ПАМЯТИ АЛЕШИ ПАРЩИКОВА
Помнишь, Алеша, над Балтикой дерево то:
ни ствола, ни ветвей, только листья сам-сто,
перекрашены брюшки и спины,
а по сути стальные пластины.
Не поймешь, где барокко, а где рококо,
листопадом все это назвать нелегко.
Зарастает нездешней природой
золотой родничок небосвода.
А еще и как буквы над речью висят,
так в садовом ноже зарождается сад.
Обрывается след на дороге,
да к нему не приделаешь ноги.
Только токи бегут на магнитный просвет:
сотворенное есть, а творящего нет,
только зимнего поля дожинок
или белые души снежинок.
И к нему, недоступному даже в раю,
на подошвах ты вносишь эпоху свою,
удаляясь от брошенной тени,
как двойник и прообраз растений.
Там еще был какой-то пречистый газон,
всё венки по нему да букеты в сезон —
ни крестов, ни следов, ни отсылок
безымянных нарочно могилок.
То, что ты не ответишь на это письмо,
мне уже все равно, потому что само
пережито двоение жизни,
впереди ни упрека, ни тризны.
Остается в виду у железной листвы
трехголовый дракон без одной головы:
я, такой то, еще и Ерёма.
Это как-то пока незнакомо.
Будет в масть тебе, Леша, завидный исход,
Колдер твой золотым петушком пропоет.
Воскресение сносит куда-то
на исходную точку возврата.
1 мая 2009 г. Ирпень
Александр ЕРЁМЕНКО
* * *
А. П.
1
Между солнцем горящим и спичкой здесь нет
разногласий.
Если путь до звезды, из которой ты только возник,
подчиняется просто количеству стертых балясин,
мы споткнулись уже, слава Богу, на первой из них.
Я бы кальцием стал, я бы магнием в веточке высох,
сократился на нет, по колени ушел в домино,
заострился в иголке, в золе, в концентрических осах,
я бы крысу убил, поглупел, я бы снялся в кино…
В вертикальных углах, в героической их канители
этот взгляд мимо цели и миниатюрный разгром…
Сон встает на ребро, обнажаются мели:
полупьяный даос, парадокс близнецов, ход конем.
2
Дорога выходит из леса,
и снова во весь разворот:
еврейский погром разновесов,
разнузданный теннисный корт.
И снова двоичная смута
у входа встает на ребро.
Бетоном и астмой раздуто
зловещее горло метро.
Бессмысленней жаберной щели,
страшней, чем в иконе оклад,
они безобразней гантели
и гуще шеренги солдат.
Налево пойдешь — как нагайка
огреет сквозняк новостей.
Направо — опять контргайка
срезает резьбу до костей.
Я вычерпал душу до глины,
до темных астральных пружин,
чтоб вычислить две половины
и выйти один на один
с таким оголтелым китайцем,
что, сколько уже ни крути, —
не вычерпать, как ни пытайся,
блестящую стрелку в груди.
Не выправить пьяного жеста,
включенного, как метроном,
не сдвинуться с этого места.
Чтоб мне провалиться на нем.
Дмитрий ДРАГИЛЁВ
ПАМЯТИ ПАРЩИКОВА
Ночь не расписана в настольном календаре по часам
День начинается в нежные семь утра
Эту особенность вежливый стрелочник подчеркивает фломастером
Утро черным сочится
в рифленое (вафельное) полотенце и окна — бывшие паруса
Но отсутствует медсестра*
Ее не заботят мистика ономастика
Математика Стикса потребности
Споем отец** пусть без голоса выйдет не очень складно и гладко
Но уже не поставишь. Ни на попа ни на пастора Шлага. Вы просите
ребус-стих
Это ваш Бергиш-Гладбах***
Дамы на байках**** и прочие древности
(Прости, что так поздно приехал, просто прости)
На дворе апрель
Только что миновали первое
Жаль. Объявили бы хронику недействительной, блоггеров взбудоражив
Дескать все блеф и вообще сообразно Твену
Ваш покорный слуга менестрель
Манкирует сервером,
Дирижабль его переносит в Кассель — лоция сокровенна —
В поисках антуража
Мелатен*****
Отглагольна слеза
От искомого языка не меняется суть акцента.
Раз в году и кровати крылаты******
Под ресницами прячутся окна
открывая внутренние глаза…
Постамент сукровичного цвета двадцать три минуты от центра*******
(1997 г.).
Андрей ТАВРОВ
АЛЕКСЕЮ ПАРЩИКОВУ
«Твои дирижабли на зиму улетели,
пригоршня праха в каждом, обводы — за пальцы.
Как удержать, не просыпать из пальцев небо
Лицо твое — всплеск земли.
Лицо твое — всплеск земли, да — похоже, там, под зеленым тополем,
под английским зонтом, раскрытым как кисть над тобой,
и как бежали рядом трамваи, обгоняя на Масловке дождь,
и колесом зеленым тополя буксовали в небе.
А ты расширял себя дирижаблями, усиком виноградным,
пузырями аквалангиста, строфой, монитором —
все в дело шло, и вот, наконец, расширил до вдоха сплошного.
Лицо твое — всплеск эфира.
Лицо твое — всплеск эфира. Улов себя
начинался с метафоры и продолжался метафорой,
ибо там, где есть Другой (небо ли, Бог, черепаха) —
всегда есть метафора,
которая есть ты сам, вложенный как парашют
в ранец своих же ребер до тех пор, пока не вырвет кольцо
Бог или человек, это как повезет,
и тогда новый свод наполняет небо, плодя матрешек в Матрешке,
умножая и Бога, и человека.
Лицо твое — воздуха всплеск.
Лицо твое — воздуха всплеск.
Твоя львиная шкура — как парашют волочится за тобой.
Ловец беспощадности! Собиратель игольных пустот,
снайперский глаз, в котором мечется пуля,
обрастая кожаной курткой, толстой подошвой.
Сплошное рукопожатье оставив от жизни и тела,
себя в него заключив по макушку, стесав остальное,
ты в России идешь улыбчивым минотавром,
а во дворах расцветают вишни.
Твои дирижабли на зиму улетели.
Лицо твое — всплеск света.
Лицо твое — всплеск света…
всплеск света… —
всплеск света».
Лев БЕРИНСКИЙ
ПТИЦЕЛОВ
Ты тихо вышел из игры и спрыгнул с поезда,
ушел в далекие миры в обличье аиста
и там сменил свой вид у вод на кромке Сириуса,
и озираешься, удод с лицом Озириса.
Еще ты финистом взойдешь — и лик твой солнечный
осветит мир. И звездный дождь увидим полночью,
когда — искрящийся петух между тетерями —
проклюнется твой земный дух в чужой материи.
Жар-птахом станешь и зари клювастым сварщиком,
а я скажу: — Ну не дури, ты ж Леша Парщиков.
Константин КЕДРОВ
Алексею Парщикову
Между Гауди вдаль
уйдет Сальватор Дали
Сальватор Дали
велит рисовать лазурь
Из лазури Лазаря
вышел зеркальный гроб
Лазарь встал
но гроб остался внутри
встань и ходи
пеленайся светом
Лазарь-встанька
и Лазарь-ванька
мысль сплетенная
тень колыбели
и блики
Ночи гроб еще не расколот
не обрушен солнечный молот.
Тело — белое веретено
ткет бестелое полотно
Света нити златые-златые
сквозь космические пустыни
Лешу вынесли из окна
из окна прямо к небу к нам
Палец к небу поднял:
— Окей! —
оседлавший лазурь жокей
1976–2009
Джон ХАЙ
АЛЕШЕ
за пределами рассказа (человек) идущий
к солнцу и за пределами прозрачных пчел и
черных птиц влетающих в бомбы мир-вначале-слово
ускользающий вокруг небоскребов и разрушающий
купола сын — (там) где прикоснулся к лицу за пределами
смерти и ощутив это мы все остановились чтобы
заново учиться речи вне Потерянной
Башни слов и вот мы здесь и это то что осталось
нами я помню мальчика говорящего
и отца слишком тщательно затворившего окно
теперь наблюдая за пределами его карих ярких
глаз исчезающих в дыму и монашеского
коня застывшего в ожидании в последней попытке вернуться
домой он опять шепчет мальчику
пора стать тем кто ты есть
в параллельной вселенной слов жестокое
пробуждение что два дыхания соединило бы
в одно вот только…нет больше страха (любовь)
но мы все расскажем друг другу при встрече
в смерти говорит мальчик пока последнее оконное стекло
корчится осколками на кухонном полу пропечатывая силуэты
двух спящих мирным сном
Аркадий ДРАГОМОЩЕНКО
АЛЕКСЕЮ М. ПАРЩИКОВУ
Я не верю, что так все закончилось, вообще не верю, нет.
Там никогда ничего не заканчивается, там — море воздуха.
Там, если ты хочешь быть с ней навсегда, ничего страшного,
Поскольку страшного нет вообще, есть одна нищета, а в ней
Ничего страшного нет, ничего страшней нет того, что страшно,
Как и любовь, которая ниже всех нищих, всех ниже всего,
Но счастье в другом, не в том, чтобы быть безумным, но
Чтобы казаться, но быть в это же время безумным, который
При случае скажет, что нет ничего слаще на свете быть идиотом.
На этом закончим, потому что у всех тех, кто смотрит на нас
Низко посаженные глаза, они великолепны в гипсе поз и речи.
Близко посаженные глаза, длинные гипсовые рукава,
Руки медленны, исчезают из взгляда. Легки на уходе крови и
После реплики. Кто учил их мастерству прямой речи? В которой
Ни слова о том, как хвоя прикипала к плечам, когда их не было
Изначально, и не будет, поскольку будут дирижабли Парщикова
Его стада, и мои диоптрии, адреса, телефоны, и никакой нефти.
воскресенье, 10 мая 2009 г.
_________
* Судя по больничной записи, сердце Алексея Парщикова перестало биться между 5 и 7.30 часами. За это время успели смениться
сестры (одна смена сдает вахту другой), но, видимо, в палату никто не заходил.
** Просьба, с которой Парщиков обратился к
своему отцу, навещавшему его в клинике.
*** В пригороде Бергиш-Гладбах находилась
первая кельнская квартира Алексея Парщикова.
**** Цитата из первого кельнского письма Пар-
щикова, адресованного автору.
***** Центральное кладбище в Кельне, на котором
похоронен Парщиков.
****** Бригада скорой помощи транспортировала
носилки через окно, используя перископиче-
скую лестницу пожарной машины.
******* Другие цитаты из вышеупомянутого письма
ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ
