Дикое поле - КАМБАЛАТОРИЯ

литературного фестиваля имени Н. Хаткиной

Прочитать около тыщи страниц! Рыться в словесном хламе, как бомж, выискивая что-нибудь ценное, да еще в адскую жару, которая выдалась в это лето! И не за какое-нибудь, извините, вознаграждение, а потому что попросили. Не всякий согласится. Но нашлись. В основном те, кто хорошо знал Наташу Хаткину. Этим все и объясняется.

Итак, для проведения первого тура собралась международная экспертная комиссия, в составе которой:

Лев Беринский (Израиль) – поэт и переводчик, член ПЕН-клуба, лауреат многих литературных премий;

Демьян Фаншель (Германия) – поэт, прозаик, блоггер, врач;

Владимир Авцен (Германия) – поэт, прозаик, редактор альманаха «Семейка»;

Светлана Куралех – поэт, член НСПУ (Национального союза писателей Украины);

Светлана Заготова – поэт, прозаик, литературный редактор, член НСПУ, лауреат премий им. В.Катаева (1994), «Lege Artis» (1995).

Олег Завязкин – поэт, прозаик, литературный редактор, член НСПУ, лауреат «Русской премии» (2007);

Владимир Рафеенко – поэт, прозаик, литературный редактор;

Маша Хаткина – поэт, прозаик, литературный редактор, член НСПУ, дочь Н. Хаткиной;

Алексей Куралех – филолог, литературный критик;

Ирина Черниченко – журналист, автор литературных программ;

Александр Кораблев – филолог, редактор интеллектуально-художественного журнала «Дикое поле».

Эксперты получили 227 пронумерованных комплектов по 5 стихотворений (227 ´ 5 = 1135!) и должны были выбрать из них 52 для участия в следующем, заключительном туре. После анонимного прочтения и автономного голосования определились участники заключительного тура.

Впечатления экспертов после проделанной работы едва ли можно назвать восторженными.

Александр Александрович, не могу не поведать Вам в связи с вашим «медальным» пассажем[1] вспомненную историйку. В 63-м – 65-м я подрабатывал (живя на студенческую стипендию) в смоленской комсомольской областной газете «Смена», мне сбрасывали (по рублю за автора) сотни стихов, а я за мзду сию забирал это творчество домой и отвечал (от руки, но на редакционном бланке). Ладно. В 65-м летом вновь открывают стационар Литинститута (который Хрущев было прикрыл), и я поступаю на отделение перевода поэзии (что обеспечивало меня рекомендацией СП Молдавии, я даже для этого впервые в жизни перевел несколько виршей). Ладно. Действительно поступаю, во второй раз, поскольку в 62-м я уже прошел творческий конкурс, но приемная комиссия меня не допустила к экзаменам с удивительной и, возможно, единственной такой в мире формулировкой: это полностью сложившийся поэт, который не нуждается в обучении в нашем институте (и я позже, уже поступив, несколько лет был единственным евреем на стационаре, на заочном их понемногу стали принимать). Ладно. Первый день учебы, на всем курсе знают лишь несколько имен, прежде всего – Бориса Примерова (Ю. Кузнецов появится у нас уже на втором курсе, да и то еще несколько лет безызвестным), никто поначалу не знает Арво Метса, Андрея Назарова, Анатолия Третьякова... И вот в первый же перерыв подходит ко мне деревенский увалень и с наглой ухмылкой говорит: «Вот, вы же такой-то, я знаю, а смотрите, всего-то на переводческом, а я – на поэзии! Я – Виктор Смирнов, со Смоленщины, вы мне в прошлом году ответили на мои стихи, чтобы я почитал Пушкина и Твардовского, а теперь у Твардовского я уже был, и он, конечно, меня обязательно напечатает в «Новом мире».

– Нет, но сказал, чтоб я пришел к нему, когда получу студбилет, если я правда буду в Литинституте, то смоленские его очень интересуют.

Твардовский потом, почитав его, велел в редакции больше «на порог не пускать», как мне сам Витя, подпив, угрюмо пожаловался к весне, но оконченный в 70-м Литинститут и слухи о том, что его, дескать, поддерживал покойный Твардовский, сделали свое дело, позже он на многие годы стал чуть ли не ведущим поэтом Смоленщины и видным представителем «деревенщиков» в российской поэзии, а я как был хамном, так и остался.

Предупредив Вас, перехожу к делу, про ваш Фестиваль.

Я прочитал всех и – кроме безнадежных – все их тексты (не ограничиваясь первыми стихами, т.к. нередко лучшие оказывались дальше или в конце). Не зная наперед, сколько наберется достойных, я помечал одних просто номером их файла, а других – знаком вопроса, то есть: при нехватке имен можно добавить из подвопросных. Отсылаю Вам,

…вот здесь – первая дюжина. Очень трудно, оказывается. Дальше, наверное, придётся – наискосок читать.

Бывает, отборными, выбранными стихами начитаешься, объешься.. А тут – разные.

До конца недели всех? – 227? Попробуем, однако. Судя по темпу – со скрипом – половину – точно.

Если уж совсем наискосок читать – .. ну.. Посмотрим. Дасьться чути.

9/10 текстов – из тех, что зачитывают на именинах. С закуской.

…спохватился: сегодня добью вторую подборку.

А так: «полёт протекает нормально». Вернее, заткну – протекать не будет. На борту объявлен ночной аврал и к утру – отойдёт вторая ступень.

Надо бы, всё же, наверное (?), разделять конкурсы.

Традиционанисты, типа – и верлибристы на проволоке, вольный сти(ль)х.

Иначе, кое-где, порой – никак не решиться на «да – нет». А кое-где решается, но, в результате – сапоги всмятку.

Нельзя же, наверное, все эти категории, с ананасами и свиными хрящиками – в один суп? :)

…вот – на первую вскидку – грубо-предварительно – из первой прочитанной сотни («чёрная сотня» :)

Красным помечены – позитивные, из отбираемой полусотни. Постараюсь до понед. добить.

(Как ты всё это читаешь?!? Голова тошнит. Как мыла объелся.).

Сейчас добил третью подборку. Завтра постараюсь – последнюю.

В файлах приложено промежуточные результаты (красным – «да»).

Плюс файл – с дилетантскими пометами (поэты ставят помЁты :). (Поскольку смотрел выборочно, «пятнами», с кочки на кочку (помечал – ещё меньше), то метки там – случайные).

Зато теперь понял: кака епитимья быть добровольно самашэччим (редактором)! Ещё кака она – какА, оказывается..

+ «тысячи тонн словесной руды – единого слова ради» изводить в твоём ЛИТОйном цеху. С ума сойти.

Не говоря об – по самую шляпку – вбивании в головы студентов программы.

Это будет – рас(с)троение личности. Больше – чем при шизофрении (там – раздвоение). Мо зэт ту. Троица! (Где-то я уже слышал..:).

У меня пока 54 «позитивных». Там есть несколько – приличных очень даже. (Несколько – с натяжечкой. Так что, если надо будет двоих убрать – до заказной цифры 52 – только скажи. «Бритвой по горлу – и в колодец».)

Вот, в приложениях – окончательно добитая гидра.

(«Тоскуй... не тоскуй» - тут бы другую, традиционную рифму..:)

(бить по причёске. «Бить и бить...» В.И. Ленин)

(Стихи правильно слагает. Но – для кружковского употребления.

(Немножко «зад» и «зубы» мешают – плюс «думки» – и торопливость в конце. Где ритм должен успокаиваться и нечастить. Но – «есть надежда..» :)

(Между увертюрой и кодой даже минуты не прошло. Жалко парня.

Ещё вспомнился Довлатов: «Скажите: а это уже – дали?»)

Запах крови – очень тошнотворный. Зуб даю. После удаления.)

пока ты не проснёшься со мной, подо мной, на мне

Драйв и нетерпение есть. Не всегда точный поэт.

(пишет «прозой» - как известный мольеровский персонаж.

Но первый текст («Урбо») – ничего, хороший. Надо только превратить его, всего пару строчек поправив – в свободный какой-нибудь стих).

(А вот только заумь – особенно современная (см. Бирюков) – звукорядней, изобретательней. И (современная, как мин.) – короче).

«…молчи и слушай, как сонно летит над тобой,

(немного буддизма, немного садизма. Культурный багаж.)

«Где зрелые зёрна из колоса падали в лоно…»

(Тут надо подробней. Я не об «идеологии». Способности к стихосложению и напор есть (напор и у гноя бывает), в развитии. Человек со способностями, но – этический инвалид и ксенофоб (пусть нас это не отвлекает). «Поэма»-раёшник, кстати, вполне может иметь место. Пусть дурно, местами, попахивает. Только, опять же, вроде – неформат. Остальное – передовицы. Ранних 50-х.)

(Сколько среди авторов милой дотредиаковщины! Какие всё херасковы на свет летят, перепончатокрылые! Умильные.).

(Очень даже хороший Вознесенский. В хорошем смысле.

«Половцы» и «печенеги» - из «греков» и «римлян» Бродского. Опять – в хорошем смысле.)

«Двигаются расшатанными штанами на брудершафт…»

«…и с надкрылий сидящего на плече клопа-пожарника

(сравнение клопа-«пожарника» с маской маори – класс! С кровью по стволу – тоже).

Плоди пізнання скуштувати»... («Еней був парубок моторний..»)

«…все почалося в епоху дощів та антициклонів

відтоді щоночі мушлям незаймані вуха сняться

ніч застигає як віск на холодній піщаній долоні

галапагоські жінки відкладають на березі яйця…»

(удивительно: Бродского – в украинскую поэтику!.)

Чтобы прекратить войну, пусть даже она кажется игрою».

(«Заверну солдатиков в блинчики» - неплохо.)

«А ти, ти лічиш прикмети спокою, допоки пам'ятаєш його в обличчя,

викреслюєш зайві листи, цілі телефонічні книги, речення, всі ознаки

часу та місця, пам'ятаючи навіть у товчії, звідки це все взялося,

на що перетворяться зазубрини цих істот, усе їх світло, коріння, мряка».

+, на мой вкус, искривлено соотношение «головного», идей – и чистой поэтики (сороконожка начала рефлексировать при ходьбе, запуталась и упала).

Хотя есть, например, сторонники такого – вплоть до адептов «лэнгвич скул» (ну и флаг им в руки :) – сплошь и рядом.

(у Джугашвили молодого есть такой, «Роза и Соловей». Он, Сталин будущий, между прочим, попал одним стишком в грузинскую хрестоматию для детей. :) За что купил...)

В небе сияние, радость свидания ждет и волнует меня».

(Безотносительно: всем сердцем – сопереживаю таким людям).

(«Я злой и страшный серый волк, / я в поросятах знаю толк»)

Жажду лестных похвал и высоких постов…» («Жажду» - глагол?:)

(«И спрашивала шёпотом: / «А что потом? А что потом?»)

Загадкой пятибуквенной!» (тоже мне – загадка..:)

«Приспособилось солнце носить облака набекрень,

Сохнут лужи и слезы. Готовится замуж сирень.

И твой взгляд – не на треть, но на час – алфавит сокращает».

(Хм. Тогда, может, уж лучше бы предсказанное: «Эммануил». «Иероним», скорее – переводчик. Такая вот иерония и вульгата).

(о: автор – Аристотеля, практически, цитирует:)

«И мочи нет, так хочется писать» (где там ударения?)

Сложно было набрать число участников для следующего тура — 52. Вот, скажем, 26 набрать было бы проще… Ярко-талантливо — десяток работ; прочее — приблизительно.

О циничное надругательство над русской классической метрикой…

Беспомощность — идейная и техническая — большинства украинских текстов... И почему обязательно, если на конкурс, то «Рідна мова»? Почему, например, не «Вбити Ельзу», как у того же Олежки Соловья?

В День Раздачи Слонов интересно будет узнать, сколько раз я ошибся, оценивая конкурсантов...

...И в сотый раз ухмыляюсь: какое пиршество высококлассного убийственного стёба устроила бы Наталья Викторовна, оценивая участников конкурса CAMBALA… Потеря налицо — находки где?

Обычно жюря стихотворные тексты, читаю всё честно и тщательно, даже в случаях, где всё понятно с первой строки. Независимо от предложенной организаторами конкурса шкалы оценок, я использую для своего удобства десятибалльную систему.

От 1 до 5 баллов – это (не к ночи будь помянуты!) графоманы, некоторые из которых доставляют огромное порой удовольствие своей непредсказуемостью или завершённостью. Вот он – бонус за честность!

От 6 до 7 баллов – уже не графомания, но ещё и не стихи. Здесь, как в том анекдоте: «я, конечно, пойду, милый, на похороны твоей мамы, но учти, никакого удовольствия они мне не доставят».

8 баллов – у этих авторов есть отдельные стихотворения, которые доставляют удовольствие и которые можно предложить к публикации в сборнике по итогам конкурса, коли такой случится.

9-10 баллов – претенденты на победу. В награду – чувство радости от знакомства с хорошими стихами и авторами!

Кроме корыстного получения положительных эмоций, испорченный филобразованием, я обязательно в итоге занимаюсь арифметикой. Если наши оценки текстов неизбежно субъективны, то статистика выявляет всё-таки некие объективные закономерности.

У меня по итогам нескольких конкурсов, куда я был приглашён экспертом, обычно складывалась примерно такая картина:

- тексты тех, которые «не к ночи будь помянуты», как правило, стремятся к 60 процентам;

- до 25 процентов приходится на «уже не, но ещё и не»;

- где-то около 5 процентов – авторы, чьи отдельные стихи я бы опубликовал;

- претендентов на победу – стабильно около 10 процентов.

Исключение составил конкурс «Камбала – 2010», который этот расклад существенно нарушил. Претендентов на награды (9-10 баллов) по моим подсчётам оказалось значительно больше – около 25 процентов! Думаю, дело здесь в Наташе, имя которой привлекло к конкурсу большее, чем обычно, количество сильных авторов. Другого объяснения у меня нет.

АА попросил меня отсмотреть 227 файлов с текстами претендентов на конкурс «Камбала», посвященный нашей Наташе. И отобрать из них 52.

Я прочел эти тексты быстро, и было страшно жарко в эти дни. У нас как нигде. Да, кстати, АА написал мне, что одновременно послал стихотворения претендентов на мой адрес и на адрес Хаткиной. То есть, Наталья Викторовна уже умерла, а письма доктор наук ей еще шлет. Что, согласитесь, вполне симптоматично. И для доктора, да, в принципе, и еще для некоторых нас. Ей-богу, это выход.

Наташа страшно не обязательна, а вот я вам точно отвечу.

Но поскольку пока это еще не актуально, необходимо поговорить о текстах.

Итак, что я испытал, когда прочел подряд тысячу или чуть больше текстов за два неполных дня.

Это было все равно, как идти через густейший туман или, что точнее, пургу, периодически встречая близкие и не очень близкие, но очень знакомые лица.

Естественно, что знакомых, но не близких было подавляющее количество. Они писали на следующие темы:

1. Красота родной природы и просто природы как таковой.

Хочется замереть и, обхватив руками голову, покачиваясь из стороны в сторону в миллионный раз в своей жизни читать, как закат что-то окрасил, а дождь, сука такая, залил все дорожки в нашем саду. А герой или, что бывает, чаще, героиня, просто охренела от обилия осадков и срочно разуверилась в основах мироздания.

В этом, как говорил Веничка Ерофеев, есть свой каприз, но нет пафоса. Ну, хотя бы потому нет, что вывод из такого стихотворения следует такой: все равно все высохнет когда-нибудь, а я ведь такая высокая натура и мне еще повезет встретить его, лапушку и кисаньку. И полюбить.

Просто отрыв башки. Что это за люди, которые в первой трети XХI века способны писать такие стихотворения?

Есть подозрение, что это, Барби. Путем страшных медицинских экспериментов какая-то высоколобая сволочь научилась оживлять американских пластмассовых монстров с рюшками и бантиками, и они стали писать стихи на русской благодатной почве. Других вариантов я не вижу.

Нормальная герла, кажется, не то, что писать, думать так уже не может. Хуже всего, есть подозрение, что теткам, которые так пишут, уже не пятнадцать лет. То есть, господа, это клиника. А перед ней я снимаю шляпу. Хотя иногда чудилось, а вдруг это ребята просто так стебаются?

Проблематика любви в связи с реалиями родной природы рассматривается в разные времена года. Естественно, что наибольшей популярностью пользуется осень. Больше об этом сорте тестов лучше ничего не говорить.

2. Следующий большой раздел неблизких текстов – тексты морализаторские. Как это выглядит? Цитировать неудобно, поэтому я напишу приблизительно. Типа, возьмемся за руки, друзья, надо верить, надеяться, обнять всех, потому что, глянь, дружок, как ясно светит солнышко. Если ты, в натуре, не ослеп, то ты поймешь, как все кругло, масляно и восхитительно. Только надо постараться эту красоту сберечь и сохранить в своем сердце, чтобы не зря прожить жизнь.

Сразу становится ясно, что здесь есть пафос. О! Здесь сколько угодно пафоса. Но здесь совершенно нет каприза, и это скверно, господа. Это выглядит так, как будто эти стихи писал Андрей Громыко совместно Вальтером Шелленбергом. И оба просто умирали от восторга от милых подробностей жизни.

Некоторые авторы морализаторского склада демонстрируют скверное отношение к жизни и к людям, и опять же, в силу дидактического настроя, не устают воспитывать, обнажать и вскрывать язвы человека и общества. Они четко видят идеал, хотя и не могут его сформулировать. Нечеткость формулировок компенсируется яростью и задором. В этих мятежных душах сплелись в неестественных объятиях Вольтер, Горький и Кузьма Прутков. «Мне рассказал глагол его могучий, что жизнь является большой навозной кучей».

Страшней всего, что эти акулы пера безо всякого разбору внедряют в свои опусы ссылки на религиозные имена, символы, святыни. Если когда-нибудь кто-нибудь пожелает полностью убить в человеке все святое, он должен просто заставить людей каждый день читать и писать вот такие тексты.

Но я думаю, что если это случится, моментально сломается шестая печать. И останется у нас в запасе только седьмая. Мертвые в белых одеждах пойдут по улицам наших родных городов. И дело запахнет Армагеддоном.

Сплошь и рядом такие тексты, действительно, пишутся людьми искренне любящими свой край, землю, своих близких и, возможно, даже далеких. И свою жизнь. И в этом, пожалуй, ужасный парадокс и самая большая проблема – как объяснить людям, что мысль изреченная есть ложь. Что поэзия не для того существует, чтобы воспевать поселок Нижние Утюги или чье-то частное впечатление от религиозных таинств.

В следующий раз хорошо бы как-то официально уведомить потенциальных участников фестиваля, что к рассмотрению не будут приниматься стихи, где будут упоминаться, а особенно на соседних строках Донецк и Иисус Христос.

3. Второй сорт текстов, таким образом, уверенно подтверждает нашу неясную догадку о том, что быть пафосным может позволить себе быть только гений. А всем остальным лучше на досуге подумать конкретно о себе самом и заняться вплотную своими частными проблемами.

Но здесь нам встречается третий сорт текстов. Люди, которые их написали, репрезентируют себя в романтическом качестве одиноких ковбоев постсоветского пространства. Как правило, этот ковбой занят исключительно самим собой, и он крайне, просто до последней степени разочарован. Он сосредоточен на себе, но походу уверенно подмечает подлость окружающего плебса, общую гнусность социальной обстановки, а также то, что подруги нет. Что, натурально, только подчеркивает всеобщую гнусность.

И тут сразу тоска о чистоте и искренности. И прошлом счастье. Но возвратить его, естественно, невозможно. И тут сразу дождь. И ветер. Короче, полная засада. Но даже из этой ситуации ковбой выходит, в общем-то, бодрячком. Видно, что, в конце концов, он может просто выпить водки и перестать писать всю эту пургу. И пишет ее исключительно только по трем причинам:

Как правило, тексты страдают обилием стилистических и грамматических ошибок, нервны, резки, благородны и с порывом.

Судя по лексике и характеру ее употребления, одинокие ковбои начинаются лет с двадцати и потом уже не слезают со своей лошади лет до шестидесяти. В возможно даже и дольше. Что тут скажешь?

4. Весьма существенная часть текстов создана людьми, которые пишут исключительно потому, что им нравится рифмовать. Здесь нет ни пафоса, ни каприза, но зато здесь есть силлабо-тоническая претензия. Глаза радует правильный размер, душу нарочитая музыкальность. Рифмы сколь точны, столь консервативны и однообразны. Их авторы, очевидно, не гонятся за оригинальностью. Им чужд и неприятен какой бы то ни было вызов. В первом же приближении радует полное отсутствие проблем и острых углов в том бескрайнем и, в принципе, монотонном внутреннем мире, которые они репрезентируют. Что вижу, то и пою. Не в вызове и дерзости их претензия и тайная услада. Им важен сам процесс. И гладко, и долго, и в рифму. Красиво, короче говоря. Ведь в рифму же.

Схожим образом понимают красивое вороны, собирающие в свои гнезда цветные стеклышки и прочую разную дребедень. Потом сидят на нее и смотрят.

Тексты такого рода – просто мелодически выстроенные определенные последовательности звуков. При их произнесении смысл не важен вовсе, а важно нечто другое, не имеющее никакого отношения к поэзии. Это физиологическое по своей сути удовлетворение от обнаружения автором у себя второй сигнальной системы.

5. Целый отдельный отряд поэтов уверенно подвизается в жанре посвящений. Причем независимо от генеральной направленности общего тона. Посвящениями балуются и куклы Барби, и одинокие ковбои байронического склада, и бескорыстные любители прекрасного. Свои стихи, как правило, они посвящают не каким-нибудь там безызвестным людям, а как минимум Наталье Хаткиной, Пушкину или, на худой конец, Андерсену. Таким образом, автор как бы автоматически приобщает себя и свои стихотворения к области великого. Логика тут, вероятно, такая. Я напишу о Пушкине, Пушкина все знают, а значит, знает и жюри. Плохо к нему относиться жюри не может, следовательно, не сможет плохо отнестись и ко мне. Так в Одессе приходят в парикмахерскую и еще с порога кричат, что они от тети Сони. Будто если они не от тети Сони, то их не станут брить.

Некий автор умудрился в одном стихотворении упомянуть 10 великих русских писателей и 2-х не менее великих русских композиторов.

Что сказать таким авторам. Молодцы! Вручить каждому по прянику с надписью «Гению от Пушкина».

Рассказывать о стихотворениях не близких, хотя и узнаваемых по своей сути можно до бесконечности. Бесконечен спектр практически потребительского понимания поэзии как средства для выражения эмоций, идей, настроений, философских и идеологических концепций и т.д.

Их легион, таких авторов, и все их многообразие не охватишь. Но их всех, безусловно, объединяет одно общее – у них первичен предмет. То есть, до всякой поэзии, до того, как они принимаются что-то писать, у них есть конкретно мыслимая вещь, которую они хотят выразить, описать, изобразить, вылить на бумагу и т.д., и т.п.

Некоторые из пишущих, в конце концов, начинают подозревать, что вещи этого мира не годятся в качестве основания для словесного высказывания. В результате их онтологического дезавуирования у самого искреннего автора, в конце концов, остается только он сам. Он сам, как вещь и предмет письма. И когда так случается, то автор вдруг сталкивается с тем, что такой вещи, как «я», нет.

Человек видит себя в зеркале и может ощупать свое лицо, но чем уверенней телесность, тем большую призрачность и несостоятельность обнаруживает его «я». Просто нет в мире «я» и все тут. Начинается мучительное переживание данной ситуации в слове. И вот если это происходит, тогда у автора появляется шанс совершить поэтическое высказывание, когда предмет говорения каждый раз заново обретается и воссоздается в процессе письма.

В череде людей, использующих язык как средство, обнаружились и те авторы, которые способны на поэтическое высказывание. Они приближены к такой возможности в разной степени. Некоторые из текстов, на мой взгляд, принадлежат уже вполне сформировавшимся поэтам, обладающим и своим стилем, и своим языком. Ряд авторов находятся на стадии обнаружения несостоятельности существующих предметов и вещей как основания для совершения поэтического высказывания. Отсюда ирония, откровенный стеб на грани фола, черный юмор и так далее.

Нужно констатировать, что у некоторых весьма интересных авторов прослеживается довольно отчетливая тяга к ненормативной лексике. Думается, что это необходимый этап переживания несостоятельности весьма сомнительного статуса собственного «я» в мире других.

Это искренние, талантливые и очень не интеллигентные люди. Но и Вийон с Мольером, к счастью, не были интеллигентами.

Как бы то ни было, есть весьма интересные, как русскоязычные, так и украиноязычные авторы, в чем видится большая удача первой «Камбалы». Хотелось бы, конечно, еще послушать и почитать. Однако, на мой взгляд, уже сейчас можно говорить о пяти-десяти безусловных фаворитах.

И напоследок хотелось бы сказать о том, чего в эту жару я не отыскал среди присланной мне тысячи стихотворных текстов. Не встретился мне автор, который бы продемонстрировал нечто совершенно незнакомое и нетрадиционное по стилю и письму. Я знаю, что сейчас есть авторы, которые работают в поэтическом пространстве, разрабатывая новые языки говорения, активно модифицируя или переосмысляя старые. Вот таких гостей, к сожалению, на «Камбале» в этом году не будет. Ну что ж. Может быть, все дело в том, что Наташа Хаткина сама работала в классическом южнорусском стиле письма, весьма осторожно воспринимающем авангардные тенденции.

А может быть, просто жарко, очень жарко на постсоветском пространстве. И те, кто экспериментируют со словом, сейчас предпочитают не участвовать в конкурсах, а пить холодное светлое пиво. Ведь для того, чтобы совершить поэтическое высказывание не обязательно что-то рифмовать. Иногда достаточно отправить несколько писем на электронный адрес человека, которого больше нет.

4 сентября 2010 в Донецке, в областной научной библиотеке имени Н.К. Крупской, состоялся заключительный тур поэтического конкурса «Cambala-2010». На этой стадии в конкурсе участвовали 43 автора из 23 городов Украины, России и США.

Порядок выступлений определяли карты судьбы.

Качество звучавших текстов определяли 14 экспертов, среди которых известные донецкие поэты, критики, редакторы, издатели, филологи: Владимир Авцен, Вениамин Белявский, Григорий Брайнин, Юлия Гаврилова, Владимир Завгородний, Олег Завязкин, Светлана Заготова, Алексей Куралех, Светлана Куралех, Станислав Медовников, Владимир Рафеенко, Элина Свенцицкая, Маша Хаткина, Сергей Шаталов.

По окончании работы некоторые из них рассказали о своих впечатлениях.

- Какие вы счастливые… Я имею в виду тех, кто помоложе меня. Я вспоминаю, как у нас все это происходило. Опубликоваться было очень трудно, конкурсов таких не было. Хотя А.А. Кораблев затеял в свое время один конкурс, на котором присутствующий здесь Сережа Алымов и ваш покорный слуга заняли второе и третье место, а впереди оказался представленный мной покойный Гриша Ициксон…

У вас другая ситуация, но в этом, наверное, и беда ваша: слишком все доступно… интернет… деньги заплатил – книжку опубликовал… И с этой стороны – вы несчастны: сопротивление материала отсутствует. Все друг друга подхваливают (мы чаще ругали), и это тоже страшно вредит, поверьте.

И еще я подумал: наше поколение формировали Пастернак, авторская песня и рок, а ваше поколение формируют рэп, тараторящие дикторы и Бродский. Но всегда есть и очень самостоятельные авторы…

- Огромное количество стихов, и нам, сидящим в жюри, трудно сразу разобраться. Масса впечатлений. И мы невольно оцениваем не только тексты, но и говорящих людей. Говорящий человек – как горящее здание, он весь выходит наружу…

Тенденции. Две стихотворные реки текли перед нами. Большое количество стихов – как бы продолжение быта: человек сидел за столом, может быть, за дружеским столом, с водкой и селедкой, и с молодкой, и, не отряхнув крошек с бороды, не сделав ни одного шага, – тут же начал читать стихи. Вот эта случайность, неотработанность, сырая словесная масса, конечно, отражает искренность, непосредственность, интересные мысли – о чем угодно… «К утру умру…» - обещают нам, но, к счастью, такие обещания не сбываются, и не нужно ворошить смерть, она придет сама, когда-нибудь…

Но высшими оценками я отметил дисциплинированных поэтов. Потому что поэзия – это искусство, и нужно вырубать каждую строчку. Стихотворение – задача, которую нужно решить. А когда человек начинает с какого-то многоточия и многоточием заканчивает… У него нет никакого представления о том, что 8, 12, 16 строк должны быть отработаны, отрепетированы, отделаны, как паросский мрамор. И в этом смысле замечательный пример показали опытные поэты – они, случайно или нет, оказались мужского рода. Я бы назвал скромно прозвучавшие, как будто неброские, где нет ни смерти, ни Вселенной, никаких бесов и ангелов, а такие хорошо сделанные и в то же время вдохновенные стихи, где каждое слово стоит в строке и не пугается другого слова, где есть начало и конец… Такие замечательно точные, скромные стихи, где все на месте, и это уже можно брать как готовое изделие, а не как кусок сырого мяса, - такие стихи у Александра Товберга, у Сергея Алымова, у Евгения Мокина…

Обратили внимание на Евгения Мокина? Он читал негромко, скромно, но там каждое слово стоит к другому слову близко, и слово это единственно возможно в этой строке. Есть первая строка, за ней выстраиваются другие…

Вообще, очень мало хороших первых строк. Если стихотворение начинается с какой-то развалины, то и дальше то ли груда кирпичей, много мусора и т.д.

Здесь, конечно, есть проблема. Искренность, непосредственность выражения – это замечательно, но если стихи – это поэзия, а поэзия – это искусство, то стихи должны быть безукоризненны. А когда размером «Песни о вещем Олеге» рассказывается о бомжах, то получается нестыковка ритма, слов, человека, замысла…

Но замечательно, что у нас столько поэтов. Потому что если есть тысяча стихотворцев, то, в конце концов, будет десять или пятнадцать поэтов.

- Позволю себе не согласиться со Станиславом Васильевичем. Я за то, чтобы в поэзии были и быт, и бытие, и смерть, и ангелы, и демоны. Единственно, чего мне сегодня не хватало, – а может, это среда свободного становления? – органики.

Были стихи, где есть органика, где можно говорить о быте – и о чашке кофе, и о каких-то бытовых детальках, которые вытянут смысл твоего стихотворения на уровень поэзии. А были и наоборот. Например, о пиджаках, которые примерял на себя Бог, - это остроумно, это – в качестве поэтического упражнения – симпатично, но, мне кажется, нужно идти дальше. В этом смысле я могу назвать одно имя, которое стало для меня открытием: Евгения Бильченко.

Знаете, сегодня было две крайности. Может быть, это было связано с какими-то возрастными границами, с крайностями вкусов. С одной стороны, некоторая литературность, желание подтянуть в свое стихотворение литературные ассоциации, аллюзии и т.д., выстроить цепочку в сторону всевозможных зазеркалий – алисы, шекспиры, принцы и т.д. Наверное, в этом что-то есть. Но если в этом нет и еще чего-то твоего, угла зрения, которое оправдает и сделает необходимым появление принца, то оно сделает его не просто милым и симпатичным, таким девочковым, а сделает его настоящей поэзией, которая, может, сдвинет не только твое существование в мире, но и поможет кому-то другому.

А вторая тенденция – это стремление вывалиться в такую неординарность: вот я сейчас пойду против всех, против потока. Поэтому я позволю себе множество экспериментов. Дай Бог, чтобы эти эксперименты заканчивались хорошо. Но иногда они заканчивались необязательным сотрясением звука.

Поэтому я сейчас хочу вспомнить строчки из стихотворения Натальи Хаткиной:

Мне кажется, в этом наша задача – и опытного, и начинающего поэта, и прозаика, и драматурга – в этом сшивании быта и бытия. Потому что каждый из нас каждую секунду балансирует на этой грани.

И последнее. Наталья Хаткина терпеть не могла графоманов. Она было очень резка в таких ситуациях. И мне кажется, она была резкой потому, что она всегда боролась с этим графоманством внутри себя. Мне кажется, что каждый из присутствующих тоже должен это делать.

Спасибо большое, я получила огромное удовольствие и море впечатлений.

Пока есть поэты, есть и Пушкин. Причем именно поэты – не читатели, не даже литературоведы.

Но сейчас у меня такое странное впечатление: продолжается поэзия, а сказать про кого-то, что это поэт, я не могу. Ощущение, что поэзия рассеяна на множество творческих индивидуальностей, но как-то не собирается в ком-то.

В том, что я слышала, явно присутствуют два типа дискурса. Первый тип – традиционный, шестидесятнический, там ставка на чувства, там стремление эти чувства выразить как можно точнее, ну и в конце мораль, стремление чему-то научить. Второй тип дискурса – более современный, там присутствует игра, ирония, легкий эпатаж (легкий и расчетливый), поток сознания (хотя точнее было бы сказать – поток бессознательного) и ударная концовка.

На этом фоне хочется отметить Евгению Бильченко. Помимо качества текстов, присутствует какой-то мощный энергетический посыл. Ну и самое главное, человек живет не в своем мире, а в мире реальном, и сохраняет равновесие между поэтичностью и публицистичностью – поверьте, это очень трудно, гораздо труднее, чем просто выражать себя.

Ну и, конечно, моя давняя любовь – Рафаэль Левчин, у которого такая осознанная традиционность…

Кстати, по поводу традиции. Если в первом типе дискурса присутствуют очень явно Евтушенко и Вознесенский, то во втором, конечно, Бродский, хотя изначальнее это Мандельштам (потому что для Бродского Мандельштам изначален), ну и Тарковский, и немножко Пригов и современные поэты-концептуалисты.

На мой взгляд, ничего не бывает из ничего, и чем человек четче осознает традицию свою, тем интереснее он может с этой традицией работать. И вот Рафаэль Левчин выделяется на этом фоне.

У этих типов дискурсов сходные проблемы: литературные штампы; стихотворения, которые переходят в поэмы, а автор этого не видит; метрическое однообразие.

- Я хочу поблагодарить сразу всех: ребята, отлично! Это праздник для нас всех. Просто факт собрания такого рода людей с такого рода целями и с такого рода результатами – это событие, не часто случающееся, и все мы, как участники этого перфоманса, должны быть рады и счастливы. Спасибо вам!

Есть, конечно, и монстры графомании, о которых трудно сказать что-либо другое. Тут поэзии нет и никогда не будет. Это такой способ включенности в бытие. Человек так мыслит, так пишет – что ж, спасибо и ему.

Трудно было оценить выступавших. Из-за неумения некоторых авторов подавать свои тексты. Непрофессионализм общения с аудиторией, непроговаривание строчек, нарушение своих же ритмов и интонаций…

Ну и есть (не буду говорить, кто – уже два раза называли), когда человек выходит – и это песня. Чудо пребывания на сцене.

Я даже думаю, что если дать текст любого графомана такому человеку – и будут аплодисменты. Почему: личное обаяние, драйв, энергия… Человек так осуществляется в мире, что он по натуре поэт, ему любой текст дай, он плохой текст подаст с такой иронией, что все будут хохотать.

Я не знаю, как насчет дискурсов… Трудно расставить акценты, откуда пришло и зачем пришло… На мой взгляд, в поэзии – как в любви: хорошо все, что получается. Тем, которые станут лауреатами, и тем, которые не станут, но почувствуют свою мощь в сравнении с другими, мне кажется, самое главное: когда они уедут, посмотреть на свои строки, увидеть, что по-настоящему хорошо, - и забыть все это на фиг! И начать с чистого листа. Умению отказываться от самого себя – вот чему вас должен научить фестиваль. (Аплодисменты.)

- А я хочу сказать, что здесь все-таки не конкурс чтецов, а конкурс поэтов, и, конечно же, не важно, как человек себя подает.

Я необыкновенно благодарен организаторам, и не только я, но и все присутствующие, и весь город, потому что за последнее время – наверное, с 1991 года, после всесоюзного фестиваля верлибристов, в Донецке такого большого события поэтического не происходило.

Тут уже начали называть имена, и я тоже одно назову: Рафаэль Левчин. Лично для меня это очень высокая планка и продолжение внутренней глубинной темы, которую он разрабатывает.

Здесь, в зале, большинство тех, кто пишет стихи. Но есть и, грубо говоря, потребители. Одному из них я хочу передать слово…

- Я сам конструктор, у меня конструкторское бюро, в котором имеется библиотека. Она состоит из двух неравных частей: три четверти – техническая литература, и одна часть – художественная. Студентам я говорю: в технической части вы найдете на вопросы «как?», а в художественной – на вопросы «зачем?»

Искусство (и религия), я считаю, является элементом технологии, которая позволяет людям социально уживаться. Грубо говоря, не поубивать друг друга, не обворовать и т.д.

И я, как потребитель, покупая стихи какого-нибудь автора, буду их выбирать не по принципу, кто красивее описал ту или иную ситуацию, а что у меня останется в сухом остатке после прочтения. Поэты могут друг перед другом распускать хвосты, как павлины, но когда я выйду отсюда, то через час не вспомню ни одной рифмы, через три часа не вспомню ни одного образа… Может, останутся в памяти стихи Сокруты – в них есть какая-то мощь…

Сам я вырос на поэзии Вознесенского, потом были Тарковский, Бродский, Цветаева… Это те, кто сформировал меня как человека. Если я прочитал в свое время «По ком звонит колокол», то я понимаю, как должен себя вести мужчина в определенных ситуациях. Я, потребитель, воспринимаю литературу как набор дидактических подсказок. Человечество сейчас находится в очень интересном периоде, когда количественные изменения накопились и должны измениться качества, и мне нужны подсказки, которые могут знать поэты, потому что поэтический способ восприятия и передачи информации является одним из самых емких…

- Я хочу всех поздравить с этим событием. Это праздник, которого мы долго ждали. После распада Союза, после исчезновения журналов исчезли и какие-то критерии, исчез тот мир, опорные точки… Но сейчас я увидел, что мы выходим на какой-то совершенно другой уровень. Неожиданно. Происходит такое колоссальное событие. И мы, присутствующие, даже не можем оценить его значение. Я бы очень хотел, чтобы появилось издание, может быть, всех стихотворений, которые здесь читались. Спасибо всем за то, что здесь звучала поэзия.

- Я тоже хочу сказать: это был настоящий праздник. Хочу поддержать Володю Рафеенко (я полностью согласна с тем, что он говорил) и хочу заподозрить Медовникова Станислава Васильевича, который сказал, что любит мужчин. А теперь он пусть заподозрит меня, потому что я скажу, что я люблю женщин.

Не могу не назвать имена, которые уже назывались.

Когда мы проводили первый тур, был август, 40 градусов жары. Мы читаем 227 авторов по 5 стихотворений. На следующий день – 39 градусов: воспринимаешь уже иначе. 37 градусов – другие стихи. Я пишу: перечитать повторно, обязательно перечитать! Очень благодарна Бильченко Евгении. Вот почему. 40 градусов жары – и вдруг я читаю:

Сделала! После Бильченко я стала читать другие тексты с большей радостью, с большим удовольствием.

И еще одно имя называлось здесь неоднократно – Рафаэль Левчин. Приведу маленькую цитату из него:

стих ведь без рифм подобен женщине безволосой

а не хотел бы он увидеть женщину-де с волосами

Таких ни женщин, ни мужчин здесь не было, с чем я вас и поздравляю!

- Я всех нас поздравляю с открытием этого фестиваля. Меня очень порадовало, что на конкурс пришло такое количество текстов. И сегодня я с большой радостью отмечаю, что очень талантливо себя представили молодые авторы. И я хочу именно молодым авторам пожелать успехов в их нелегком труде.

- В отличие от Володи Авцена, я не буду ностальгировать по прежним временам. Это были замечательные времена, потому что это была наша молодость. Но какое великое счастье, какая большая радость выкрикивать, высказывать себя, не опасаясь, что на тебя донесут. Поэтому слава Богу, что мы живем в это время.

И еще. Сегодня с самого начала до самого конца челюсть у меня была отвисшей. Все, что звучало сегодня, мне понравилось. У нас была 3-бальная система (0-1-2), и я, да простят меня организаторы, не поставил ни одного нуля. (Аплодисменты.)

Огромное вам спасибо за то, что вы утвердили меня, печального в общем-то человека, что жить все-таки стоит и что не все потеряно…

[1] Убеждая Л.С. Беринского принять участие в экспертной комиссии, я писал ему:

«Не решался, но сейчас все-таки решился предложить Вам освятить своим участием начало этой традиции. С Вашим вкусом и опытом это не составит большого труда и не займет много времени – талант ведь виден сразу. Просмотрели бы наскоро файлы – и назвали бы тех, в ком что-то теплится или посверкивает. И авторы будут носить Ваше мнение, как медаль. Ну, а для фестивальной традиции очень важна задаваемая планка. Ну что, Лев Самуилович, соблаговолите?..» (02.VIII.2010).