ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня вторник, 03 декабря, 2024 год

ДОНЕЦКИЙ РАЗГУЛЯЙ

«Дикое поле» в Киеве

Дмитрий Бураго. Будет неплохо, если мы с каждого своего хутора будем подавать знаки друг другу: дескать, мы еще существуем и что-то делаем…

Александр Кораблев. Мы сознаем, что совершенно бесполезно бороться с ассоциациями, которые вызывают донецкие. Ну, хорошо, бандиты мы, что тут возразишь… Достаточно посмотреть на Славика Верховского, чтобы в этом не сомневаться.

Славик встает, кланяется, получает аплодисменты.

Что касается лично меня, тут дело значительно серьезнее. Как писала недавно одна киевская газета, я — «людожер «, который ядовитыми зубами вгрызается в самое святое… Впрочем, если в зале нет святых, то вам опасаться нечего.

Это к вопросу о диалоге. Если мы хотим, чтобы он состоялся, давайте позволим быть друг другу такими, какими мы есть. В последнем выпуске «Дикого поля», который мы вам привезли, есть несколько украинских авторов. Но они опубликованы не для того, чтобы кому-то что-то доказывать. Нам было просто интересно пообщаться с необыкновенной женщиной Эммой Андиевской, пусть даже она великая украинка. В номере помещены воспоминания об украинском поэте Петре Свенцицком — но не потому, что он украинский, а потому, что он поэт. И там же — полуукраинская «Новая Энеида» нового Котляревского Стаса Бондаренко…

Давайте не мешать друг другу быть самими собой, это и так трудно. Не пытаться делать других похожими на себя. Не объявлять врагами тех, кто думает как-то иначе.

«Дикое поле» — по-настоящему независимый журнал. Он не зависит ни от чиновников, ни от спонсоров, ни даже от читающей публики. Он не участник гонки, он может позволить себе пикник на обочине. А там, немного в стороне, можно увидеть такие смыслы, которые обычно не замечаются…

Вячеслав Верховский. Я буду читать, рассказывать и, конечно же, петь (я обычно пою не своим голосом)… Начну с нескольких эпиграфов, которые я сам же для себя и пишу.

Рыбы не умирают, а засыпают. Просыпаются — а уже всё.

Казалось, ничего не предвещало. Но Бог миловал.

И еще два маленьких, даже три… нет, четыре… ладно, пять…

Прочел надпись: «Срок годности неограничен». Запахло вечностью.

Все терзаюсь вопросом: улитки не спешат или не могут

Если жизнь пошла прахом, значит, кто-то вскрыл твою урну.

Перехожу к небольшим рассказам. Вы, очевидно, знаете, что Донецк является культурной столицей СНГ. Поэтому несколько рассказов на эту тему… Что, вы не согласны?..

После выступления Верховского на сцену неожиданно выходит один из авторов журнала — Стас Бондаренко.

Станислав Бондаренко. Хочу сказать, что для меня Донецк уже не столько город Ахметова, сколько город Кораблева, Гефтера, Хаткиной… Этот ряд могу продолжить. Ну, и город футбольной команды «Шахтер». А «Дикое поле» — не просто дикое, оно замечательно билингвистическое… Только что позвонил из Крыма наш друг профессор Казарин, выразил сожаление, что не присутствует с нами, и сказал, что «Дикое поле» и «Радуга» — это то, что достойно, то, что можно читать в Украине.

Ирэн Роздобудько. Журналисты, когда узнают, что я из Донецка, смотрят, есть ли у меня какие-то… предметы отрощенные… У меня большая ностальгия по моей родине, я никогда от нее не откажусь. У меня там друзья: Света Заготова, Наташа Хаткина, Сережа Шаталов, Марина Орлова…

Я страшно рада, что есть такой журнал…

У меня есть два постулата донецких, которые мне помогли в жизни. Первый: «Донбасс порожняк не гонит!» Он таки порожняк не гонит… И второй: «Пацан сказал — пацан сделал»…

Голос из зала. А как вы относитесь к такому лозунгу: «Все будет Донбасс!»

Ирэн Роздобудько (смутившись). Я хочу сказать о своих друзьях. О Наташе Хаткиной. Я хочу, чтобы вы ее любили. И чтобы понимали, что это великий поэт. Который живет в Донецке. Очень сложно живет и очень правдиво. Я хочу прочитать Наташино стихотворение — хочу, чтобы она сейчас присутствовала здесь…

Скрипка плачет и рыдает,

наказуема смычком.

Мальчик скрипочку терзает,

притворившись дурачком.

 

Век от века сей невинный

повторяется сюжет.

Мальчик скрипку ненавидит,

оттого что слуха нет.

 

Скрипка плачет, скрипка стонет,

желтой декою блестит.

Мальчик вырастет и скоро

глупой скрипке отомстит.

 

Пусть похнычет, помяучит,

похохочет под смычком.

Мальчик женщину замучит,

притворившись дурачком.

 

А зачем она так подло

нежной кожею блестит,

никаких обид не помнит —

всё отпустит, всё простит

 

А зачем она так гибко

торжествует над судьбой,

и зачем она на скрипку

так похожа

Боже мой…

Вадим Гефтер. Почему-то мы начали оправдываться, что приехали из Донецка, — как будто в этом есть какой-то изъян…

Мы ехали сегодня автомобилем, был очень долгий путь, дорога заметена, но по всей трассе от Донецка к Киеву — угрожающие пла- каты: «Любіть Україну!» Мы и так ее любим, но я не знаю, что еще надо сделать, чтобы нам поверили… А уже поближе к Киеву эти плакаты перемежались с призывами идти в НАТО…

В отличие от всех выступавших передо мной, я не поэт и не прозаик, я пишу песенки, которые я называю реакцией на жизнь…

Пусть парадом командовать буду не я —

Ни умом и ни рожей не вышел.

Вяло катит по жизни моя колея

Вдоль контор адвокатских и вышек.

Чем орать бесновато в полночный эфир,

Поезжайте, пожалуйста, в Киев.

Я серебряной ложечкой кушал кефир —

Не хватало копеек на ливер.

По безумным дорогам судьбы колеся,

Так и хочется крикнуть сквозь годы:

Михаил Самуэльевич, бросьте гуся,

Пусть подавятся эти уроды!

Все не так, все не то, и спокойствия нет,

Как-то тошно живется на свете.

Я у жизни ворую счастливый билет,

Что б хоть милю проехать в карете.

Но не нужен мне домик с мансардой резной,

Ни к чему мне унылая старость,

Я хромаю за пенсией по Прорезной,

К счастью, гражданам свойственна жалость.

По безумным дорогам судьбы колеся,

Вспоминаю минувшие годы.

А вы знаете, как я иду на гуся

Могут рухнуть небесные своды!

Как, скажите, на жизнь эту можно смотреть ?

Где, ответьте, живет справедливость ?

Мне осталось немного,

пусть четверть, пусть треть,

Но знакома мне божия милость.

Так таскайте вы рыбу в дырявых сачках,

Ни с собою, ни с чертом не споря.

Выхожу на работу я в черных очках,

Чтобы вдруг не ослепнуть от горя…

По безумным дорогам судьбы колеся,

Где меня только черти ни носят.

Михаил Самуэльевич, бросьте гуся,

С нас и так по всей строгости спросят….

Дмитрий Бураго. Я почувствовал дикий феномен зеркала, когда слушал Вячеслава и Вадима: какими мы, киевляне, видимся оттуда, из Донецка. И это очень грустно. Грустно, что вся эта телеканальщина, вся эта шустеровщина оказывается чем-то важным. Мне кажется, это настолько неважно, что даже об этом не стоит говорить. Хотя, к сожалению, в последнее время у нас все перевернулось, и слово «стыдно» всплывает в тебе, как поплавок, когда ты видишь, что творится на этой изумительной земле…

Маленькая донецкая история. Стою на остановке, читаю объявления: «сдам», «куплю», «продам», «меняю»… И вдруг: «Съем!» Съем? Меня?! А телефона нет, только адрес. Ладно, это 102-й автобус, недалеко, а мне все равно делать нечего. Еду. Выхожу — частный сектор. Нахожу домик — небольшой, одноэтажный, калитка полуоткрыта. И стучать как бы и некуда. Вхожу и думаю: кто же меня здесь съест?..

В. Гефтер. Людожер Кораблев!

Д. Бураго. Нет, Кораблева там не было… И вообще никого не было. Думал уже уйти — наверное, кто-то пошутил. И тут выходит старичок — божий одуванчик: «Вы по объявлению?» — «Ну, в общем то, да… Странное объявление… Но я писатель, мне интересно» — «Проходите, проходите… Я вас долго ждал».

Прохожу. А комната, знаете, такая обычная интеллигентная комната. Стен не видно, ремонт делать невозможно — потому что везде книги, книги, книги… И большое, древнее кресло. Садишься — и утопаешь. А книги… Ну, у нас же у всех одни и те же книги. Правда, сейчас появились и некоторые другие, но они все равно как-то уходят с полок, куда-то исчезают, и остаются те, самые главные… Вот Басё, вот опять Восток, а вот Кант…

Пока я рассматривал книги, хозяин ушел на кухню. Вскоре оттуда послышались запахи: шафран, корица… Потом он входит с большой сковородкой и говорит: «Я тут немного покудесничал…» И стал долго рассказывать о китайской кухне, о японской… И опять ушел.

Понимаю, что он мне уже все показал. Пора уходить. Выхожу в коридор, помню, что выход налево, а выхода нет — темно. Может, ошибся?

Иду направо — попадаю в какую-то комнату, и там тоже темно, абсолютно. Ощупываю стены — чувствую: влажные и сужаются… Съел-таки…

Все думали, включая выступающего, что это финал — парадоксально-параноидальный, иронически-ионический…

Но в этот момент на сцене появляются Дед Мороз и Снегурочка. Никто так и не догадался, что под снежнобородой личиной скрывался оригинальный киевский философ, некогда странствовавший по Дикому полю, а ныне нирванствующий где-то в Карпатах Дмитрий Кобринский. Осталось невыясненным, какая птица донесла ему весть о приезде дикопольцев в Киев и какой вид телепортации он избрал, чтобы поспеть аккурат к завершению встречи…

Дед Мороз:

Такая нам досталась доля:

Мы шли на запах алкоголя,

И вышли в Дикое мы поле,

И сочинили пару строк.

 

Как много здесь людей солидных,

И среди них поэтов видных.

Вот Роздобудько — очевидно,

Что у нее прекрасный слог.

 

А вот сидит Никитин Павел,

Он нас премного позабавил:

На корабле поэтов сплавил ¹ ,

И лучше выдумать не мог.

 

Вот Кораблев, и он здесь главный.

А справа — Гефтер, многим славный.

Верховский с ними, он забавный,

Умеет веселить до слез.

 

Вот Пастернак — не тот, но все же,

Он тоже жечь глаголом может,

Когда он прошлое итожит.

Бураго — мудр, как Дед Мороз.

 

На сем мы всех вас поздравляем

И процветания желаем!

Снегурочка. Я от молодежи хочу сказать. Молодежь очень хочет читать ваш журнал. Но мы не знаем, как его достать. Обратите на это внимание. Еще у нас есть несколько пожеланий. Во-первых, чтобы бумага была получше, глянцевая. Во-вторых, чтобы побольше красивых иллюстраций. И, в-третьих, желательно изменить название — например, на «Cosmopolitan». Тогда молодежь будет покупать ваш журнал!

Смех, аплодисменты, подарки.

Рассказ о том же Вячеслава ВЕРХОВСКОГО:

Для кого пел Вадим Гефтер,

или Почему молчит Евгений Мокин?

Едем в Киев. Еще вчера снега не было. А сегодня ночью — кто бы мог подумать: снег, казалось, выпал за всё время, что не падал, но… Машина — зверь, водитель — не ребенок.

О чем 25 декабря 2008 г. с раннего утра и всю дорогу я говорил в машине, рвущейся в Киев на отчаянной скорости, через полгода вспомнить очень сложно. Разве что детали, пустяки. Помню, поделился наблюдением:

Я давно заметил за собой: если туда, где разговаривают, войти на цыпочках, то за свои цыпочки ты будешь вознагражден. Пример? Пожалуйста! Слышу: в кухне тихо разговаривают. Мама с папой. Я вошел и, конечно, постарался не дышать. Мама папе: «Как ты думаешь: если б Лев Толстoй был жив сегодня, как бы он отнесся к Тимошенко?»…

Попутчики:

— Ну и что ответил папа?!

Я спугнул…

Я ж говорю: детали, пустяки.

Это только казалось, что мы выехали в пять утра, а прибыли в пять вечера. Нет! Ехали мы — бесконечно долго! Еще б немного — и мы б успе- ли только, чтоб вернуться. Но — водитель из машины выжал всё: машина — зверь!

Выступление — в бывшей кенассе, а может и ки…, но то, что бывшей, — это очевидно. Потому что здесь сегодня — Дом актера.

Здание построено в девятисотом. Сохранился зал с лепниной и акустика. Однако вход в само здание через центральный вход — наглухо закрыт. И, скорей всего, не первый год. Потому что в аварийном состоянии. Здание устало, его жизненные силы иссякли. Главный вход может обрушиться в любую секунду. Наверное, поэтому он — в металлическом каркасе, изнутри…

Центровым выступающим в Киеве был замечательный бард В. Гефтер…

Однажды в Донецке по моей просьбе Вадим Яковлевич давал концерт перед сплошь и рядом старухами из общества бывших политкаторжан. Схваченные за горло настоящим искусством бардовской песни, неуемные старухи притаптывали ногой, строили Гефтеру глазки и, с места, барду слали поцелуи. Они его боготворили настолько, что ведущий концерта, очевидно, из зависти, все время ставил их на место: «Бог один!» На том же, донецком, концерте В. Гефтер получил из зала записку: «Вы лучший!» И это было недалеко от истины: в той программе Гефтер выступал один-единственный. Кстати, в той же записке, обращаясь к исполнителю, его назвали: «Дорогой наш Гектор!» С тех пор Вадима Яковлевича я называю исключительно Гектором. И на Гектора — он, между прочим, откликается.

Теперь Киев. Известно: у опытных выступальщиков есть прием, в общем, безотказный: найти в зале отзывчивое лицо. И работать только на него. То есть петь, говорить, искрометничать — только в его адрес. Будет хорошо лицу — и будет всем.

Гектор после долгих поисков нашел. Его избранник малость припоздал, но уселся сразу в первый ряд: высокий лоб, интеллигентные залысины. Помню, меня слегка смутил его наряд: высокий лоб сидел в костюме наизнанку и в драных, на босу ногу, полукедах. В Киеве я не был много лет. Помню, я еще подумал: может, в Киеве так принято, у творческой элиты? Чтоб вот так вот, шиворот навыворот. Хотя и странно, чтобы в полукедах.

Но Гектор опытный, ему видней, на вкус и цвет. И начал петь, ориентируясь на высокий лоб, интеллигентные залысины. Замечу сразу: этот лоб — ожиданий Гектора не оправдал уже совсем, оказавшись… Как бы, чтоб помягче? Вот, помягче! Полным идиотом! Тут же погрузившись в сон, гидроцефал (а, судя по всему, гидроцефал), время от времени подрагивал ногой, что сразу отражалось на лице. Пускал пузыри и издавал очень странные звуки. Бедный Гектор, выбрав его в ориентиры, был дезориентирован настолько, что сбивался на элементарном. Он прядал ушами (гидроцефал). И деморализованный (а это уже Гектор), сбивался снова, на своем хрестоматийном.

Впервые в жизни Гектор поставил не на того — и пожинал уже по полной.

Гектору сегодня — не игралось!..

В эмблеме «Дикого поля», вынесенной на афишу, — два лучника, стоят спина к спине. Когда ни глянешь, а они стреляют. Хоть сейчас.

Что касается концерта, то я и Гектор отстрелялись очень быстро!

Гектор просчитался, с идиотом. Он терзался. Занимался самоедством. Был растерян. А меня напротив — так хвалили! В подтвержденье приведу два отклика.

1) Дама в возрасте:

— Я, как человек искусства, могу сказать вам только «браво!»

Я, не скрою, был польщен:

— А где вы работаете?

— Что?!

— Работаете вы где?!

— А?!

Она была совсем глухой! Ну совершенно! Я ей, на бумажке, нацарапал: «Где вы работаете?» Так я узнал, что в прошлые годы она трудилась старшим кассиром в зоопарке на «Политехническом». Я ей, снова на бумажке, уточнил: «А что же вам тогда понравилось?!», кассиру. Ответила:

— Я глухая, но, слава Богу, вижу хорошо. Вас слушали так чутко — что никто не улыбнулся, не отвлек…

2) Тоже дама и в таком же возрасте:

— Спасибо, вы рассказывали очень интересно! А что случилось с вашим юмористом?

— С каким?

— Обещали, будет юморист — и не приехал. А вам спасибо, рассказали интересно, только грустно…

Не удержусь и приведу еще один, из откликов, где меня открыто называют молодчиной:

3).

— Вы молодец, вы просто молодчина! Вы на сцене — держитесь уверенно! Но учтите: вам следует над речью поработать. Вы так спешите — ничего не разобрать!

После концерта, как говорится, в кулуарах, я узнал прелюбопытную историю: не так давно в Киеве побывал Жорж Нива — один из самых известных французских славистов, профессор кафедры славистики, директор Европейского института при Женевском университете. Ну куда его направить? Разумеется! В нашу гордость и красу, в одну из самых старых академий, чтобы он там с ними пообщался. Чтоб потом они могли при случае ввернуть: кстати, а у нас был Жорж Нива…

Примерно за час до выступления гостя предупредительно спросили, на каком языке он будет говорить.

— Могу на русском! — предложил он опрометчиво.

— Что вы?! — в ужасе замахали руками. — Что вы?! Мы же Киево-Могилянская академия!

— Ну так что? — не въехал знаменитость.

Эти с жаром, непрестанно озираясь:

— На любом другом, хоть на китайском! Умоляем! Только не на русском! Никогда! — их вид был, в общем, не сказать, что перепуганный и жалкий, но встревоженный: — Если наши спонсоры узнают… — тут их пробила умная мысля, и они уставились на Ниву, уповая: — А на украинском вы не это, чтобы здесь?

И это все не сказки безответственные, а информация из первых рук (в непринужденной беседе нам открылся известный культуртрегер, лично сопровождавший Жоржа Ниву в Могилянку).

И француз про украинский им ответил, профессор кафедры славистики и др.:

— Нет, я не это… Просто не могу… Примечательно, что разговор Ж. Нивы и руководства академии — происходил на чистейшем русском.

Сошлись на том, что общаться французский гость с народом будет на английском. Он и общался на неудобном для него английском, хотя мог бы замечательно на русском. Студенты маялись, они его понимали с трудом, хотя на русском — его б воспринимали с удовольствием! В общем, диалога не случилось.

И только руководство было счастливо…

Чтоб перед своим выступлением волноваться достойно, я не ел целый день. Зато после, нагулявши аппетит, — мог, как санитар леса, задрать любого: слабого, больного…

На афише стояло: «член спілки письменників Дмитро Бураго», а в жизни он оказался совершенно нормальным человеком. Как будто даже не Дмитро, а просто Дмитрий. Небесной доброты он человек! Привез домой, с любовью накормил…

Одно воспоминание, из юности. Известно: для того, чтобы бойцы советской армии неуклонно повышали обороноспособность своей Родины, их, солдат, побуждали смотреть ежедневную программу «Время». Исключением не стала и наша воинская часть (№ 03310).

Каждый вечер, ровно в девять вечера, хоть ты уставший, хоть переуставший, — иди смотри! Кто на программе «Время» засыпал, того преследовали Марксом. Я научился спать с открытыми глазами!

А тех, кто спал с закрытыми (наивные!), того, я ж говорю: преследовали Марксом, их дубасили по голове его трудом, «Капиталом» из Ленинской комнаты. Осваивать «Капитал» в иной форме в нашей части как-то не додумались… Да, так кого-то молотили «Капиталом», со всей дури. Кто-то даже начал заикаться. Но не я! Конечно, вскоре я с позором был разоблачен. Замполит нашей части подполковник Швыробоков сделал мне прилюдный укорот: «Хитрая ваша нация, спать с открытыми глазами!» И отправил на губу (на гауптвахту). Но талант в землю уже не зароешь: с тех пор с открытыми глазами я мог не просто крепко спать, а даже переспать кого угодно…

Привычка, выработанная в армии во время обязательного просмотра программы «Время», пригодилась и в гостях у Д. Бураго: мало того, что, вымотавшись за день, за столом я спал с открытыми глазами, так еще, с открытыми глазами, худо-бедно я поддерживал беседу.

Д. Бураго, в восхищении:

— Что с ним?! Он не просто спит, он говорит!

— Это Верховский, а вы разве не знакомы? — спохватился Александр Кораблев.

— Не будите его, — предложил Бураго. — Я такого — еще не встречал!

И еще раз, напоследок, о еде. Из своего выступления в Киеве мне больше всего запомнились блины под Полтавой, на обратном пути. В дорожном ресторане «Две сестры».

Еще я помню, на столе, в самом центре, стояла огромная полукилограммовая ступка с салом с чесноком.

Также помню: как интеллигентный человек я уточнил:

— Это что, бесплатно, в виде бонуса

И ничего не подозревавшая «сестра»:

— Для наших посетителей, — конечно!

И я, как человек вполне бесхитростный…

Вам когда-нибудь доводилось, лютой зимой, у грудні, в дорожном ресторане по пути из Киева в Донецк есть блины со свежей земляникой? Я еще не досказал: со свежей земляникой, заедая салом с чесноком, из круглой ступки? Не доводилось? О, так поезжайте в «Две сестры»!

«Сестры» — нас кормили на убой!

Вот только это сало с чесноком… Мне пекло до самого Донецка, выжрать ступку! Я чуть не кончился. А Гектор просчитался…

Донецкий поэт Евгений Мокин — очень умный, очень проницательный, загадочный и, в общем, молчаливый. Теперь я понимаю, почему: он же насквозь видит всех. Но он молчит. Почему? А чтобы, в разговоре, не сорваться…

С нами в Киев должен был отправиться и он. Его имя даже напечатали в афише. Но он не смог, по состоянию здоровья…

Ту афишу я из Киева привез, вручаю Мокину.

Евгений:

— А зачем? Ведь я там, с вами, не был!

Я:

— Да как же не были?! Евгений, прекратите! Афиша — это документ! Читайте сами!

Чтоб не сорваться, Мокин промолчал…

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов