ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня понедельник, 29 апреля, 2024 год

Об этом помню только я один. Но если буду ошибаться, вы поправите.

Раньше ко мне много народу ходило: всем известный Лимаренко, китаец Дзю. А вспоминается только Петя, вот ведь как историю заносит. Вспоминать я буду Петю и сейчас…

Петя приходил читать стихи. Моя бабка Пети не боялась. От китайца умирала, это правда. Даже пряталась. А от Пети не скрывалась никогда. Он читал свои стихи на украинском тихо, мирно. Он не дрался. И все бы хорошо: ну, почитал… Но вот когда просил очередные сколько там копеек, разумеется, в долг, который, разумеется, он никогда не отдавал, бабка сходила с ума:

— Нет! И не проси! Я зареклась!

Но отходчивая, «под последний раз» ему давала. И так всегда, потому что бабка Пети не боялась. И не пряталась…

Чтоб не соврать, это длилось так, довольно долго, а потом я понял, что довольно! И, конечно, я ему отказывал, как мог:

— Петя, всё! Какие деньги? Всё!..

Я недавно подсчитал — и точно: это было ровно двадцать лет назад. Звонит мне:

— Слава!

Я кричу свое решительное:

— Нет! — потому что знаю: не отдаст. — Говорю тебе на бис, что денег — всё!

— Что, Слава, «всё»?! Всё только начинается! — и денег он не просит ничего — напротив! — У меня большой сегодня праздник! Ты же друг! Хочу, чтоб ты со мною это счастье… В смысле радость… В общем, разделил!

А я ж люблю, когда со мною делятся:

— Валяй!

— Знаешь, где гостиница «Донбасс»? Вот. Там сбоку есть комисси- онный магазинчик. Ну и вот. Я прикупил себе шикарную кровать, чтоб наконец-то!..

Я уже представил ту кровать!

А тогда она была еще жива, гостиница «Донбасс», в старом довоенном исполнении, где в подвале пытало гестапо. Может, и сейчас пытают, я не знаю. (Выкрик из зала: «Не пытают!») Ну, значит, не пытают. Ну и вот… Там сбоку и вправду был комиссионный магазинчик под названием «Виола». Есть у нас еще такой ансамбль в Донецке, но это не ансамбль, а магазин.

И звонит мне, значит, Петя, вдохновенный. День был хороший, мно- гообещающий… Правда, я не знал еще, чего… Чего он, в смысле, обещает, этот день. И опять, на всякий:

— Денег нет!

— Вот, заладил: денег нет! А мне не надо! Я уже купил! Просто на кровать я выложился полностью. И до дома не хватает, понимаешь… — а проживал он то ли на Буденновке, то ли вообще в своем Мандрыкино, в общем, однозначно черт те где. А «Донбасс», где в подвале там пытали, от меня совсем недалеко. И Петя просит… Нет, совсем не денег, а: — А можно, моя кровать переночует у тебя, а завтра утром на рассвете я за ней заеду и самовывозом я сам ее и вывезу с утра?

Мне даже показалось: Петя выпил. Как всегда. А здесь еще на радо- стях. И так витиевато излагается. Я говорю:

— Петь, — я говорю: — ну что ты, Петь?! Ну, с комиссионки! — говорю. Мне еще его кровать не улыбалась! И такие нехорошие предчувствия! Тут и бабка просекла:

— Еще чего! Ни за что и никогда! Вот так! Нам ни к чему чужие тара- каны!

Мама уточнила:

— И клопы!

Бабка:

— Во! И, разумеется, клопы! — и брезгливо так: — Комиссионка! Через мой труп ему у нас кровать!

— Слава, только ты, ты настоящий! — в смысле друг, взмолился Петя.

Но я в трубку лишь руками развожу.

Тут Петя в голове своей решился:

— А ну-ка дай-ка трубку своей маме! — и что-то произнес, как закли- нание. Вижу — та меняется в лице:

— Ой, ну что же вы молчали?! — на Сурепку. — Ой, ну тогда ж совсем другое дело! — раскраснелась. — Это ж надо! — потрясенная, и нам: — Го- споди! Да этот Петя зять! Самого профессора! — и имя. — Пусть тогда у нас переночует! — о кровати. И тут же спохватилась: — Но только на одну! — чтоб только ночь.

— Ох же, Слава, что же ты молчал?! — и уже Пете, так учтиво:

— Ждем вас видеть!

При таком-то тесте, а еще бы!

В общем, Петя наших уболтал. Кровать одобрили. Но Петя:

— Та ты знаешь, Слава… — мнется-жмется.

Что опять не так?! А Петя голову скребет так энергично, он не пони- мает: в трубке слышно же! Оказалось, снова нету денег, на машину! И на грузчиков. Да и какие деньги?! Все ушло в кровать!

Я ему, в сердцах:

— А чтоб тебя!

Но почему-то оказалось — чтоб меня!

— Слава, ты же рядом, подбеги! И мы с тобой ее играючи, вручную. Тебе недалеко, перенесем. А завтра утром, — заканючил, — самовывозом…

— и слышу: в трубке он почесывает плешь. Знал я: Петр крайне несерьезный, но что он несерьезный даже в от- ношении кровати, я не знал:

— Петя, ты сдурел!

— Да, я сдурел.

И этим он меня обезоружил.

Я выскочил из дома, побежал, как… Я же настоящий! Где пытали. Это про «Донбасс». Чтобы стоя у подножия Сурепки, ощутить себя кретином окончательным.

Петю из комиссионки уже выперли. И даже дали на дверях «Переу- чет», чтобы Петя больше к ним не сунулся. Он же просто всех заколебал. Своим Кантом и Ортеги-и-Гассетом. Он втирал им про экст… экс… Спаси- бо, точно! Эк-зис-тен-ци-а… Вот, я даже не могу произнести. А он умел! И доказывал примат чего-то там над чем-то. Петя был подкован, как никто. И так же пил. В общем, в магазине одурели.

Петина кровать уже на улице, перегораживая тротуар с людским по- током. И люди, там же место оживленное, огибают Петину кровать со всех сторон, постоянно спотыкаясь об нее же. И под большим вопросом смо- трят на Петра, на чем свет лаская теплым взором. Как говорится, жизнь прекрасна! И это мы всего еще не знаем! А кровать громоздкая, на совесть.

Помню, я, с упавшим сердцем:

— Петя, ну какая же огромная!

— Так ведь и я не мальчик, — забухтел, — под метра два.

Я:

— Ну что, подняли

И он сказал:

— Совершенно вот именно, Слава!

Так как я же знаю, где живу, я и возглавляю ту кровать. А Петя уцепил- ся на закорках. И мы тронулись. За мною шел… Так, чтоб не соврать, мысли- тель, глыба. Но как грузчик Петя грузчик был неважный, чтоб не сказать… К тому же выпил. Петю телепало… Это песня! А точнее, басня! По улицам кровать носили, как видно напоказ. А Петя разглагольствовал, витийствуя. Не хочу сказать, что Донецк там город сволочной, упаси Боже, но Кьеркегора здесь… Он почему-то не прижился. В головах. А Петя сыпал этим Кьеркегором, я до сих пор не знаю, кто такой. Он то языком цеплял прохожих, то кроватью — Петя ж замыкающий у нас, — вызывая их на от- кровенность. Он умудрялся с кем-то дискутировать. От кого-то отбивался: он парировал…

Я:

— Петя, силы береги, уже молчи!

Чтоб не транжирил. Чтоб уже дойти нам до конца.

И идем мы, знаете, не как… Вот, кардиограмма, когда уже всё ясно, по прямой, а идем мы по живой, по синусоиде.

Два квартала мы покрыли в полчаса. А устали как за час и даже боль- ше. Выносит нас на площадь, самую центральную в Донецке площадь Ле- нина. И как говорится, ничего еще не предвещает. Тут мне Петя глухо так, придушенно, как раз под этим памятником Ленину:

— Ты устал? Ты молодец, что ты устал! И я устал! Так давай передохнем! — и с оптимизмом Петя добавляет. — А если не передохнём, то передохнем!

Опустили мы кровать на эту площадь. Минуту постояли, как в по- четном карауле, по бокам.

И тут Петя… Вот чего я от него не ожидал, так вот такого! Он как-то мне загадочно мигнул, нервно дернулся и произнес:

— Момент! — и не успел я осознать его «момент», он тут же призем- лился на кровать, забросил ноги в неразутых башмаках. В общем, опро- кинулся в кровать — и в момент (здесь Петя не соврал) под этим Лениным он отключился на боку!

«Я себя под Лениным чищу», это да. Но не так же нужно себя чистить! Еще подумают, что политический демарш…

А это ж самый центр, толпа народу. Ленин стоит, Петя лежит, ну и спит себе напропалую. Я его бужу, а он никак. Тормошу — а он не тормо- шится. Будоражу Петю по щеке…

Ломая руки, я, как безутешная вдова, мол, проснись ты, пробудись, мой ненаглядный! А этот ненаглядный, чтоб он сдох!

Нас, как по заказу, обступили, искренне мне выражая любопытство:

— Кто в кровати? Что случилось?

А что случилось? Петя! И давно…

Ленин стоит, Петя лежит на боку. Я страдаю. Петя улыбается. А по- тому что это ж он во сне. Уже не знаю, что ему там снилось.

Ситуация!

Чувствую: сейчас придет милиция, я этим самым местом просто чую. Когда она нужна, когда нас грабят-убивают, — нет ее. «Спасите, помогите!» Нет ее! А когда здоровый крепкий сон, и без них спокойно можно обойтись — они как здрасьте!

Не, ну что я говорил?! Они идут! Патрульно-постовые. Самоуверенно- ленивая походка:

— А ну-ка расступись!

Да, Петя собирать аншлаг мастак! Что-ничто, а это он умеет!

Видят: Ленин стоит, ну и Петя отдыхает на кровати. Здесь же, вот, с ногами в неразутых башмаках.

— Так, а что здесь происходит? — чтоб разжиться.

Не знаю, чем от Пети пахло, это ж лето, но деньгами там не пахло, это факт!

— Так, повторяем, что здесь происходит? — любознательные.

И Петя отвечает. Бурным храпом.

Те — ко мне. Ну, что мне им сказать, что Петя пьяный?! Петю загребут. И куда я с этой долбанной кроватью?!

И ничего умнее не найдя, я использую вовсю свою смекалку:

— Шел я через Ленина…

— Ну, шел…

— Тут вижу: человек лежит на площади, человеку плохо, на асфальте. И чтоб он еще не простудился тут у нас, сбегал я домой, а я тут рядом, ну, и приволок ему кровать. Не верите? Мне нечего скрывать, смотрите сами: вот она кровать, вот лежащий, это он, а вот он я! — все сходилось! — Зато теперь он точно не простудится!

Они видят — правда, я не вру: в наличии кровать, вот этот, я. Они встряхнули головами, будто отгоняя наваждение. Жара дикая, но и мили- ция, она же не домашняя:

— Вы что, оба-два больные-нездоровые? — поинтересовались без затей.

А милиции у нас нельзя перечить, ну, никак, и я милиции ответил положительно:

— Мы да!

Авторитетно так ее заверил.

И они брезгливо отошли. Толпа сама собою рассосалась. Ленин сто- ит, прямо под этим Лениным с рукой стоит кровать, а на ней без задних ног лежит калачиком…

Ситуация! Врагу не пожелаешь!

Вдруг я вижу, вот оно! Семенит оно, мое спасение! Мой друг, с кото- рым мы учились в прошлом времени, а друзья познаются в кровати! Но об этом он пока что не догадывается. Я, что есть мочи:

— Зеликсон! — кричу. — Сюда!

А он хороший чем? Он всем хороший. Вот только он своей фамилии стесняется, он своей фамилии робеет, потому что он такой у нас… Судите сами: Донецк, шахтерская столица, Зеликсон…

Я:

— Зеликсон! — я: — Зеликсо-оон!

А кроме шантажа мне ничего уже не оставалось! Побледнел и прибежал, чтоб только тихо. Оглянулся и сконфузился. Он уже на все готовый, только чтобы я его не «Зеликсон». Я понял: этот — у меня уже в кармане…

Зеликсон интересуется Сурепкой:

— А это что за человек лежит в кровати

— Так, он уже не человек, не отвлекайся! — говорю. — А теперь под- няли! — вместе с Петей.

— С НИМ?!

— Нет, — отшутился я, — с тобой! — а он такой по росту коротышка, Зеликсон, ну, а Петя — это просто глыба…

— Та как же мы его… Мы же от земли не отдерем!

Я:

— ЗЕЛИКСОН! — и громко так, чтобы стало достоянием народа…

Ох, он оказался расторопный! Мы впряглись в кровать через секунду. Оторвали от земли. Не сговариваясь, ахнули. Жилы вздулись, я не знаю, что еще. Но жилы точно. Мы тут же постарели — и пошли. Я, как всегда, стараюсь впереди. А Зеликсон, он сзади убивается…

Как говорится, жизнь прекрасна, невзирая. А взирая, — это просто ужас! И Зеликсон тому живой пример.

Вот он, наконец, и мой подъезд. Но злоключенья наши не кончаются. Кровать — в подъезд, мы так ее, мы сяк — она никак. У нее непроходимость полная. А Зеликсон уже вообще. От Зеликсона на лице одни глаза. Ой, куда ж его втравили?! Это ж надо?!

Я из последних сил ему скомандовал:

— Так, ставим на попа! А ну немедленно!

Сурепка съехал самосъездом, будто с горки: оп! — и надо же, проснулся, чтоб его! На Зеликсона лучше было не смотреть. Я и не глянул. И он тут же испарился. Ну и друг!..

И мы уже с Петром, изрядно вылежавшимся, поперли на восьмой этаж, у нас без лифта (лифт у нас украли). Еще на подступах к квартире, поднимаю голову — и вижу: поджида- ют! Нарисовались в лестничном проеме мои предки. Они готовы были ко всему, но не к такой кровати. Не к такой же! Что превышала все разумные пределы…

Кровать загромоздила всю прихожую плюс беспардонно въехав спинкой в мою комнату.

Казалось, все уже, иди! Но Петр стоит и что-то не торопится. Бабка тут же перешла к нему на «вы». А когда на «вы» — добра не жди:

— Ну все уже, идите-уходите! И так уже кровать! Но до утра…

А Петя жмется, будто хочет в туалет, и с такими, обостренными сле- зой, виноватыми собачьими глазами:

— А можно это самое

Бабка не любила недомолвок:

— Что «а это самое», Сурепка?!

— Ну, чтоб это, мне опохмелиться тут сегодня… — лебезит. Бабка не любила эти нежности. И вырвала недоцелованную руку. — Умоляю! — и согласен у нее в ногах валяться. Еще чуть-чуть — и он заплачет, великан. У него синдром похмельно-абстинентный. Но бабка безучастна, как май- ская ночь в Рождество:

— Еще этого мне больше не хватало!

Конечно, Петя перебрал в своих запросах. И тут он так взглянул на нашу бабку, что его лицо преобразилось, и к ней вдруг Петя обратился официально:

— Мадам Гринпис! — я вижу: он дрожит. — Мадам Гринпис! Бабка:

— Ну же, говорите, Петр Сурепка, я скоро как всю жизнь мадам Гринпис!

— Мадам Гринпис! — сейчас случится что-то. И точно! — У меня идея!

— Ну

— Слушайте, а все равно она уже у вас! С доставкой на дом!

— Ну так что же

— Так купите у меня! — как крик души. — Вот эту чертову кровать, уже купите! И с концами!

Бабка просто ошалела от такого. Ошалела на законном основании. И Петя заполняет тишину:

— Мама, — уже «мама» нашей бабке, — целую ваши трудовые ручки- ножки! Умоляю! — весь трясется.

Бабка, придя в себя, естественно вскипела оскорбленно:

— Да она и даром нам! И даром не нужна! — и тут же глядь, а матра- сик неплохой, неплохой матрасик, не убитый. Да и кровать, серьезно, не- плохая: ножки крепенькие, она еще нас всех переживет. — Она и даром! К слову, а за сколько? — и рукою ту кроватку приласкала.

Я и мама — мы оторопели. Но Сурепка, ему уже пора опохмеляться в самый раз:

— А сколько вам не жалко? — и сам аж трусится-дрожит, ему неймется.

— Ох! — бабка деланно смутилась. — Я даже и не знаю, — она знала! Потому что тут же: — Петр Павлович Сурепка, в общем, так! Трех рублей, надеюсь, вам довольно? — она на Петю даже не смотрела, а гуляла по кро- вати зорким глазом. Бабка по-хозяйски так оглаживала: опять матрасик, щупала пружины. — Я повторяю, вам трех рублей, конечно же, довольно То был не сон. И Петр, еще не веря:

— С удовольствием!

Сама бабка даже поначалу растерялась, чего обычно с ней такого ни- когда. Кажется, уже сама была не рада. Но, пламенный игрок на поле жиз- ни, тут же щедро протянула три рубля, хваткая, как тысяча чертей.

А Петя… Он купюру просто выхватил и, чтобы та еще не передумала, испарился по ступенькам быстро вниз, еще не веря в это счастье — три ру- бля. А, и напоследок:

— И пусть кровать вам эта будет пухом! Петя, он такой интеллигент!

Все разыгралось так скоропалительно, что народ: я, мама, бабка и кровать, само собой, — народ безмолвствует под впечатлением молниенос- ной сделки. И все же я преодолел молчанье:

— Бабушка, да как же ты могла?! — я в упор смотрел на меркантильную. — Да мы ж его обворовали, Петю! — едва скрывая подлинные чувства.

Отпиралась:

— А он нам добровольно, он же сам! Я ж за кровать Сурепку не тянула! Я ж, напротив, не хотела и пускать…

Что правда: не хотела через труп.

— Ладно, обыграла ты Сурепку, не он, как говорится, будет первым. Где твоя не пропадала? А везде! — и тут ввернул свой самый веский аргумент: —

Ты же говорила нам сама: нам чужие тараканы и клопы — ну, ни к чему!

А у Гринпис такие оглушительные тапки, она топала — закладывало уши. Мы проживаем на восьмом же этаже. Она так топнула, что на седь- мом с потолка отпали потолочные обои:

— Успокойся, Слава, успокойся! Теперь эти тараканы и клопы — они уже наши!

Кровать.

Сокрушенно.

Молчала.

С тех пор я сплю на Петиной кровати…

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов