ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня суббота, 23 ноября, 2024 год

Все, срифмованное мной до двадцати семи, представляет собой конспект поисков, столь туманный и путанный, что читать его можно только в качестве путеводителя по несуществующим землям, написанного на несуществующем же языке – то есть не читать вовсе. Однако тот факт, что не могу предугадать, как наше слово отзовется, удерживает меня от любых решительных действий на этот счет.

Поэзия, разумеется, не решает никаких задач – ни в искусстве, ни в жизни. И, уж конечно, не отражает готовый смысл – она его создает. Стихи выталкивают человека из привычного для него размеренного звучания и ввергают в такие пространства, где он внезапно – весь целиком – обретает смысл. Этот смысл оказывается настолько больше него самого, что остается только расти, тянуться изо всех сил, заглядывать за край горизонта, меняться, течь. Изумление и восторг – самые полезные для человека эмоции, отменяющие что угодно, любые страхи.

Вот почему стихи – совсем безымянные, чужие или собственные, – следует практиковать всем и всегда. Устраивать поэтические турниры, заселять поэтические кварталы, возводить поэтические города. Каждое случайно оброненная строчка может оказаться посланием или молитвой. И кто-то будет твердить ее до тех пор, пока она не сбудется. А как только сбудется – возьмется за следующую. Так и происходят все самые главные события в мире, которые мы, по рассеянности, называем чудесами.

* * *

Кукла клоуна смотрит вверх, говорит устало:
Ты достал уже дергать, уважаемый кукловод.
Видишь, ночь на дворе, видишь, осень уже настала,
У всех заводных игрушек пропал завод.
На железных дорогах поразбирали рельсы,
Куда-то погнали плюшевых бегемотов,
И радио, ссылаясь на минус один по Цельсию,
Не дает команд радиоуправляемым самолетам.
И только я один пляшу тут, как идиот.
Что, для марионеток время идет в обход?
Хватит, сворачивай нитки, бери коробку.
Заверни в салфетку, а то до весны испорчусь.
Мне бы чуток везенья, твою сноровку,
Я бы тогда добрался уже до ножниц.
Мы бы тогда уселись с тобой по-свойски,
Мне канцелярского клея, тебе бы водки.
Впрочем, от разговоров одно расстройство.
Марионетки все для тебя сиротки.
Ты никогда не думал о нас всерьез,
А я, между прочим, бритву вчера унес.
Мог бы войти в историю, я же прыткий.
Клоун-убийца, сверкающий словно сталь.
Но я не хочу. Я перерезаю нитки.
Кричу: «Свобода!» – и падаю на асфальт.

* * *

Сделай так, чтоб искрило, Господи, чтобы жгло,
И визжало даже на поворотах,
Чтобы тот, кто отдал свое ребро,
Был уверен в крепости оборота.
Чтобы мы забегали к себе домой
За гитарой, выспаться, созвониться.
Чтоб упорно прущие по прямой
Умудрялись все-таки не разбиться,
Чтобы все успели, ты слышишь, все:
На платформе, станции, в терминале.
Кто бежит по взлетной густой росе –
Поднимались в небо – и улетали.
Нет, не денег, Господи, на билет,
Но пошли нам добрую проводницу –
Чтоб шепнула – Тот или Этот свет,
Когда вновь очнемся в чужих столицах.

* * *

Шел мальчишка темным лесом,
за каким-то интересом,
Нес под курткой Смит-энд-Вессон.
Пачку «Мальборо» в руке.
Налетели робин-гуды.
Кто такой, куда, откуда,
кошелек отдай, паскуда,
и часы на ремешке.
Говорит пацан: ребята,
Ну, зачем оно вам надо,
Шли бы вы домой, солдаты,
Лес, темно уже совсем.
Ну, да разве им докажешь,
Было ваше – станет наше,
Кто-то луком длинным машет,
Кто-то вытащил кистень.
Ты смотри, какой отважный,
Погоди, ща будет страшно,
Мы одни – лесная стража,
Испугался, мелкий бес?
И вздохнул пацан: нисколько
Мы, адепты культа Кольта,
Не боимся вас, поскольку,
Далеко шагнул прогресс.
Шел мальчишка темным лесом,
за каким-то интересом,
нес под курткой Смит-энд-Вессон.
Улыбался и курил.
А в лесу кругом красиво.
Все свободны, всем спасибо.
В равных шансах – наша сила,
Кто бы что ни говорил.

* * *

В пятницу вечером, когда в городе не остается трезвых,
Оборотни в подворотнях воют так, что их даже жалко.
Она идет сквозь все это – ставить на огонь свою джезву,
Пить свой грог, читать своего Ремарка.
Перед ней расступаются звери, убийцы, люди,
Драконы уползают обратно в свои чертоги.
Потому что если только ее не будет –
В городе не останется одиноких.
Тех, что не в стае, в стаде, гуртом, все вместе,
Тех, кто хрупки, болезненны и неловки.
Кто им тогда станет петь на рассвете песни,
Указывать на жестокие их уловки.
Кто тогда смоет кровь с клыков, перевяжет раны,
Соберет осколки, возможно, предложит чаю.
Все чудовища вращаются, как ни странно,
Вокруг кого-то, кто их потом прощает.

* * *

Вышить бы гладью – в сердце ушла игла.
Стягивать там узелки, узорки, полоски,
Нам врали в школе, будто земля кругла,
Человеческий мир – плоский.
Плоский, как чисто поле, дубовый стол,
Тени по стенам, стоны по тем теням.
Гладью без толку – здесь вышивать крестом.
Здесь умолкать огням.
Ну же, ответь, пожалуйста, не молчи.
Звуки уходят вверх под косым углом.
Сначала пойдут саперы, а не врачи.
Время пойдет потом.

* * *

А пока небесные рыбы плывут, задевая крыши,
И снега летят сквозь глазные прорези января –
Где-то говорят, что газеты о тебе пишут.
Где-то пишут, что люди о тебе говорят.
А ты стоишь и смотришь, как грузно время
Клубится между каменных берегов.
И нет ничего больнее и неизменней,
И ничего желанней его шагов.
Зимой во всех событиях особый шарм,
Открой окно, швырни в темноту билет.
У девочки из-под ног уплывает шар,
И шум в ушах, и повода больше нет:
И что лежать с дырою во лбу в снегах,
Что у окна слова в темноту ронять.
Любовь опережая солнце, рождает страх
Не досказать, не выплакать, не обнять.

* * *

Когда ты пьяный, и смелый, и горький – ночью по встречной,
Развилки и светофоры сжимали тебя кольцо,
Когда не хотелось долго, и страшно подумать – вечно,
Ты правда не видел ангелов, глядящих тебе в лицо?
Не видел, как несся Первый, сметая с дороги ветки,
Отшвыривая с обочин машины или столбы,
Не слышал, кричал Второй – уклон, поворот, разметка
Не помнишь, как Третий мучил потрепанный том судьбы,
Пытаясь найти лазейку – мол, просто доехал. Точка.
А лучше – заглох в ужасной осенней сырой грязи.
И пальцем водил прозрачным по непреклонным строчкам.
Хоть что-то. Оштрафовали? Не рассчитал бензин?
Ангелы ровно в полночь ходят меж нас по трое.
Снимают с маршрутов пьяных, а с окон – самоубийц.
Бросают на счет десятку, в обойму – патрон герою,
Поддерживают самолеты над крышами всех столиц.
Меняют в бокалах яд на грог, перелом – на вывих,
Вытаскивают из-под завалов, депрессий, аварий, драм.
Сигналят наверх: без жертв. Все живы. Нашлись живыми.
Бьют по щекам, запястьям, по стеклам и тормозам.
А после дышать, не верить, всхлипывать, ужасаться,
Благодарить врачей, и – нижней дрожать губой,
У ангелов тьма заданий – но, чтоб увеличить шансы –
Я всех своих отсылаю приглядывать за тобой.

* * *

Что написать тебе, милый друг – непогода из непогод:
У моего прототипа в оконном стекле горит через грудь фонарь.
У меня болит голова, а еще кончается год.
Прототип попирает ногами твердь, я щекою – явь.
Сквозь него деревья цепляют небо, машины летят в туман,
Плечи теснят то оконный крест, то отчетливый горизонт.
Он берет пару звезд – и срывает их, и кладет их себе в карман.
Ночь идет на него всей своей войной, тучи северный тянут фронт.
Сигарета проколет дыру в ночи, и саднят у нее края.
Неужели вот так здесь всегда теперь, от сегодня и навсегда.
Это я отражаюсь в стекле, говорю, он молчит – что еще за «я».
Вместо тысячи слов с его стороны по стеклам течет вода.
Непогода, мой друг, пригибает к земле, учит меньше быть и прочней.
Жить в впотьмах, кутать плечи, рядиться в мех, экономить дрова и ром.
А иначе подхватит, и закружит, и утащит во льды Борей,
И уложит спать во льдах вечным сном, самым белым на свете сном.
Мне пора идти, выключаю свет, небо, дворников на углу,
Выключаю ворон, повороты, смог, и спешащий на землю снег.
Прототип уплывает – но не в асфальт, слякоть серость, туман и мглу
А куда-то к крышам, к верхушкам дней, звездам, будущему – наверх.

* * *

Не заполнить листа в ноябре пустотой пейзажа,
Карандаш выкатывается из онемелых рук,
Небо запорошила черным воронья сажа,
отсутствие листвы в ветвях порождает звук
Одиночества. Пронзительный скрип калитки,
Вошедший ветер заполняет собою двор.
Осень собирает в тумане свои пожитки
и сносит их на огромный, как лес, костер.
Все, что нами не спето – уже не спето,
Никаких печальных надежд на текучесть дней.
Осень не так спасительна для поэтов,
Как со времен Александра твердят о ней.
Но, несомненно, полезна для обретенья
Внутренней пространственной пустоты,
Когда от шума, разъездов, жары, цветенья,
Когда от всех причин остаешься ты –
Как повод для раздумий и размышлений,
как средство для событий и перемен.
Даже будущее – во множестве отношений
Это ты – ничего не требующий взамен.

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов