать в какой-либо корысти, а святого просто считать полоумным.
    Венец мученичества представляется естественным атрибутом святого, пророка или праведника. Это одно из классических заблуждений, основанное на искаженном восприятии масштаба мощной творческой личности при взгляде с «высоты» собственной колокольни.
    Сергей Зубарев был по-настоящему счастливым человеком, поскольку гигантский объем его знаний воплощался не только в понимание земного бытия во всех его аспектах, но в догадку путей непостижимого. Его уход совпал с наступлением нового ледникового периода – эпохи всеобщего дилетантизма, когда творчество (в равной мере научное, техническое или художественное), становится способом борьбы за существование, вместо того, чтобы быть следствием колоссального созидательного труда, вернее, наградой за этот труд.
    Однако не будем сочувствовать человечеству, не заслужило оно нашего сочувствия. Ни черта с ним не сделается! И от пещерного дилетантства – в той же самой борьбе за существование – вернётся оно рано или поздно к подлинным знаниям и высокому профессионализму. Или, по меньшей мере, научится ценить носителей оных и поймёт, почему «трое ангелов ультрамарин лакали» именно с ладони Сергея Зубарева.
    Он был «энциклопедистом», то есть обладал глубокими и прочными знаниями во всех областях. Он мог с математиками говорить о математике и пояснять тонкости иудейской религии дочери раввина. Он знал прошлое, и он знал будущее, и, подобно подлинному пророку, не угадывал то и другое, а по крупицам создавал достоверную мозаику. Откуда и когда черпал он знания – для меня загадка. Нас в младенчестве «выгуливали» в колясках в одном сквере, мы десять лет проучились в одном классе и позднее встречались многие годы чуть ли не ежедневно и, наверное, тысячи ночей провели в бесконечных разговорах на самые разные темы. Мы читали одни и те же книги, слушали по радио одни и те же «вражеские голоса», у нас были общие друзья (очень узкий круг) и общие знакомые. И в каждую секунду ощущал я, насколько больше он знает, насколько глубже мера его анализа. Когда он успевал всё это узнавать, а главное – переваривать, - остаётся для меня тайной, граничащей с чудом.
    Художественное творчество Сергея Зубарева было в прямом смысле следствием этого непостижимого анализа. Он писал много, сумбурно, в разных жанрах. Я знаю, многое из написанного им не сохранилось. Он обожал, когда друзья вычитывали, вырывали из контекста его черновиков отдельные удачные метафоры. Что ж, перепроизводство, как писал Андрей Битов, условие существования гения...
    Все мы неплохо владели словом, - устным и письменным. Для Зубарева слово всегда было средством, а не самоцелью. Порой мне кажется, что написанное им уступает тому, что было сказано и сформулировано устно. Он мог говорить много часов кряду и, не сдерживаемый рукой, сжимающей стило, чувствовал себя свободнее, но отнюдь не безответственнее. Может быть, потому, что слово его сопровождалось колоссальной энергией, которую он черпал, по-видимому, из Космоса. А когда поток этой энергии не успевал облачаться в слова, он начинал рисовать. Живопись Зубарева – явление особое. Здесь он был безусловным дилетантом – никогда не учился держать кисть или карандаш, но, безусловно, знал таинственные законы композиции, освещения и солнечного спектра. Расположение абстрактных цветовых пятен, игра света на зыбких гранях условных объёмов создавали на его полотнах гармонию удивительной красоты и эмоциональной насыщенности. Однажды, неожиданно для всех, а может, и для самого себя, Зубарев нарисовал углём серию слегка шаржированных портретов гениев прошлого: Шекспира, Чайковского и т.д. Сходство с традиционными изображениями прототипов оказалось просто поразительным. А точность образа-характера была воплощена с мастерством по-настоящему большого художника.

    Сергей Зубарев часто говорил о себе: «Я – дилетант, но во всём!». Как мало общего имел его «дилетантизм» со всеобщим дилетантством нашего времени! Его «дилетантизм» стоял на прочном фундаменте подлинно глубоких знаний и превосходного вкуса как следствия высокой культуры личности.
    Зубарев никогда не запирался в башне из чёрного дерева. Он сам был этой башней, стоящей на площади шумного города и участвующей в повседневной городской жизни. И бытовые проблемы существовали для него в той же мере, что для любого из нас. Однако не было в моей жизни человека сопоставимой доброты, терпимости и отзывчивости. Сколько раз бросался он на помощь малознакомому человеку – и помогал! Сколько раз, прилагая гигантские усилия и рискуя собственной репутацией, выручал он из беды «недостойных» милосердия. Он самым буквальным образом мог «подставить другую щёку»...
    Для полноты хрестоматийной картины «святости» остаётся сказать ещё о его любви к детям. Ребёнок – зависимое и бесправное создание, порой очень глубоко страдающее от собственного бессилия. Зубарев это хорошо понимал и, действительно, очень нежно и даже сентиментально к детям относился. И играл, как с равными. Сужу по собственным отпрыскам. Главное, что дети его обожали. А дети – никогда не ошибаются в оценке людей...
    Что остаётся от нас, когда мы уходим в мир иной? Зубарев не оставил после себя литературных произведений масштаба «Войны и мира» или «Евгения Онегина». Мысль может быть компактна. Мысль может быть неконкретна. Мысль может существовать в намеке, в ассоциации. Мысль или образ... Такова литература Зубарева.
    Иной раз для того, чтобы ночь была бессонной, достаточно нескольких случайно прочитанных фраз. «Всей-то жизни, что сотня страниц...» - этой строчкой начинает Зубарев стихотворение, в котором пророчески описал свою собственную смерть. И чем чаще «рук светлый дождь пробежит по страницам», чем чаще заденут нервные волокна те случайные фразы, тем больше новых звёздочек зажжётся в бархатистом небе наших душ.
    Говорят, человек жив, пока его помнят. На множество людей, друживших с Сергеем Зубаревым, просто знавшим его или проведшим в его обществе хотя бы несколько часов, лёг отпечаток его личности, его высокой духовности или, по меньшей мере, бесконечной его доброты. И каждый из них вольно, а чаще невольно, несёт это в себе и передаёт другим людям. Все его близкие, независимо от возраста, знаний и опыта, остаются в какой-то степени его учениками. Или апостолами.
    А литературные произведения Сергея Зубарева будут жить своей собственной жизнью, не имеющей, как правило, ничего общего с жизнью их автора. Дай Бог хотя бы им долгой жизни!