ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня среда, 04 декабря, 2024 год

«Я отношенья выяснила все»

Я помню её двадцатилетней. Крепкой, статной, прямой. От волос её, светло-золотистых, казалось, исходило сияние. Не красавица, но хороша. Те, кто знавал её позже, удивятся, возможно, нарисованному мною образу. Бледной, худой, угловатой станет она потом. Воспоминания мои о ней будут отрывочны. Несколько эпизодов, которые, как мне думается, дают представление об ее натуре. Точно я не помню, когда её рассмотрела. Она была студенткой филологического факультета и посещала литературное объединение при Донецкой писательской организации. Думаю, это было самое демократическое из всех существовавших литобъединений. Потому что его возглавляли два чудака, идеалиста, простофили — ветеран, но вечно молодой, Борис Леонидович Радевич и аз, грешная, недавно принятая в Союз писателей СССР. Мне очень нравился облик Наташи Хаткиной. Что касается стихов, то впечатления большого они вначале не производили. Да и не выносила она их на обсуждение, так сказать, не удостаивала. Самолюбие и гордыня в ней ощущались. Тонкость и ранимость были спрятаны глубоко. Дерзающих авторов было много, некоторые писали романы. А так как моей обязанностью было читать и анализировать, то я утопала в произведениях. Борис Леонидович занимался организационными вопросами: приглашал интересных людей, председательствовал и так далее. К счастью, два автора из литобъединения — Авцен и Свенцицкий — умели великолепно анализировать. Охотно это делали. Дополняли картину другие авторы. После них мне оставалось только подвести итог.

Помню, возник некий шанс напечатать стихи членов литобъединения в журнале «Донбасс». Стихотворение Натальи начиналась строкой «Шар розовый, шар голубой…» Оно было сделано вчерне. Какое-то содержание в нём билось, не находя выхода. Мне казалось, свет забрезжит, если поправить одну в середине совсем невнятную строчку. Я сказала об этом Владимиру Авцену, передавшему стихи. «Да, — ответил он, — мы ей говорили. Но она ничего не будет править». Крайность, — однако, — та, что лучше своей противоположности, так я думаю. Публикация тогда не состоялась. Другой характерный эпизод. Встреча с литобъединением Макеевки. Что-то вроде состязания. В конце, завершая вечер, руководитель Макеевского литобъединения Николай Хапланов, как гость подводивший итог первым, гордо сказал: «А Макеевка-то оказалась сильнее». Я удивилась: «Неужели? Вспомните хотя бы превосходное стихотворение Наташи». Говоря это, я непроизвольно на нее взглянула. В лице — ни дерзости, ни высокомерия. Выражение нежно благодарное, как у ребенка, избежавшего обиды. Тогда, кажется, и мелькнула у меня мысль, что атмосфера соперничества Наташе была нужна, чтобы сосредоточиться, сделать победный выбор. И, думаю, чтобы совершенствоваться в творчестве. Она высоко ценила свою личность, свою индивидуальность. «Замкнула слух», говоря словами Ахматовой. Такая позиция была наилучшей в семидесятые годы, годы нивелирования и обезличивания.

Они, эти годы, вспоминаются мне лично как самые печальные. Над каждым твоим написанным словом словно стоит надзиратель. Не был пропущен третий мой, подготовленный к печали, сборник. Более зрелый, как я полагала, чем два предыдущие. Обсуждение рукописи на писательском собрании превратилось в осуждение моих индивидуальных качеств. Была неприемлема я, с моими темами, переживаниями и настроениями. Я только и сказала, с предательскими слезами на глазах, что лучше не писать совсем, чем так, как мне советуют. А я-то надеялась, что смогу оградить третий сборник, в силу большего его совершенства, от грубого вмешательства в текст. Жизнь опровергла мои мечтания. С этого момента стало возрастать во мне желание, оборвать все внешние связи, уйти в себя, в том числе, избавиться и от тяготившей уже меня общественной нагрузки. И даже после того, как сборник, изувеченный, вышел. С редактированием, ломавшим меня.

Случай представился не скоро. Истекал восьмой год нашей общественной с Борисом Леонидовичем работы. Всякое литературное сообщество всегда разделяется на группы. В каждой — свой лидер, свои пристрастия. Центром одной группы была Наташа. На одном из заседаний парни из ее окружения устроили скандал: вышел некто и стал читать матерные стихи. Я увидела, как бледнеет и почти теряет сознание старик — Борис Радевич. Обычно он председательствовал. Пришлось мне брать бразды в свои руки. Я сказала несколько спокойных слов, но достаточно выразительных, должно быть. И компания удалилась. Под возмущенные возгласы другой части сообщества.

А, надо сказать, именно к этому времени была выделена писательской организации ставка для руководителя литературного объединения. Мы работали бесплатно. Поэтому шум вокруг выходки поднялся большой. Претендентами. Я и Радевич — чудаки, идеалисты и простофили — благородно ушли. Никто нам, естественно, спасибо не сказал. Только обком комсомола, к его чести, наградил грамотами. Радевич был оскорблён, переживал. Даже хворал. Я ощутила лишь большое облегчение. Лет на десять Наталья выпала из моего поля зрения. (Я заметила, что в наших отношениях обозначились десятилетние циклы). И появилась в 1990 году. На писательском съезде. Мы сидели рядом, сотрясаемые одной дрожью негодования. Брань, которая лилась с трибуны на наши русские головы, притиснула нас друг к другу. Меня самым натуральным образом тошнило. Наталья говорила: «Надо гавкнуть». Как? Если на трибуну поднимались только по списку. Всё было схвачено. Наталья сказала: «А три минуты, дающиеся на реплику?» Вечером в номере Вадима Константиновича Пеунова, старейшины, наше трио обсудили этот проект. И вот на следующий день мы садимся в первом ряду. Наталья надела короткую юбку, чтоб видны были коленки. Мужчины в президиуме не оставили этого без внимания. Во всяком случае, председательствующий, посматривал. Наталья попросила слова для реплики. И тут меня затошнило опять. Я вышла, а когда вернулась, она уже поднималась на сцену. Я опустилась на первое сиденье у бокового входа.

Ах, как жаль, что никто не записал ее краткую речь. (Прочтенное в заключение стихотворение опубликовано). Пять-шесть предложений, выверенных и взвешенных, — содержала ее речь. Она была о том, что ораторы, проклинающие прошлое, были сами ныне этим прошлым. На беско- нечные вопли о том, как приходилось писать под принуждением, Наталья сказала: «Не понимаю. Убить человека можно, но заставить писать — нельзя». А стихотворение было великолепным опровержением навязываемых во всех выступлениях постулатов расизма.

Скажи, что делать мне, Тарас,

Коль в жилах у меня слилась

Давида кровь и кровь Богдана,

И кровь хромого Тамерлана?

Зал возмущенно зашумел. Председатель поднял руку: «Будем толерантны», -сказал. Недаром засматривался на коленки. В этом смысле все мужчины толерантны. Наталья, своим тонюсеньким голосом перекрывая шум, завершила выступление, глянула в зал, увидела, где я сижу, и направилась прямо ко мне. Сориентировалась. При таком-то волнении. Я её зауважала. «Ну, как?» — «Замечательно! Лучше не скажешь!» — ответила я. — «Слава богу!» И тут мы увидели идущего в нашу сторону Бориса Чичибабина. Он порывисто пожал ей руку и удалился. «Значит, всё и в правду правильно, раз Чичибабин одобрил», — успокаиваясь, удовлетворённо сказала Наталья.

В следующем цикле был мой юбилей. Глаза б мои не видели юбилеев. Я отказалась от официального празднества. Что за радость выслушивать обязательные похвалы. Но Наталья решила иначе. Со Светланой Заготовой организовала вечер по юмористическому сценарию. Веселилась, и с нею — публика, мои читатели. Закончился вечер преподнесением школьниками с Пролетарки, во главе со своим директором школы Валентиной Ивановной Савенко, огромного торта. И столько было в Наташе энергии и веселости, что мне казалось, её хватит на два века. В 1999 году у неё вышел сборник «Лекарство от любви». В подаренном мне экземпляре надпись: «С по — чтением!» Рецензию я писала с большим удовольствием. Она была напечатана в газете «Донецкий кряж». Там я в те годы сотрудничала. Я радовалась мастерству, и, тем более — что с огорчением и досадой наблюдала, как не требовательными становятся к себе многие даже профессиональные поэты. В заглавие я вынесла строку Наташи из одного её стихотворения: «Я отношенья выяснила все». Могла ли я думать тогда, какой печальный смысл приобретет строка через десять лет. Выяснила всё и ушла из жизни в возрасте зрелости, когда можно было ожидать свершения самых больших и глубоких замыслов. Сознание моё никак не хочет с этим примириться. В канун 2009 года, ровно в полночь она мне позвонила. Я удивилась. Наши контакты стали редки и суховаты. И происходило это не по моей воле. То высокомерие, то дружелюбие ощущала я по отношению к себе. Поэтому и не ожидала никак её звонка. Теперь меня не оставляет ощущение, что она чего-то ждала от меня. Что-то я не услышала в промежутках между словами.

Осень без Натальи

Зачем я лгу ?

Меня ведь не любили…

                 Наталья Хаткина «Сочельник»

Осень без Натальи настала.

Без насмешливой и усталой.

Без заносчивой и колючей.

Лета лик задернулся тучей.

 

Золотится сентября тропинка.

Где же ты, Наталья сентябринка

Не найдёт сентябрь своей Натальи.

Пусто в золотой исповедальне.

 

Наступила осень без Натальи.

Стала осень чуточку печальней

Без Натальи, доброй и не очень.

Догони её скорее, осень,

На тропе, засыпанной листвою,

На дороге в царство золотое.

 

Осень — вдохновение поэта.

Потому-то на исходе лета

И ушла Наталья к ней навстречу:

Без любви дышать бывает нечем.

26.10.2009

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов