ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня четверг, 18 апреля, 2024 год

Поэт — субъект превращенно-словесного бытия. Из этого следует, что так называемые поэтические произведения — не результат особой («поэтической») деятельности, но продукт преобразования (трансформации) осуществляющих бытие поэта словесных форм телесными (акустическими) формами, актуальными в телесной (пространственно-временной) действительно сти, определяющими его как телесного (животного) субъекта.

Когда мы воспринимаем по-настоящему поэтическое произведение, мы оказываемся в сфере поэтического бытия и осуществляемся словесными по типу формами. Словесная форма является высшей по онтологической иерархии формой бытия. Эстетическое наслаждение возникает по причине онтологического удовлетворения: человек достигает высшей формы своей человечности.

Когда мы читаем произведение как создание поэтической (художественной, творческой) деятельности, наше внимание сосредоточено на этой специфической величине, и мы отдаем должное мастерству поэта, его искусству и проч. Степень владения искусством слова может быть велика, но никогда она не сообщает произведению качества «поэтического». Поэтическое и искусное — весьма различные определения, относящиеся к разным величи- нам. Искусным может быть произведение, по- этическим — бытие субъекта, который по этой причине и называется поэтом.

Автор «произведения» пребывает в сфере искусства, которой, конечно, может быть присвоено определение поэтической, что не меняет существа. Поэт имеет дело с действительным проблемами, которые, однако, являются актуальными не в жизненной сфере, но в сфере бытия первичного субъекта — Слова. Слово есть онтологически организованный субъект, и жизненная сфера (космос как субъект животного существования) занимает в бытии слова весьма существенное место, но не только не является единственной онтологической сферой, но есть сфера жизненно-телесного по своему роду бытия, хотя и высшего по видовому отличию — жизненно- му (животному).

Человек по своему онтологическому статусу есть внежизненное (сверхжизненное) существо, бытие которого совершается в двух формах: языковой (низшей) и словесной (высшей). Человек, однако, соотнесен с субъектом животного существования, образуя с ним своего рода онтологического кентавра, который и называет себя человеком. Однако, строго говоря, человеком является только субъект превращенно-языкового или превращенно-словесного бытия.

Поэт и есть субъект высшего по своему роду бытия — словесного. Но он, конечно, не является единственным субъектом словесного типа бытия. Одним из самых значительных проявлений словесного по своему роду бытия является христианская церковь, то есть, говоря попросту, все искренне верующие люди.

Предметом нашего специального внимания является институт монашества и монах как своего рода персонификация монашеского образа жизни.

Цель жизни монаха — спасение. Он молится за спасение не только себя лично, но и за всех людей, за все человечество, и если есть люди (разумные существа) вне Земли, то и за них тоже.

Монах, когда он молится, является субъектом словесного бытия. Представляется интересным сличить (сравнить) поэта и монаха как субъектов словесного бытия, то есть как людей, одаренных онтологической и ценностной интуицией в высочайшей степени. Поэт — существо мирское; как заметил Пушкин, когда человек становится поэтом, т. е. когда он «слышит божественный глагол», он тоже становится отшельником.

Теперь выясним, по какому признаку, то есть на каком основании мы можем сравнить поэта и монаха. Этим основанием следует признать то самое, что постоянно волнует человека: какова последняя цель его бытия? — Мы должны переформулировать эту цель, а потом выяснить позицию монаха и поэта, их перспективы достижения цели. Разумеется, мы сознаем несопоставимость наших возможностей с поставленной целью. Однако, конечная цель бытия человека постоянно выяснялась, и люди, пытавшие- ся сформулировать ее, также не отличались преувеличенным о себе мне- нием. К нашей попытке следует отнестись как к очередной.

Итак, Слово, которое было «в начале», превращает себя в Космос, и с этого момента все «начинает быть». Слово же становится субъектом превращенного бытия. Здесь мы должны высказать одно предположение, имеющее прямое отношение к нашей проблеме. Мы полагаем, что при- чина превращения Слова состояла в потребности любви как абсолютной ценности. Любовь же может осуществляться только в качестве содержа- ния бытия Слова. Превращая себя в Космос, Слово становится субъектом превращенного бытия, но вместе с тем и любовь становится содержанием его бытия — тоже в превращенном состоянии. Подобно тому, как все наличные формы существования суть совокупность превращенных форм осуществления словесных форм, все наличные содержания (ценности) суть превращенные формы осуществления любви.

Теперь перед Словом стоит цель преодолеть свою превращенность, то есть стать субъектом непосредственно словесного бытия. Эта цель может быть достигнута при условии, что любовь станет абсолютно высшей ценностью для того, в кого превращает себя слово. Из сказанного выше следует, что таким существом должен стать субъект (по роду) словесного бытия, поскольку лишь субъект словесного бытия может испытывать потребность в любви как содержании своего словесного бытия. Таким субъектом является человек. Человек в настоящее время есть лишь потенциальный субъект словесного бытия, однако этот потенциал уже реален. С исключительной силой он проявил себя в Иисусе Христе. Время от времени он дает знать о своем присутствии в том или ином виде. Существует вместе с тем и как бы постоянная форма этого присутствия — христианская церковь. Поэт есть исключительная ситуация, монах — постоянно актуальная (меняется лишь степень интенсивности).

Итак, цель человека как субъекта превращенно-словесного бытия состоит в том, чтобы превозмочь свое превращенное состояние. Эта цель, однако, не может быть поставлена (и, тем более, достигнута) в онтологи- ческом плане. Она может быть достигнута в ценностном плане — как потребность в любви, но эта потребность (как мы писали) может возникнуть у субъекта особенного по своему типу бытия.

Возникает вопрос: что мешает человеку достичь этой цели? — Отвечая на этот вопрос, мы возвращаемся к проблеме отличия поэта от монаха.

Отличительным свойством превращенного бытия является его онто- логичность. Слово, превращая себя в телесный космос, становится субъек- том превращенного и, вследствие этого, онтологического бытия. Словесная форма превращает себя не только в телесную, но и в антителесную форму, не только в тело, но и антитело. В ценностном плане антиномичность по- является в противостоянии добра и зла как ценностных односторонностях. Добро — такая же ценностная односторонность, как и зло. Решение пробле- мы — не в уничтожении зла, а в преодолении антиномичности.

Существует три возможных позиции относительно антиномии добра/зла: 1) Иисуса Христа: любите ненавидящих вас; 2) сопротивления злу силою (И. Ильин); 3) непротивления злу насилием (Л. Толстой).

Поэт следует (но до определенного момента) за Христом. Поскольку поэт есть субъект исключительный по своему онтологическому и ценностному потенциалу, то он, осуществляя этот потенциал, становится субъектом антиномичного бытия в его возможностях, предельных для человека. Его цель — как поэта — уравновесить антиподов и стать субъектом гармонически организованного бытия. Поэт «заинтересован» в присутствии в себе зла, как и добра, субъекта как положительного, так и отрицательного словесного бытия. В достижении гармонии добра и зла в ценностном плане и состоит конечная цель для поэта.

Монах преследует цель победить врага, посрамить дьявола. Спасение он, таким образом, представляет себе как утверждение добра и уничтожение зла, как торжество добра над злом. Противопоставление рая и ада он должен находить нормальной ситуацией. Исключением из этой нормы следует признать афинского старца Силуана, который говорил, что в раю его будет мучить мысль о страдающих в аду грешниках. Он, как видим, следует за Христом, потому что жалость святого к грешнику — это форма любви к врагу. Врага можно победить неотторжением его. В своей отторженности он лишь укрепляется и, следовательно, заинтересован в том, чтобы возбудить ненависть к себе.

Ценность христианской Церкви в том, что она консервирует ситуацию, не дает возможности силам зла овладеть ситуацией. Однако она не ощущает в себе онтологической мощи, силы любви, чтобы полюбить вра- га и, приняв его, преодолеть его ценностную односторонность вместе со своей. Решение проблемы состоит в том, чтобы любовью преодолеть антиномию добра и зла и тем самым как бы возвратить ситуацию до грехопадения, восстановить то, что предшествовало антиномии добра и зла. «Как бы» — это, конечно, оговорка, поскольку «предшествование» предполагает (непременно) последующее разделение, а цель человека состоит не в возвращении к догрешному состоянию, а в достижении состояния, которому не угрожает в перспективе второе грехопадение.

Поэт, достигнув гармоничного противостояния как определенного состояния антиномичности, тем самым создает ситуацию «накануне» преодоления антиномичности. Гармонии миновать нельзя, нельзя анти- номичность превозмочь, избегнув ее гармонического состояния. То есть миновать эстетическую ценность достижении любви как последней ценности невозможно. Однако эстетическая ценность становится в описываемой ситуации препятствием для достижения последней цели, так как движение по направлению к достижению любви требует нарушения гармонии и отрицания эстетической ценности. Этой, однако, препятствует сама эстетическая ценность. Человек, таким образом, оказывается перед необходимостью преодолеть (превозмочь) в себе поэта. А это может осуществить только поэт. Преодоление поэта может осуществиться как самопреодоление поэта. Это можно видеть на примере «Маленьких трагедий» А. Пушкина. Пушкин является поэтом лишь до «Каменного гостя». С этой трагедии начинается самопреодоление поэта.

Таким образом, поэт, соглашаясь быть субъектом антиномичного бытия (и даже достигая его, то есть прилагая онтологические усилия), идет на огромный риск — как онтологический, так и, в особенности, ценностный — поскольку заранее не может знать, достаточно ли у него мощи, чтобы превозмочь в себе поэта. Монах же, в сущности, не допуская потери зла, сохраняет ситуацию антиномичности. Поэт — это своего рода предтеча: вслед за ним должен появиться тот, целью которого будет не преодоление эстетической ценности, а достижение любви.

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов