Интеллектуально-художественный журнал 'Дикое поле. Донецкий проект' ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ Не Украина и не Русь -
Боюсь, Донбасс, тебя - боюсь...

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня понедельник, 14 октября, 2024 год

Жизнь прожить - не поле перейти
Главная | Добавить в избранное | Сделать стартовой | Статистика журнала

ПОЛЕ
Выпуски журнала
Литературный каталог
Заметки современника
Референдум
Библиотека
Поле

ПОИСКИ
Быстрый поиск

Расширенный поиск
Структура
Авторы
Герои
География
Поиски

НАХОДКИ
Авторы проекта
Кто рядом
Афиша
РЕКЛАМА


Яндекс цитирования



   
«ДИКОЕ ПОЛЕ» № 15, 2010 - ПТИЦЫ

Завязкин Олег
Украина
ДОНЕЦК





Первокурсников, пришедших на филфак, я сразу же ошарашиваю вопросом: «Что такое поэзия?» И уже на основании их неискушенных письменных рассуждений строю следующее занятие. Но однажды мне пришлось начать свой комментарий словами: «Один из вас — настоящий поэт».

Его учебные работы оказались тоже незаурядными, и я передал их Сергею Шаталову, редактору «Многоточия», единственного тогда актуального донецкого литературного журнала.

Шаталов отреагировал пошаталовски: позвонил среди ночи и потребовал телефон автора.

И вот, лет через десять или пятнадцать невидимого провинциального бытия — «Русская премия». Кажется, это Хаткина, наша мудрая «Старушка Х.», убедила его послать стихи на конкурс.

Признание делает поэта увереннее, непризнание — сильнее. Но еще важнее — независимость от этих обстоятельств. Олег Завязкин — из тех немногих, кому она удается. Пока удается.

 

А. К.

 

 

ЭПИЗОДЫ НЕЦВЕТНОЙ ЖИЗНИ

(Хаткина о Завязкине)

 

Э п и з о д    п е р в ы й

 

Нецветная жизнь

 

Пишущие на украинском языке в Донбассе ощущают себя одинокими волками. Пишущие на русском языке тоже ощущают себя одинокими волками — в Украине. Олег Завязкин пишет на русском и украинском. Хорошо устроился?

Напротив — попал между двух огней. И те, и другие будут подозревать конформизм. И те, и другие спросят: «А на каком языке ты думаешь?»

Так ведь это смотря о чем думаешь. Какой в данный момент музыкальный настрой. Душа — она одинока, но не однообразна. Возможно, ей на каждое определенное (неопределенное — пока не выскажешься!) состояние нужен свой язык.

Свое время.

Автор сборника путешествует во времени. Существует, по крайней мере, два рода таких путешественников. Одни тащат из смутно представляемого прошлого романтические плащи и котурны — и выглядят в нашем времени, может быть, возвышенно, но неуместно. Путешественник второго рода, лирический герой Завязкина — вовсе не герой. Он заглядывает иногда в прошлое — со своим настоящим. В своей «серой шинели», в «черном пальтишке» он уместен везде — и в Карфагене, и в теплушке. Куда нас везут — в лагерь, на войну?

Во времени, вне времени — всегда на войне. Везде в окопе. Это тихая война. Не стреляют — но страшно. Человек «не выйдет из дому ни за что».

А что — дома? Стакан — надтреснутый, стена — сырая, лицо — позавчерашнее. Все эпитеты ущербности, сирости, убогости.

В этом есть нечто от японских понятий «ваби» и «саби». Ваби — эстетика жизни, сознательно аскетичной, бедной, непритязательной. Саби — эстетика вещей простых, незамысловатых, жеваных временем. Бытие через упрощенный нищенский быт перетекает в небытие.

Понятия-то японские, а тоска наша — затянувшееся прощание со всем, что вот-вот уйдет, рассыплется, исчезнет. И надо успеть его полюбить. На грани небытия поэт создает своеобразный окопный уют — уют «шерстяной тишины» и «подмокших пожиток».

Весь этот промерзший мир отогрет авторской любовью и жалостью — так теплое дыхание отогревает замерзшие ладони. Жизнь заявлена как нецветная — недаром в одном из стихотворений говорится об «особенностях гризайля». Гризайль (от французского «серый») — живопись в пределах одного тона, преимущественно черно-белая.

Поэт любит людей не «беленькими» (которых всякий полюбит) и даже не «черненькими» (в которых есть свое мрачная роковая притягательность), а серенькими — и это, может быть, труднее и ценнее всего.

В стихотворениях, написанных на русском языке, авторская интонация более стоическая, взгляд более жесткий и отстраненный, нежели в украинских виршах — они мягче, лиричнее, особенно те, что замешаны на фольклоре. А в целом вся поэтическая книга — перманентное усилие любить, которое превращает выживание в жизнь. Пусть даже и нецветную.

 

Э п и з о д    в т о р о й

 

Привет, Олег!

Вот интересно: «Лапчик» — сюжет, вроде, банальный, с предугадываемой моралью типа «ребенку нужно тепло — пусть и без слов». А цепляет. Лаконичный пунктир — цепляет. Некстати: у меня во младенчестве была нянька, няня Катя — и нянчила всего-то до года-полутора (я не помню:), а письма писала (сперва маме, потом мне) — до самой своей смерти в 80 лет. Может, навмання послать рассказ в «Семью и школу»? Это сейчас весьма серьезный психологический журнал. Во всяком случае, в прошлом году был таким. Если не помер.

Пропавший Киев — жутковатая социальная фантастика. Вот только завершение — хотя меня лично тронуло — не слишком ли в лоб? Ну, для «литературы»? Может, сойти на бормот: «здесь был Киев, здесь был Киев, здесь был Киев…»

Вечно ваш Вася.

 

 

Э п и з о д    т р е т и й

 

Ні, краще лірику брудному,

що честно гине під парканом,

(сп’янів та не дійшов додому),

а доля дулю каже Каннам.

 

Не вийшло з пана режисера,

дурна його освіта вища.

регоче жінка, мов химера,

неначе критик, вітер свище.

 

Не смій про мертвого — погано.

Хай чистий лірик щось напише.

Бо помирати під парканом

То лірика є найчистіша.

 

Вот тебе, Завзякин, моя маленькая месть.

Твои новые вирши мне понравились. Особенно слово химородний. И особенно кобита. И то, что вот твой лирический герой живет недолго, но они такие старые, как Завет и земля.

 

Що таке «рутенський»?

Наталка

 

 

 

Э п и з о д ч е т в е р т ы й

 

Привет!

Хороший стишок.

Звертаю вашу увагу на те, що коли є Єлена Тро-Янська, то повинна бути й Тро-Іньська.

 

А у неї все Іньське — вологе, тьмяне.

Ти її не чіпай, стережися, пане.

 

Ось вона розляглася в траві біля річки,

У волоссі — вужи, немов чорні стрічки.

 

Ой, вона тебе схопить!

Ой, вона тебе втопить!

 

А казали ж тобі: «Стережись, юначе…»

А вона заплаче,

Авжеж, заплаче:

 

«Чорторий затягнув… Де намиста низка?»

Отака вродилася — фемінистка.

 

Н.

 

 

 

Олег ЗАВЯЗКИН

МАКЕЕВКА

 

* * *

У суки был тёмный гнилой оскал.
А он уж не помнил, чего искал.

Она возвращалась часам к шести,
чтоб в садике мёртвым его найти.

Но он, улыбаясь, навстречу шёл
и за руку сонную дочку вёл.

И сука добрела и шла к плите,
а после стелила ему постель

и рядом ложилась, закрыв глаза,
и помнила твёрдо, что спать нельзя,

чтоб завтра вернуться часам к шести
и в садике мёртвым его найти.

 

* * *

 

Пусть мы увидим дерево во сне,
и запахом шинелей от конвоя
потянет, и опять нас будет двое —
ты, я да пыльный голубь на окне.

Храни меня, в сухих ладонях прячь.
Расстрельный дворик снегом захлебнётся.
А голубь покружится и вернётся —
и запах перьев сладок и горяч.

 

* * *

 

Надежда здесь, а Люба померла,
и тень её дощатый пол прожгла…

Стекает солнце с мокрых бабьих рук.
Ложится вечер прямо под каблук.

Хворает сердце, пенится вода.
С любою Любой горе не беда.

Полощут бабы жёлтую фату,
а смерть их караулит на мосту.

* * *

Мы этот лес переживём,
схоронимся, растаем в нём.

И на ветвях заря повисла.
И шлях, как свист, потёк за Вислу.

И каждый третий не крещён
и не обстрелянный ещё.

* * *

У пионерки в гипсовом темени боль:
Внуки уехали строить Москву.
— Смотрю в телевизор и, знаешь, реву:
Опять рассыпала соль.

У пионерки оштукатуренный лоб.
Жареный лук не выветрится никак.
Часы на стене — что ни мрак, то бряк.
Солонка пуста… Ее арестует коп —

За чуткие ноздри:
— В школу опоздала на час!
За тугой крепдешин
— Помнишь такую ткань?
За женатого:
— Я была ведь такая дрянь!..
Гипс крошится.
Стыдно светит каркас…

* * *


Светлане Заготовой

…вдруг подумают — неживая.

Не такая, я жду трамвая,
а за мною — полтыщи зим:
сотня бабкиных, сотня внучкиных,
двести дочкиных, сотня сучкиных —
и разостланный криво дым.

Сколько лет-то я рвусь на свет?

Может, света в трамвае нет?

* * *

Два марних ангели за спиною.
Дві тьмяні зорі в люстрі вдовинім.
Лягала вчора спати сильною —
під боком ангели наморені.

Шепоче лівий ангел: «Страднице…»
Шепоче правий: «Марновірнице…»
Якийсь один при серці трапиться,
коли за вікнами розвидниться.

Вставала гострою та гордою, —
оце б усім віки зозулині…
Два тихих ангели під ковдрою —
рожеві ротики розтулені.

ПІСЛЯ СОСЮРИ

Крицею душу черпали.
Бій коливався нічний.
Аж корогви полягали —
Хутір лишився нічий.

Змилені хмари промчали.
Лунко стріляли в гаю.
Плів соловейко печалі,
Надив погибель мою.

Збилася сотня над яром —
Брата не видно мого.
Кінь — з-під жида-комісара,
Мавзер — з матроса того…

* * *

Носом у мапу — шукати Америк обох.
Під мухою татко, під ковдрою ненька.
Подорож довга — ми ліпше поїдемо вдвох:
я та сусідське дівча, що за стінкою квилить тихенько.

Пальці у джгут — нам кохання нести без вінця.
Америки стрінуть і візьмуть в обійми.
Там над Лонґ-Айлендом Божого скибка лиця, —
сонце посвітить живе, і з-під пальт ані серця не вийме.

* * *

…а молодому коногону
на груди кидай жінку сонну —

горни, кохай, рубай з плеча.
Сльоза в сльозу тече свіча.

…завів сліпі конячі очі,
у головах ліхтар робочий —

там смерть стоїть і бачить нас —
лицем в Лізутку удалась.

…а молодого коногона
несут с разбитой головой…

* * *

На снігу оніміла піхота.
За рікою гуркоче й гуде.
Ми за смертю прийшли у чоботях —
сила сильна суконних людей.

Босий місяць гасає по небу,
підпухає розбита земля.
Попід снігом — колюча нетреба,
поуз очі — намерзлі поля.

Ані слави, ні тихого сліду.
Голова — на чотири вітри.
Ми лягли за московську Побіду —
як ішли, у колонні по три.

* * *

Весільна ніч, зірками шитий льон.
У жовтій лямпі вимерхне світанок,
і тінь моя на мокрий ковзне ґанок —
проплакатися, витоптати сон.

Як плине ув аортах яворів
безрідна кров, шумує в жилах сосон —
я чую зараз… Ти, струнка і боса,
ідеш мов небом, янголе зорі.

Хтось мідні дзвони викотив на шлях —
кохана, чуєш, як вона співає
і крок, мов цілування, переймає —
весіллями віншована земля?

* * *

…було-розбулось теї осени днів,
синеньких, куценьких — на драпові плечі.
Якби-от на зиму, бува, зголоднів —
ще ж вигрітий брук під підошвами крекче.

…накручуєш ґудзик, торочиш одне:
пропав, зледенів ні за цапову душу.
Було-розбулось — та, бува, обмине
несвітське оте, що і словом не зрушу.

…потовчені люде — водно мовчимо.
Осіннє зело нам плекати несила…
Хитнулась-пропала у голім трюмо,
слизнула під ковдру — і руки зчепила.

* * *

Кохання від щирости, сніг від дощу.
Про шпигуна дізнаєшся по плащу,

про курву — по зизому — за шкельцями — оку
та по терпкому — аж крізь білизну — соку.

Трупом спухає день, сизим туманом сходить.
Годило, велося, крутилося — годі й годі.

Збита зачіска під торшером обтряхне.
Чужий чоловік простирадлом пахне.

Якось було, кохана, — хоч ти вже пуста й легенька…
У хаті порожньо, і шиба тенька.

Одрізали щастя трохи — на півножа —
ось руку схопити в руку — лягти, де межа…

* * *

До курви — пішки та без сватів.
На пальця вузлика накрутив.

Ой курво, курво, кохана й злісна,
Твоє віконце крізь мряку блисне —

це стану, мокрий, як дощ та хлющ,
під шибку там, де терновий кущ.

Хто косу цідить твою руду
крізь чорні пальці, мов ту біду?

Хто п’є тепло з-під грудей твоїх?..
А з-поза шибки то скрик, то сміх.

…Село поснуло — анітелень.
Іду від курви — ви ж знали, нень…

* * *

Уже і пам’яти нема,
коли та вичахла зима,
коли весна зійшла на вишні,
коли ми двоє — юні, пишні —
долонь не вміли розчепить,
бодай на тиху просту мить…

Уже і пам’яти нема,
яка бувала ти сумна,
коли ступала ніч у сіни,
і в узголів’ї вогник синій
від шепту гостро тріпотів
і перевиті пальці грів…

Уже і пам’яти нема,
що шиби в небі шклить зима,
і поцілунків дощик дрібен
до післяслів слабких подібен —
у сну й розлуки на межі…
І зорі дзвонять, мов ножі…

КРАЇНА У

1

Милістю Божою ми — українці,
і протчая, протчая…

У кишені квиток на Москву,
у пазусі яблуко мерзле,
рутенською нежиттю бите.

Я недавно живу —
зиму, весну й півліта.

Зі мною чужа кобіта
лягає в мокру траву,
на землю чорну криву
Старого, як ми, Завіту…

2

У місті вигибають голуби.
Плодяться по околицях раби.

І вже не сонце — лжа пече…
Відкрий замок своїм ключем:

ось батька тінь — твоїй навскіс.
Іржа жере серцеву вісь.

* * *

Єлена Троянська тривку вишиває тишу.
Олена Троюдська щокроку вища.

— Забери мене звідси! — шепоче пані Олена.
Одсуває фіранку ночі Єлена Натхненна.

Гуркіт у небі — Атена Паллада загубила м’яча.
— Забери мене! — пані Олена під килимком шукає ключа.

— Забери! — Єлена Стоока зизо зорить у люстро.
Олена Троюдська зітхає — і губи фарбує густо.

 

 



КОММЕНТАРИИ
Если Вы добавили коментарий, но он не отобразился, то нажмите F5 (обновить станицу).

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!
Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий*

Осталось символов

  При полном или частичном использовании материалов ссылка на Интеллектуально-художественный журнал "Дикое поле. Донецкий проект" обязательна.

Copyright © 2005 - 2006 Дикое поле
Development © 2005 Programilla.com
  Украина Донецк 83096 пр-кт Матросова 25/12
Редакция журнала «Дикое поле»
8(062)385-49-87

Главный редактор Кораблев А.А.
Administration, Moderation Дегтярчук С.В.
Only for Administration