ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня четверг, 21 ноября, 2024 год

Первокурсников, пришедших на филфак, я сразу же ошарашиваю вопросом: «Что такое поэзия?» И уже на основании их неискушенных письменных рассуждений строю следующее занятие. Но однажды мне пришлось начать свой комментарий словами: «Один из вас — настоящий поэт».

Его учебные работы оказались тоже незаурядными, и я передал их Сергею Шаталову, редактору «Многоточия», единственного тогда актуального донецкого литературного журнала.

Шаталов отреагировал пошаталовски: позвонил среди ночи и потребовал телефон автора.

И вот, лет через десять или пятнадцать невидимого провинциального бытия — «Русская премия». Кажется, это Хаткина, наша мудрая «Старушка Х.», убедила его послать стихи на конкурс.

Признание делает поэта увереннее, непризнание — сильнее. Но еще важнее — независимость от этих обстоятельств. Олег Завязкин — из тех немногих, кому она удается. Пока удается.

А. К.

ЭПИЗОДЫ НЕЦВЕТНОЙ ЖИЗНИ

(Хаткина о Завязкине)

Э п и з о д    п е р в ы й

Нецветная жизнь

Пишущие на украинском языке в Донбассе ощущают себя одинокими волками. Пишущие на русском языке тоже ощущают себя одинокими волками — в Украине. Олег Завязкин пишет на русском и украинском. Хорошо устроился?

Напротив — попал между двух огней. И те, и другие будут подозревать конформизм. И те, и другие спросят: «А на каком языке ты думаешь?»

Так ведь это смотря о чем думаешь. Какой в данный момент музыкальный настрой. Душа — она одинока, но не однообразна. Возможно, ей на каждое определенное (неопределенное — пока не выскажешься!) состояние нужен свой язык.

Свое время.

Автор сборника путешествует во времени. Существует, по крайней мере, два рода таких путешественников. Одни тащат из смутно представляемого прошлого романтические плащи и котурны — и выглядят в нашем времени, может быть, возвышенно, но неуместно. Путешественник второго рода, лирический герой Завязкина — вовсе не герой. Он заглядывает иногда в прошлое — со своим настоящим. В своей «серой шинели», в «черном пальтишке» он уместен везде — и в Карфагене, и в теплушке. Куда нас везут — в лагерь, на войну?

Во времени, вне времени — всегда на войне. Везде в окопе. Это тихая война. Не стреляют — но страшно. Человек «не выйдет из дому ни за что».

А что — дома? Стакан — надтреснутый, стена — сырая, лицо — позавчерашнее. Все эпитеты ущербности, сирости, убогости.

В этом есть нечто от японских понятий «ваби» и «саби». Ваби — эстетика жизни, сознательно аскетичной, бедной, непритязательной. Саби — эстетика вещей простых, незамысловатых, жеваных временем. Бытие через упрощенный нищенский быт перетекает в небытие.

Понятия-то японские, а тоска наша — затянувшееся прощание со всем, что вот-вот уйдет, рассыплется, исчезнет. И надо успеть его полюбить. На грани небытия поэт создает своеобразный окопный уют — уют «шерстяной тишины» и «подмокших пожиток».

Весь этот промерзший мир отогрет авторской любовью и жалостью — так теплое дыхание отогревает замерзшие ладони. Жизнь заявлена как нецветная — недаром в одном из стихотворений говорится об «особенностях гризайля». Гризайль (от французского «серый») — живопись в пределах одного тона, преимущественно черно-белая.

Поэт любит людей не «беленькими» (которых всякий полюбит) и даже не «черненькими» (в которых есть свое мрачная роковая притягательность), а серенькими — и это, может быть, труднее и ценнее всего.

В стихотворениях, написанных на русском языке, авторская интонация более стоическая, взгляд более жесткий и отстраненный, нежели в украинских виршах — они мягче, лиричнее, особенно те, что замешаны на фольклоре. А в целом вся поэтическая книга — перманентное усилие любить, которое превращает выживание в жизнь. Пусть даже и нецветную.

Э п и з о д    в т о р о й

Привет, Олег!

Вот интересно: «Лапчик» — сюжет, вроде, банальный, с предугадываемой моралью типа «ребенку нужно тепло — пусть и без слов». А цепляет. Лаконичный пунктир — цепляет. Некстати: у меня во младенчестве была нянька, няня Катя — и нянчила всего-то до года-полутора (я не помню:), а письма писала (сперва маме, потом мне) — до самой своей смерти в 80 лет. Может, навмання послать рассказ в «Семью и школу»? Это сейчас весьма серьезный психологический журнал. Во всяком случае, в прошлом году был таким. Если не помер.

Пропавший Киев — жутковатая социальная фантастика. Вот только завершение — хотя меня лично тронуло — не слишком ли в лоб? Ну, для «литературы»? Может, сойти на бормот: «здесь был Киев, здесь был Киев, здесь был Киев…»

Вечно ваш Вася.

Э п и з о д    т р е т и й

Ні, краще лірику брудному,

що честно гине під парканом,

(сп’янів та не дійшов додому),

а доля дулю каже Каннам.

 

Не вийшло з пана режисера,

дурна його освіта вища.

регоче жінка, мов химера,

неначе критик, вітер свище.

 

Не смій про мертвого — погано.

Хай чистий лірик щось напише.

Бо помирати під парканом

То лірика є найчистіша.

Вот тебе, Завзякин, моя маленькая месть.

Твои новые вирши мне понравились. Особенно слово химородний. И особенно кобита. И то, что вот твой лирический герой живет недолго, но они такие старые, как Завет и земля.

Що таке «рутенський»?

Наталка

Э п и з о д ч е т в е р т ы й

Привет!

Хороший стишок.

Звертаю вашу увагу на те, що коли є Єлена Тро-Янська, то повинна бути й Тро-Іньська.

А у неї все Іньське — вологе, тьмяне.

Ти її не чіпай, стережися, пане.

 

Ось вона розляглася в траві біля річки,

У волоссі — вужи, немов чорні стрічки.

 

Ой, вона тебе схопить!

Ой, вона тебе втопить!

 

А казали ж тобі: «Стережись, юначе…»

А вона заплаче,

Авжеж, заплаче:

 

«Чорторий затягнув… Де намиста низка?»

Отака вродилася — фемінистка.

Н.

Олег ЗАВЯЗКИН

МАКЕЕВКА

* * *

У суки был тёмный гнилой оскал.
А он уж не помнил, чего искал.

Она возвращалась часам к шести,
чтоб в садике мёртвым его найти.

Но он, улыбаясь, навстречу шёл
и за руку сонную дочку вёл.

И сука добрела и шла к плите,
а после стелила ему постель

и рядом ложилась, закрыв глаза,
и помнила твёрдо, что спать нельзя,

чтоб завтра вернуться часам к шести
и в садике мёртвым его найти.

 

* * *

 

Пусть мы увидим дерево во сне,
и запахом шинелей от конвоя
потянет, и опять нас будет двое —
ты, я да пыльный голубь на окне.

Храни меня, в сухих ладонях прячь.
Расстрельный дворик снегом захлебнётся.
А голубь покружится и вернётся —
и запах перьев сладок и горяч.

 

* * *

 

Надежда здесь, а Люба померла,
и тень её дощатый пол прожгла…

Стекает солнце с мокрых бабьих рук.
Ложится вечер прямо под каблук.

Хворает сердце, пенится вода.
С любою Любой горе не беда.

Полощут бабы жёлтую фату,
а смерть их караулит на мосту.

* * *

Мы этот лес переживём,
схоронимся, растаем в нём.

И на ветвях заря повисла.
И шлях, как свист, потёк за Вислу.

И каждый третий не крещён
и не обстрелянный ещё.

* * *

У пионерки в гипсовом темени боль:
Внуки уехали строить Москву.
— Смотрю в телевизор и, знаешь, реву:
Опять рассыпала соль.

У пионерки оштукатуренный лоб.
Жареный лук не выветрится никак.
Часы на стене — что ни мрак, то бряк.
Солонка пуста… Ее арестует коп —

За чуткие ноздри:
— В школу опоздала на час!
За тугой крепдешин
— Помнишь такую ткань?
За женатого:
— Я была ведь такая дрянь!..
Гипс крошится.
Стыдно светит каркас…

* * *

Светлане Заготовой

…вдруг подумают — неживая.

Не такая, я жду трамвая,
а за мною — полтыщи зим:
сотня бабкиных, сотня внучкиных,
двести дочкиных, сотня сучкиных —
и разостланный криво дым.

Сколько лет-то я рвусь на свет?

Может, света в трамвае нет?

* * *

Два марних ангели за спиною.
Дві тьмяні зорі в люстрі вдовинім.
Лягала вчора спати сильною —
під боком ангели наморені.

Шепоче лівий ангел: «Страднице…»
Шепоче правий: «Марновірнице…»
Якийсь один при серці трапиться,
коли за вікнами розвидниться.

Вставала гострою та гордою, —
оце б усім віки зозулині…
Два тихих ангели під ковдрою —
рожеві ротики розтулені.

ПІСЛЯ СОСЮРИ

Крицею душу черпали.
Бій коливався нічний.
Аж корогви полягали —
Хутір лишився нічий.

Змилені хмари промчали.
Лунко стріляли в гаю.
Плів соловейко печалі,
Надив погибель мою.

Збилася сотня над яром —
Брата не видно мого.
Кінь — з-під жида-комісара,
Мавзер — з матроса того…

* * *

Носом у мапу — шукати Америк обох.
Під мухою татко, під ковдрою ненька.
Подорож довга — ми ліпше поїдемо вдвох:
я та сусідське дівча, що за стінкою квилить тихенько.

Пальці у джгут — нам кохання нести без вінця.
Америки стрінуть і візьмуть в обійми.
Там над Лонґ-Айлендом Божого скибка лиця, —
сонце посвітить живе, і з-під пальт ані серця не вийме.

* * *

…а молодому коногону
на груди кидай жінку сонну —

горни, кохай, рубай з плеча.
Сльоза в сльозу тече свіча.

…завів сліпі конячі очі,
у головах ліхтар робочий —

там смерть стоїть і бачить нас —
лицем в Лізутку удалась.

…а молодого коногона
несут с разбитой головой…

* * *

На снігу оніміла піхота.
За рікою гуркоче й гуде.
Ми за смертю прийшли у чоботях —
сила сильна суконних людей.

Босий місяць гасає по небу,
підпухає розбита земля.
Попід снігом — колюча нетреба,
поуз очі — намерзлі поля.

Ані слави, ні тихого сліду.
Голова — на чотири вітри.
Ми лягли за московську Побіду —
як ішли, у колонні по три.

* * *

Весільна ніч, зірками шитий льон.
У жовтій лямпі вимерхне світанок,
і тінь моя на мокрий ковзне ґанок —
проплакатися, витоптати сон.

Як плине ув аортах яворів
безрідна кров, шумує в жилах сосон —
я чую зараз… Ти, струнка і боса,
ідеш мов небом, янголе зорі.

Хтось мідні дзвони викотив на шлях —
кохана, чуєш, як вона співає
і крок, мов цілування, переймає —
весіллями віншована земля?

* * *

…було-розбулось теї осени днів,
синеньких, куценьких — на драпові плечі.
Якби-от на зиму, бува, зголоднів —
ще ж вигрітий брук під підошвами крекче.

…накручуєш ґудзик, торочиш одне:
пропав, зледенів ні за цапову душу.
Було-розбулось — та, бува, обмине
несвітське оте, що і словом не зрушу.

…потовчені люде — водно мовчимо.
Осіннє зело нам плекати несила…
Хитнулась-пропала у голім трюмо,
слизнула під ковдру — і руки зчепила.

* * *

Кохання від щирости, сніг від дощу.
Про шпигуна дізнаєшся по плащу,

про курву — по зизому — за шкельцями — оку
та по терпкому — аж крізь білизну — соку.

Трупом спухає день, сизим туманом сходить.
Годило, велося, крутилося — годі й годі.

Збита зачіска під торшером обтряхне.
Чужий чоловік простирадлом пахне.

Якось було, кохана, — хоч ти вже пуста й легенька…
У хаті порожньо, і шиба тенька.

Одрізали щастя трохи — на півножа —
ось руку схопити в руку — лягти, де межа…

* * *

До курви — пішки та без сватів.
На пальця вузлика накрутив.

Ой курво, курво, кохана й злісна,
Твоє віконце крізь мряку блисне —

це стану, мокрий, як дощ та хлющ,
під шибку там, де терновий кущ.

Хто косу цідить твою руду
крізь чорні пальці, мов ту біду?

Хто п’є тепло з-під грудей твоїх?..
А з-поза шибки то скрик, то сміх.

…Село поснуло — анітелень.
Іду від курви — ви ж знали, нень…

* * *

Уже і пам’яти нема,
коли та вичахла зима,
коли весна зійшла на вишні,
коли ми двоє — юні, пишні —
долонь не вміли розчепить,
бодай на тиху просту мить…

Уже і пам’яти нема,
яка бувала ти сумна,
коли ступала ніч у сіни,
і в узголів’ї вогник синій
від шепту гостро тріпотів
і перевиті пальці грів…

Уже і пам’яти нема,
що шиби в небі шклить зима,
і поцілунків дощик дрібен
до післяслів слабких подібен —
у сну й розлуки на межі…
І зорі дзвонять, мов ножі…

КРАЇНА У

1

Милістю Божою ми — українці,
і протчая, протчая…

У кишені квиток на Москву,
у пазусі яблуко мерзле,
рутенською нежиттю бите.

Я недавно живу —
зиму, весну й півліта.

Зі мною чужа кобіта
лягає в мокру траву,
на землю чорну криву
Старого, як ми, Завіту…

2

У місті вигибають голуби.
Плодяться по околицях раби.

І вже не сонце — лжа пече…
Відкрий замок своїм ключем:

ось батька тінь — твоїй навскіс.
Іржа жере серцеву вісь.

* * *

Єлена Троянська тривку вишиває тишу.
Олена Троюдська щокроку вища.

— Забери мене звідси! — шепоче пані Олена.
Одсуває фіранку ночі Єлена Натхненна.

Гуркіт у небі — Атена Паллада загубила м’яча.
— Забери мене! — пані Олена під килимком шукає ключа.

— Забери! — Єлена Стоока зизо зорить у люстро.
Олена Троюдська зітхає — і губи фарбує густо.

 

 

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов