ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня четверг, 21 ноября, 2024 год

Опыт интерпретации живописи Давида Мирецкого

На свидание с картинами Давида предпочитал приходить, когда на выставке посетителей еще или уже не было. Наедине с полотнами музыка под их живописное звучание воображалась быстрей, с меньшими помехами, портретам посылал откровенные улыбки и даже заговаривал.

— Кой-годик тебе? Не отпирайся, ты только с виду мужчина — сидишь в чем мать родила, ложку держишь как ребенок, не научился подносить ко рту кус хлеба, видать, ты еще должен войти в жизнь по-взрослому, ладушки, для начала доешь суп.

— Пардон, мадам, очнитесь, примите комплимент, вам нет нужды худеть, вы моложавы и свежи — вы пупсик более, чем отпрыск на руках у вас.

МУЖЧИНА У ТАРЕЛКИ СУПА

(доска, масло, 17×15 дюймов, 2004)

СЕМЬЯ II

(доска, масло, 10×13 дюймов, 1994)

— Вовчик, — шепнул приятелю у его портрета в образе киевского шестидесятника, — не смущайся, пускай мыльные пузыри, забава пацаненку положена.

ПОРТРЕТ ШЕСТИДЕСЯТНИКА

(холст, масло, сусальное золото, 27×38 см, 1972)

Биографии почти всех персонажей Мирецкого, сдается, выветрились из их памяти. Как говорится, они не знают, на каком пребывают свете. Им, инфантам не по возрасту, рефлексия не свойственна. Их можно принимать за аутистов — с окружением они еще не повстречались. Танцуют парами, целуются, играют в карты и… друг друга в упор не видят, не выказывают никаких чувств даже в контакте со своими детьми. Не вполне сознавая себя, как дети, существуют в предисловии осмысленной жизни.

История «болезни» не нова. Примет самосознания, хочется сказать, признаков присутствия-в-себе, человечки на полотнах «маленьких голландцев» выказывают не больше, чем стол, за которым играют в карты, выпивают. Три века тому они даже дрались, порой с ножами, но как-то бесконтактно — в упор не видя оппонента. У них, как некогда у Адама-Евы, еще не «открылись глаза». В определенном смысле они еще не «видят наготы своей». Похоже, не проснулись. Действуют, но, сдается, в состоянии сомнамбулы.

Персонажи Мирецкого и «маленьких голландцев» пребывают в залоге вменяемого становления. По невольному, очевидно невротическому, велению души впали в отрешенность с намерением, отряхнув «сон», как прародители, войти в этот мир в преображенном состоянии, с разумным взглядом на среду обитания. И зрелой самооценкой. Люди-то перед нами уже взрослые — желание жить полноценно и счастливо им непременно откроется. Давно замечено, талантливый автор, будь он романистом, художником, композитором, живописует какую-то краску бытия, некое состояние мира. В побуждении, очевидно невольном, представить наш мир и его обитателей в неизбывном «становлении» Мирецкий и «маленькие голландцы» не оригинальны. Достаточно беглого взгляда на творения трех великих художников прошлого столетия.

Пикассо, порой, как дитя, смело складывает мир из «кубиков». Судя по контурам «строительных деталей», пространство его картин заполнено знакомыми предметами. И все же миру Пикассо еще предстоит установиться, совместить первоэлементы формы в конечную целостность. И родиться.

Космический холод на полотнах Дали вот-вот отступит, разогреется до температуры нашего мира, детали среды обитания избавятся от деформации, часы разогнутся и пойдут, жизнь, глядишь, обретет пульс. В запущенный ход времени войдут люди, насколько помню, редкие гости на холстах панорамного плана живописца. Мир Дали — не после нас, в нем нет следов разрушения, нет и пылинки, как знака ушедшего времени, он чист и свеж, как льдинка, похож на сон о не проснувшихся словах — видение заполнено знакомыми, но не обжитыми вещами. Под прямым углом изогнуты часы? — так это указание на свойство реальности быть «странной», многомерной, искривленной. Быть непостижимо удивительной. В очередном шаге преображения.

Атмосфера сказки во многих работах Шагала, глядишь, претворится в реальность этого мира, летающие скрипки и люди осядут на тверди земной. Полотна художника предваряют картину именно нашего мира: люди и атрибуты быта залетели в пространство его холстов из нашего жития. А всякая сказка, как мифология в целом, как весь корпус искусства, подсказывает человекам определенный способ привязки к бытию. Миф ничего не описывает и не объясняет, в нем обозначена какая-то сторона людского существования как некое статус-кво на все времена. Мужчины, например, от века обречены быть нарциссами, блудными сынами, женщинам назначено «видеть» ушами, дар материнства распространять даже на суженого. В этом смысле миф, побасенка, роман, лубок или изысканная живопись — табличка на одной из вереницы входных дверей в реальность. В этом смысле работы Шагала — приглашение к признанию факта совершенно фантастического, можно сказать сказочного, преображения прозаического мира.

Бытие в творениях Шагала, Дали, Пикассо сводится к мгновениям рождения. Смерть, понятие, видать, исключительно человеческое, в их мире не значится. Сногсшибательная «странность» полотен этих художников вызывает недоумение: реальность в их картинах уже явлена и еще не состоялась, узнаваемый мир странно отстранился от себя. «Перевернулся» — ушел в предисловие открывшейся истории. Быть может, поэтому Шагал работал, переворачивая холст на мольберте?

Мне кажется, Шагал, Дали, Пикассо обращаются ко мне, скажем, как-то вообще, не напрямую — они витийствуют об устройстве мира, и мне в нем надлежит персонально найти место для себя. Средой своего существования мне следует признать смену мгновений ее рождения. Безоговорочно я обречен пребывать в пространстве беспрерывной вибрации. В своей судьбе мне остается видеть всего-то знак мерцания вселенной. Персональное явление в мир уподобить вспышке атома. Бог мой, мне здесь одиноко и холодно.

В работах Мирецкого угадываю потаенное движение к Творцу невропатической психеи человеков.

От праотца, от Адама, я жажду умной зрелости. Мне непременно надо вызреть на «древе жизни». Увидеть мир «открытыми глазами» — «назвать» его по разуму сотворения, стать в нем «господином». Из прихожей мира, из райского «до-знания», мне надоба осмысленно войти в царственный зал вселенской гармонии, осиянной божественной мудростью. Но в текущем мире душа моя от века жаждет «становиться», не покидая вечности. Она не хочет умирать и умереть. Жаждет быть на все времена — оставаться в пре-мирном состоянии. Это побуждение души обнажает совет Создателя Адаму-Еве не вызревать «на древе жизни» до уровня разумно мыслящих. Между прочим, до «прозрения» человеки, как дети, «были наги, и не стыдились», т. е. не видели себя сторонними глазами, очами особей, от Бога и природы отделившихся, ставших людьми в полный рост. Как не «видят» себя уже рожденные и вроде бы еще не вошедшие в этот мир с печатью инфантилизма персонажи Мирецкого. С вполне мотивированным побуждением. Предбытие обещает, можно сказать, жизнь вечную: в существовании без ясного сознания, в состоянии некого сладкого сна прихода смерти не заметишь.

Давид фиксирует обетование души: удерживает меня в мгновениях неизбывного зарождения бытия — семенем в лоне вечности. И представляет шестидесятником, мужчиной у тарелки супа… Душа, по Мирецкому, в коротком замыкании соединяет форму моего явления в этот мир и вечность. Как в первых главах Бытия: чадо Бога обрело имя, «открытыми очами» себя и мир узрело, сподобилось услышать голос Вечного — духовно родилось. Спелым плодом, падалицей закатилось, затерялось «между деревьями рая»: в смертном шаге прикоснулось к вечности.

В доступную мне глубину полотен великих маэстро я заглянул с подачи Мирецкого. И если аспект разговора правомерен, есть, на мой взгляд, еще один резон в пользу Мирецкого. В ряду названных художников его живопись пронизана, скажем, большим лиризмом: полотна выписаны красками с особым температурным подогревом, в смеси с некой деликатностью.

Насколько мой Шагал азартною игрою красок колоритней Мирецкого, настолько мой Мирецкий в художнической обращенности откровенно «хитрей» великого живописца. Маэстро пишет так ослепительно, что мне необходимо отойти «на расстояние», чтоб «увидать лицо» человеческое. И домыслить свое явление в этот мир. Найти в нем место для себя. Мирецкий пишет так магнетически просто и тепло, что позволяет подойти «лицом к лицу». И увидеть себя. Задуматься о живом сиюминутном прикосновении к вечности.

По невротической уловке человеческая психея склонна уводить своего обладателя от проблем этого мира и оставлять его в сфере жизни без надуманной шкалы ценностей, с равными значениями титула Наполеона и червя, где все ничтожно перед драгоценной первоосновой самой жизни, возможностью быть, состояться — счастливо принимать мир в каждое мгновение существования. Вот эту спасительную технологию души и фиксирует в своих полотнах Давид Мирецкий. Представляет на фазе регрессивного отскока в зачин персональной жизни. Дабы на обратном шаге носитель бытия ощутил «становление» (Иегова — «дает становиться») своей персоны и всего сущего как новое рождение мира. И в этой метаморфозе признал бы себя субъектом, не потерявшим связи с предисловием мира, средой его преображений — с вечностью. Невротическое влечение к смерти обернулось для Каина усилением запала жизни, притоком энергии для обустройства нового мира — возведением города. В конечном счете, работы Мирецкого, как всякого автора с Божьим даром, — тайнописный шепот души, ее прошение о вечности.

Мольбе сердца пристало быть тихой: по насыщенности красок палитра Давида весьма сдержанна. Он пишет в таком умиротворении, так спокойно и легко, что, кажется, желает даже прикосновением кисти к холсту не потревожить затаенный покой своих персонажей. Перед нами художник деликатный и демократичный в высшей степени.

На мир он смотрит с удивлением и доверием широко открытых глаз ребенка. И картины называет с замашками юного художника: извольте видеть, се «Мужчина у тарелки супа», это «Ню у окна», а эта — «Ню у зеркала», се, честно, «Семья № 1», а эта, поверьте, уже «Семья № 4»… Мир одаривается безраздельным доверием, вот, уверяет живописец, что эти объекты говорят о себе, то извольте и видеть. Реальность он представляет с приметами стилистики наивного примитива — в тональности простоты и обаянии бесхитростности.

Вспомним, с какой непосредственностью дети разглядывают уродцев и калек. По сути, искажению как некоей норме дети выдают мандат на право существования возникшей перед ними странной формы. И Мирецкий с такой же естественностью фиксирует способность мира быть «искаженным». Чистое, не упрежденное всматривание в мир исключает в его живописании иронию и гротеск — следов субъективной подмалевки реальности. Полотна художника — признание онтологической «хитрости» мира, его внутреннего свойства непрестанно вибрировать, вновь и вновь зарождаться. И являться перед нами в первозданной простоте, без завитушек красоты.

В картинах Давида нет примет штукарства, какого-нибудь романтического вызова миру вещей и людей. Вот уж совсем не случайно на палитре, висящей на пальце художника в «Автопортрете», вырисовался белый, раскрывший крылья голубь — колорит живописца задан красками реальности. И творит он не в мастерской, а в своей жилой комнате, впрочем, она только кажется отгороженной от внешнего мира: в оконном проеме, точнее сказать, вместо оконного проема, висит портрет горожанки на фоне пленэра. Присмотреться, дама в шляпке вошла в интерьер, впрочем, нет, идет по дорожке парка, проходит вне жилья художника — не на потолке, а в горних пределах этого пространства, извольте видеть, парит опять же белый голубь. Экстерьер и интерьер на полотне совместились, вошли друг в друга. У художника вроде бы есть своя «башня из слоновой кости», но она объемлет весь мир, в жилье живописца прописаны и персонажи его холстов.

Интересны детали автопортрета. Красный головной убор, естественно — берет, помечен седой плешью, блик седины лежит и на обмакнутой в киноварь кисти, взгляд художника привязан к кончику кисти. Кажется, Давид признается: не я пишу картины, живописует моя кисть, пишет краской внутренней среды моей сомы, моя рука, весь я — продолжение этой кисти, могу себя назвать устройством для исполнения ее птичьего полета над холстом, вот и палитра моя висит на моем пальце, как если бы покоилась на гвоздике. В моем взгляде на мир, хочет сказать художник, нет заранее надуманных концепций и посылов, на кончике этой кисти вмещается весь мир, мне остается быть предметом ее творческой игры на полотне.

АВТОПОРТРЕТ

(холст, масло, 60×65 дюймов, 1999)

Вживаться в работы Давида я начал с оценки тембра их свечениязвучания. Задался вопросом, что прежде всего мне говорят краски как живописные пятна на полотнах? И сразу получил ответ: стал любоваться нежными и теплыми тонами колорита. Эти картины, почувствовал я, привлекают меня, так сказать, сенситивно. Насыщенность красок на полотнах не поднимает у меня глазное давление, их теплота, сдается, соответствует температуре моего тела. В этих работах нет ничего вычурного, нарочитого, крикливого, натужного, ничего, к чему можно было бы приложить приставку «пост». Эти полотна созвучны мне, в их ауру я вживаюсь самым непосредственным образом, даже слышу нечто импрессионистское. И мне не мешают влетающие в тихую мелодию скрипы и шорохи — отзвуки «искажений» изображенного. Прислушавшись, я не нашел в странных, неожиданных звуках а-ля Шостакович никакой деструкции, как не находил, не слышал ее в музыке гениального композитора. «Немузыкальные» звуки в дивных симфониях Дмитрия Дмитриевича императивно затягивали меня в мелодию и ритм музыки. В атмосфере филармонии мне иногда даже казалось, что резкие звуки испуга, крика о помощи подвигают меня ощутить рождение мира и музыки в нем, пространства свободной гармонии, ни в коей мере мне не враждебного. Вот и звучащие в работах Мирецкого «странности» приглашают «перевернуть» представленную картину мира, увидеть ее в истинном, исходном состоянии. Найти «спасенной» — чистой. Как само святое искусство свободной от норм и установок морали, критериев «красоты» на грунте антропометрии. И причаститься красоты без «красоты». По внутренней потребности. Для обихода в творчестве.

Причаститься истинно свободного искусства… Звучит забавно. Иных предложений от искусства не припомню. А тут — на тебе, «красотой спасай мир»! Красотой с каких небес? На каком глобусе?

В жанровой живописи Давида одной работе отвожу особое место. Часто засматриваюсь ею в частной киевской коллекции. Всякий раз сокрушаюсь, что она не реставрирована. Левкас под лаком с золотой прокладкой принимаю за «икону» с образом «Божьего подобия», еще не заимевшего имени собственного, еще не увидевшего в себе именно человека. Антиикона обнажает дух человеков до их порыва «сделать себе опоясания», до рождения в их душах чувства стыда. И вижу пропуск в сан разумно мыслящих. Без отметки о «страхе Божьем».

Зрелая пара, явно принаряженная с видами на марьяж, играет в карты. Сидят рядышком, соприкасаясь локтями. И совершенно атомизированы. Отрешены даже внутренне: зрачки в их очах уже подплыли к верхнему веку. Бог мой, да они — не от мира сего. Реальность покинули по заветному, от века отработанному, бдению психеи. Предались акции преображения. На автопилоте. По процедуре, демонстративно выказанной первенцем человеков. И предваренной его родителями. В самом деле, и наш дуэт, глядишь, вот-вот выйдет из состояния некого сна и ясными очами, как прародительская пара, узрит в природе плоды живительной встречи вечности и смерти. Ведь мир, отродясь, являет себя в одном и едином способе существования: спасительно приносит себя в жертву, чтобы вновь «стоять». В этом мире каинитство — знак и след людского бытия, беспрерывной цепи жизни.

ИГРА В КАРТЫ

(доска, левкас, масло, лак, 28,5×32,5 см, 1974)

Между прочим, в системе повторов и перепева сюжетных ситуаций в первых главах Бытия судьба Каина («сеятеля») безусловно внутренне связана с историей жизни родительской пары: у «человеков от Господа», Каина, Адама, Евы, один генетический код жизни в ладонях Творца. Посеянное на ниве человеческой семя Каина с геномом от Создателя определенно даст ростки родительского «дерева жизни», по четвертой главе Бытия, с «язвой» смерти. На этом основании комплекс Каина можно назвать матрицей духовной жизни человеческой души на все времена. И дорогой духовного спасения в этом мире. Разумеется, с оговоркой о персональной компенсации градуса невропатии у посетителя этого мира.

«Икона» Мирецкого провоцирует коварный вопрос. Почему спасительное движение души Адама и Евы наших дней не сопровождается выражением хоть какого-то одухотворения? К удивлению, благородное побуждение носительницы духа человеков припадает на ситуацию «хитрой» игры. Парочка, как все людишки на полотнах художника, лишена черт значительности, хоть какой-то привлекательности. Мало сказать, что они некрасивы — чета антипатична. Представитель сильного пола — особенно. Стоп, уместно спросить: какова внутренняя потребность этих существ быть умными и красивыми? Но это вопрос десятый. Им, возможно, нет нужды прибегать к заморочкам духовного просветления. Вполне вероятно, психея у них изнежена не настолько, чтобы «ревность по дому вечности снедала» их в сколько-нибудь заметной форме, открыто подвигала к невропатическому срыву по синдрому Каина. Железобетонная начинка их души может скрывать от них технологию ее работы. Невротический комплекс Каина — это ведь что-то вроде инфекционной хвори, а иная болезнь может протекать латентно. Наконец, комплекс Каина исчерпывается в конечном счете чисто информационным посылом: смерть существует в мире, скажем еще раз, в качестве залога его неизбывного становления-рождения. Мыслишка эта не дает повода для ликования. Но между тем, наши герои могут быть счастливы и безотчетно. В узах плоти. По уровню персонального самосознания. Для них решительно не обязательно «красоту» бытия находить в «страдании». Запросы плоти могут одаривать их счастьем существования. Как персонажа восхитительного фильма Феллини.

Помнится, корабль «сладко-горьких воспоминаний» («Амаркорд») о юных днях героя ленты отчаливает от причала, заваленного барахлом быта провинциального городка. В серебристом тумане отправляется в море жизни, увозит пассажиров с поклажей в виде элементарных утех плоти, курьезов личной жизни, идиотизма фашистских порядков. У чуждого, последнего и холодного берега в финале вояжа в житейском багаже туриста можно отыскать уникальную кладь — сочинение с названием «биография». Результат невольного или вольного, талантливого или графоманского жизнетворения под себя. Авторская оценка «опыта жизни» откроет в путешественнике по этому миру дар персонального спасения. Свою жизнь он может принять за «историю, пересказанную дураком», пролить над ней слезу, а может — благодарно, как это делает персонаж Феллини, улыбнуться ей. Даже если большой белый корабль надежд и мечтаний превратился в разбитое корыто.

Плотское, материальное вовсе не вторично, а дух совсем не первичен. По Мирецкому, прах и дух сопрягаются в момент поворота зрачков глаз внутрь. Тут-то и рождается существо с правом назваться разумно мыслящим. Созидающим себя и под себя за отсутствием для него в этом мире иного материала для творчества. По дарованному свыше таланту. Вот и в Библии Адам — «мыслить». «Мысль» от мысли Творца. То-то Адам «становятся», поднимается до ранга «подобного Господу» в синергии с Ним — в со-творческом «называния» среды обитания. Вот и для нашей парочки Бог — персонально ее уровень и мужество мышления. Вот задумай Бог послать прозревшей паре пени, мол, вместо осанны Мне вы продолжаете играть в картишки, Адам и Ева современности, пожалуй, никак не отреагируют. Могли же прародители остаться глухи к гневным упрекам Творца перед изгнанием из рая.

Напрашивается простое, как шоколад, резюме. Адам и Ева всех времен и народов жизнетворят в одном с Творцом пространстве свободы. И могут не подозревать, что сердцем живут с Ним. В синергии с Единым творили, когда были язычниками. «Ему подобны» в творчестве, даже когда впадают в атеизм. Случись им, к примеру, предаться безудержно животной страсти, в мир может войти совершенно божественное создание.

АВТОПОРТРЕТ

(бумага, сепия, диаметр 35 см, 1999)

В живописи Давида нахожу откровения мудреца, живущего на кончике кисти художника.

Пейзажных работ на выставке в Киеве не было. Жаль.

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов