ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня четверг, 21 ноября, 2024 год

Верить в Бога, не веря в Бога

Человеку, учредившему когда-то передачу «С христианской точки зре- ния» на Радио Свобода, может быть, позволено высказаться о двух современных книгах, в одной из которых (Л.Улицкая «Даниэль Штайн, переводчик») эта точка зрения еретически искажается, в другой (Ю.Малецкий «Случай Штайна: любительский опыт богословского расследования») — правоверно защищается. Одна вышла в прошлом году и стала бестселлером, другая только что появилась в полном виде и чем станет, — посмотрим.

В романе Улицкой изображается человек, который служит католическим священником, что не мешает ему самому решать, в какие положения Писания верить, а в какие — не верить. Не верит, например, в Троицу, отрицает непорочное зачатие и божественность Христа, в литургии собственного сочинения называет Его всего-навсего слугой Господа. Мало того, создал секту, считая её христианским приходом, и пытался вовлечь в неё самого папу римского.

В одном из читательских откликов роман назван «подкопом под хри- стианство» — «либо подлым, либо пошлым». Но у героя при этом героическое прошлое: во время войны, служа переводчиком у немцев, он спас от верной смерти 300 душ; и праведное настоящее: он никому не делает зла, а только добро, на каком основании автор приходит к выводу, что «совершенно (! — А.С.) не имеет значения, во что ты веруешь, а значение имеет только твоё личное поведение». Был бы, то есть, человек хороший. Дойдя до этого места и вспомнив предыдущие сочинения Л.Улицкой, другой читатель отрекомендовал её «любимицей домохозяек с высшим образованием».

Того же мнения и Ю.Малецкий. Он показывает, что и герой, и автор страдают невежеством и отсутствием того, что именуется интеллектуаль- ной совестью. В пучине их еретической темноты и гордыни он чувствует себя, как рыба в воде, но погружается в неё только затем, чтобы, выныр- нув, насладиться сладким ему воздухом Откровения. За тем, как он это делает, должны одинаково сочувственно следить и не мудрствующий хри- стианин, и материалист, знающий Писание хотя бы по на уровне советско- го университетского курса «Основы научного атеизма». Невежественных и бессовестных никто не любит — ни идеалисты, ни материалисты. Тем большее впечатление производит неподражаемое дружелюбие, с каким Малецкий приступает к Штайну, говоря: да отрицай ты что угодно в хри- стианстве, но кто тебя принуждает считать себя христианином?!

Их в послесоветское время развелось, как собак нерезаных — христи- ан, норовящих извернуться как-то так, чтобы верить в Бога и не смешить людей. Послесоветские коммунисты стыдятся «Коммунистического мани- феста» (начали ещё при советской власти), а послесоветские же христиане — догматов теперь своей религии. Мол, Иисус, конечно, Христос, но какое там, к шутам, непорочное зачатие, какое вышагивание по воде, яко посуху! Хочется и рыбку (из рук самого Христа) съесть, и на Кредо не сесть.

Причём не редкость встретить послесоветского коммуниста и послесо- ветского же христианина в одном должностном лице. Здоровенные мужики, а стесняются как девицы, — и «Манифеста» стесняются, и Символа веры. Никому так мало не симпатичны эти калеки, как сознательному хри- стианину и сознательному, опять же, материалисту. Здесь они сходятся. Обоих благословляет апостол с его недвусмысленным отношением к тем, кто ни холоден, ни горяч, ни рыба, ни мясо, ни Богу свечка, ни чёрту кочер- га, ни в п…., ни в Красную Армию. (Малецкий не чурается просторечий. В своём предмете он как у себя дома и шпарит по-домашнему. Он показал, что о божественном, о делах веры можно писать по-человечески: горячо, просто, занимательно, где надо — весело, вплоть до хохота, где надо — с гневом). Размышляя над тем, откуда взялся роман Улицкой, что он отражает и на какую общественную потребность откликается, Малецкий говорит: отражает это зеркало современную русскую интеллигенцию, а отвечает на её потребность в вере. К этому можно добавить, что речь идёт о нашем же- лании (у кого — жгучем, у кого — вялом) верить в Бога, не веря в Бога.

Анатолий СТРЕЛЯНЫЙ

Радио «Свобода», 7.12.07

Письмо Анатолию Стреляному

8.12.2007

Здравствуйте, дорогой Анатолий Иванович!

Уже несколько раз пробовал сократить письмо: нет, не выходит. За подобное следует исключать из сочинителей: бо- лее одной страницы не читается. Простите.

Меня зовут Демьян Фаншель. Живу я в Кёльне, лет 14. А радио «Свобода» для меня — осознанная необходимость — лет уже так 35. Как чай. Ни дня — без глотка чая. Без глотка «Свободы». Т. е., я, кажется, с самых первых эфиров — Ваш верный слушатель. Каковым и остаюсь.

Сегодняшнее — первое! за всё время — частичное — не- согласие.

Несогласие — с последним мини-памфлетом: «Верить в Бога, не веря в Бога».

А частичное оно — потому что, в отличие от упоминае- мого «любительского богословского трактата» Юрия Малец- кого, Ваш напечатан и озвучен — не в литературном журнале (поправка: не в ДВУХ литературных журналах сразу!). Т. е. — вполне спортивно и достойно.

Перейду к теме. Цитата:

АС > Того же мнения и Ю.Малецкий. Он показывает, что и герой, и автор страдают невежеством и отсутствием того, что име-нуется интеллектуальной совестью.

Я не придираюсь к любимым авторам (А.Стреляный — из их числа) — вообще, никогда — а просто их люблю. И мелочей не замечаю — в принципе. Но только здесь, в приведённом пассаже — не мелочь. Здесь — поворотный пункт. Уж очень легко, соблаз- нительно легко, отмахиваться от добра, отдаваемого, как тепло, Штайном, — смещать критику из этически-литературных по- лей и садов словесности в зону догматов и конфессиональной «суммы теологий». Литургических уставов. А вот что:

Совесть, по моему ненаучному разумению, не может быть разных сортов — ни «интеллектуальной», ни даже хри- стианской. По левой щеке получаю за сию ересь — от Ма- лецкого, по правой — от Улицкой! (И подставлять ничего не надо: не успеешь.)

А какой может быть она, эта самая? «Я не знаю. Я только знаю, что: «Совесть есть нравственная категория, позволяющая безошибочно отделять дурное от доброго» (сам не видел: Юлий Ким напел).

Кстати, самый первый Штайн, Штайн-1, Пётр-апостол (ведь оба имени означают «камень». В русском варианте — большое благозвучие: «камень» — чувствуется: «аминь». В отличие от серого «Каменева»).

(Извините, я человек «пописывающий», а сегодня и — попивающий (а всё — из-за душевного огорчения: Ваша вина): зарапортовался. Продолжаю.

Пётр-апостол, Штайн-1, — тоже прекрасно себе ошибался. И, даже — предавал (на что ему, рокируя причинно-следственные и временные связи, было предварительно указано). Да что с него, Петра-то-Штайна, обрезанного выкреста, взять?! Он, поди, и литургии настоящей, за каковую ратует Малецкий, ещё не знал. Служил как умел. А хоть и — мечом. Защищая Учителя: отсёк ухо наглому римскому омоновцу. Перед тем — отрекшись позорно — от Самого. В общем — путаник. Почище Штайна-2. Вот они — книжки-Евангелия. Вот авторы. Все четыре. Где Малецкий?!

Но что Малецкий… Оставим.

Впервые, в некоторых местах — такого короткого текста — несколько раз не узнал Ваш, Анатолий Иванович, стиль. Извините.

АС > В пучине их еретической темноты и гордыни он чувству- ет себя, как рыба в воде, но погружается в неё только затем, что- бы, вынырнув, насладиться сладким ему воздухом Откровения. За тем, как он это делает, должны одинаково сочувственно следить и не мудрствующий христианин, и материалист, знающий Писание хотя бы по на уровне советского университетского курса «Основы науч- ного атеизма». Невежественных и бессовестных никто не любит — ни идеалисты, ни материалисты. Тем большее впечатление производит неподражаемое дружелюбие, с каким Малецкий приступает к Штай- ну, говоря: да отрицай ты что угодно в христианстве, но кто тебя при- нуждает считать себя христианином?!

Анатолий Иванович — это не Вы! Углубляться не хочу. Ибо я очень люблю то — что и как Вы делаете.

АС > Малецкий не чурается просторечий. В своём предмете он как у себя дома и шпарит по-домашнему. Он показал, что о боже- ственном, о делах веры можно писать по-человечески: горячо, про- сто, занимательно, где надо — весело, вплоть до хохота, где надо — с гневом).

А мне вот показалось, что Малецкий, изменяя своему (в общем то, высокой пробы) вкусу, подозрительно перебарщива- ет с ерничаньем и педалирует оное до непристойности. Вернее — не достойно. Гуляет в халате по буфету. При даме. При всех.

И уж очень что-то — уж очень — хочет, на манер ревную- щего кукушонка — доказать: что он, как Вы верно подмети- ли, «в своём предмете». Что, цитируя Ваше определение: «он как у себя дома».

А вот это вот: «и шпарит по-домашнему», — как похвала автору «богословского трактата», пусть и «любительского», думаю, — никуда не годится. Никуда. «Ни в п…, ни в Красную Армию». Хотя, может быть, эта «п…» — и вполне теологически дозволенное украшение. «П…», так «п…». Что дозволено Ю.Малецкому — не дозволено Штайну. И этим — каковым украшением — Малецкий «показал» Улицкой: «что о божественном, о делах веры можно писать по-человечески: горячо, просто, занимательно, где надо — весело, вплоть до хохота, где надо — с гневом».

Конечно же, где не получается талантливо и даровито, там — «по-человечески». По-стариковски, как говорится. По-солдатски.

А, по-моему, это не «по-человечески», а — по-детски, инфантильно: кидая камни в уходящую красивую женщину (большую, красивую книгу) и оря со своими соборно: «Сти- ляга модная, сама голодная, а юбка узкая, сама нерусская». (Я ведь и сам был пятилетним мерзавцем, знаю). Ибо нет, как видится, коренной убеждённости в отсутствии её, кни- ги, внутренних качеств, а есть — идеологическая убеждён- ность. Обиженный «правоверно» — как Вы говорите — «за- щищается». Защищается — единственно верная, заединая, точка зрения. (Православная? Католическая? Евангеличе- ская? Лютеранская? Зачем только тогда христианские церк- ви разъединены — если догматы — простые-единые?..)

Одно место мне показалось вообще-то не по-стреляновски не совсем искренним: «Впечатление производит неподражае- мое дружелюбие, с каким Малецкий приступает к Штайну»…

Впечатление — у мало—мальски читателя — производит оно очень даже обратное: с таким же неподражаемым друже- любием я, Демьян Фаншель, приступаю — к куриной ножке.

Распорядитель аутодафе — признающий, кстати, все догматы и строго следующий правилам литургии — навер- ное, с таким же «неподражаемым дружелюбием» взывал к бедной женщине над дровами, — что, дескать, всё это — в её же, обуянной, интересах.

И ещё. Кажется, что: «Он показал, что о божественном, о делах веры можно писать по-человечески: горячо, просто, за- нимательно» — не совсем правильно адресовано. Думается, к слову «он» следовало бы добавить букву — «а». Тогда — точно. Она, Л.У. — показала.

АС > Размышляя над тем, откуда взялся роман Улицкой, что он отражает и на какую общественную потребность откликается, Малецкий говорит: отражает это зеркало современную русскую интеллигенцию, а отвечает на её потребность в вере. К этому можно добавить, что речь идёт о нашем желании (у кого — жгучем, у кого — вялом) верить в Бога, не веря в Бога.

А, может быть, всё же, Людмила Улицкая — не Толстой (я не о литературном даре, а — об идеологической ангажиро- ванности) и никаким «зеркалом русской интеллигенции» не является? (Раз уж, хотя бы двое из интеллигенции — уважае- мый Юрий Иосифович Малецкий и уважаемый Анатолий Иванович Стреляный — против. Интеллигенция, вообще — настоящая интеллигенция — публика довольно разношёрст- ная). А отражает Л.У. — своё, наболевшее, 15 лет под сердцем вынашиваемое.

В таком же, малецком, скажем, ключе я могу себе пред- ставить — апологетику такой… антиштайн-что ли-книги: где восхваляется, например (не будем уж касаться православной времён ЧК-НКВД-КГБ) — ну — католическая церковь. Вре- мён, скажем, гитлеровского нацизма. Закрывающая глаза на Холокост и делающая реверансы в сторону фашистов. Прозвучало бы это, вероятно, так: «Не важно, что эти недо- стойные люди — «недобренькие» (как неважно, что Штайн — «добренький»). Главное — что признают Троицу, непорочное зачатие. Каноническую литургию. (И людоедов?) Перебарщиваю ли я здесь? Наверное — да. Но, видимо — ещё мало всякой каши ел: не достигая и подножия малецкого накала.

А вот, в качестве литератора, словесника — в других вещах: читаю того же Ю.М. жадно и с удовольствием. И там уж — без «неподражаемого дружелюбия». Просто — с удовольствием.

Я попробую здесь, ничтоже сумняшеся, предложить Вам прицепленный файл. Небольшой по объёму, на пять минут чтения. Это — выжимки недавней переписки-перестрелки на ту же тему с приятелем «Z», причастным к толстожур- нальной жизни. Возможно, там это, наболевшее, мне удалось сформулировать более внятно. Пусть у Вас будет ещё один осколок зеркала, которое, якобы, отражает, якобы гомоген- ную, русскочитающую интеллигенцию.

Анатолий Иванович, если Вам, в силу темперамента и про- фессиональной установки покажется правильней ответить пу- блично (если вообще — ответить), пожалуйста, не приводите те места, где можно вычислить моего адресата, «Z». Я, правда, по- чувствовав, что спор сей выходит за рамки нестрогой и неприн- ципиальной дружеской переписки, предложил перенести его во чисто поле журнальное (благо возможность у человека имеется). Но… молчание, в данном случае — знак несогласия.

Кстати. (Типа: «N.B.!«) В этом файле Вы увидите под- тверждение сказанного ниже: единственная ссылка, приведённая мной оппоненту, это — сайт «Свободы», текст Анато- лия Стреляного.

Анатолий Иванович, извините за тычки: без «неподра- жаемого дружелюбия»: «кого люблю — тому дарю». Не серди- тесь, пожалуйста, Юпитер Иванович. Желаю Вам хорошего настроения.

Сердечно.

Ваш слушатель-(по)читатель.

Демьян Фаншель.

Журнал «Континент» о книге Ю.Малецкого:

Предлагаемый читателю роман о романе Юрия Малецкого своим появлением обязан журналу «Новый мир». Это именно новомирским нашим коллегам пришла идея опубликовать подборку откликов на нашумевший роман Людмилы Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик». Попросили высказаться на эту тему и Малецкого. Однако его «реплика» превзошла все ожидания и возможности новомирской подборки: мало того, что проделанный анализ «Даниэля Штайна» количественно едва ли не соперничал с самими романом Улицкой, выступление Малецкого по своей проблематике, ширине и глубине охвата превратилось в серьезный (и на наш взгляд, чрезвычайно удачный) опыт апологии Церкви «от противного». В итоге получилась вещь, сопоставимая с «Вечным Человеком» Честертона и «Просто христианством» Льюиса, из которой «Новым миром» была опубликована едва ли десятая часть. Мы же печатаем труд Малецкого целиком — и помещаем его не в разделе «Религия» или «Литература и время», не в рубрике «Прочтение» или «У книжной полки», а непосредственно в «Литературной гостиной „Континента“», на законном месте художественной прозы. Потому что произведение Юрия Малецкого мы считаем не затянутой критической статьей и не богословским трактатом, а художественным произведением, очень своеобразного жанра, художественно-философской прозой — романом о романе, как и было сказано. И право отнестись к тексту Малецкого именно таким образом дает нам в числе прочего следующее обстоятельство: у Малецкого, как представляется нам, получилось то, что самой Улицкой удалось не вполне, — живой, объемный и по-своему симпатичный главный герой — Даниэль Штайн, переводчик.

Континент, 2007, № 133.

Из переписки Y. и Z.

Z.:

…Что же до «Онегина», то Малецкий не устраивает «суд над героем», как в вульгарные советские времена, он судит «Пушкина-Улицкую» за то, что ее герой «не знает, как поль- зоваться пистолетами Лепажа и не знает правил дуэли, на- рушает их по незнанию», чего с Онегиным быть не могло!!!

Плюнь ты на советско-либеральный подход, мол, клерикалы и националисты бьют наших либералов, а по- пробуй разобраться именно в этом: мог ли Онегин не уметь пользоваться Лепажем и, сократив расстояние до сигнала, выстрелить в Ленского? Никогда! Пушкин в этом разбира- ется, а Улицкая — нет! А литература, в которой «Онегин не знает, как стрелять, а Безухов мастер-дуэлянт, есть плохая литература! Так что я не за комсомольцев, жгущих Сороки- на, а за любого критика, который, понимая, что Сорокин — великий стилист, понимает также, что «Сало» — говно, а не литература. За критика, который пишет, что Пелевин — хороший писатель, но очень средний стилист, пишущий языком журналистики, и критик, который этого не пони- мает, ничего не понимает в литературе! Время групповухи в литературе прошло. Диссидент Батшев, которому нечего предложить, кроме лежалого товара антисоветчины, ничем не располагающий, никогда не достигнет уровня шаламов- ской нравственности, потому что — посредственный писатель, проходимец и негодяй в жизни. Знаменитый славист Казак — ни хера не знал русского языка, не разбирался в художественной ткани произведений, потому что был идеологическим солдатом против гребанной советской системы, а не литературоведом! Наш? Наш! А дела не меняет — не разбирался!

На дворе время гамбургского счета!

Вот по гамбургскому счету — Малецкий и прав! И ему все равно, что думают клерикалы, комсомольцы, нацисты и советские либералы (других либералов у нас так и не образовалось!) Он честен в своем возмущении, он разбирается в том, о чем пишет! Посмотри еще раз номер Нового мира, где была его публикация, там ведь есть и другие. О самом же Малецком — по этой теме — смотри отзывы Ермолина (Новый мир) и Казариной (Дружба народов), мой же отзыв в «Joke le’mene» в первом номере, где я говорю о книгах 2006 года.

Кстати, именно критика Малецким Улицкой может более всего помешать ему получить главную премию — уж очень мощное это советско-либеральное лобби, которое не захочет понять его критику, просто потому что наших бьют! А по гамбургскому опять же — самое серьезное и глубокое по содержанию, по теме и ее воплощению, по выразительной силе языка, его насыщенности, произведение в шестерке финалистов — роман Малецкого.

Расписался я чего то, Димочка!

Надо просто повидаться, посидеть за пивом!

Обнимаю, Z.

Y.:

Z., тут ведь простое дело. Улицкая показывает: вот добрый человек, добро делает. Независимо от «како веруешь». И — веруешь ли вообще. Написала прекрасный (на мой взгляд, о вкусах не спорят, — вкусы у меня простецкие) роман о ненормально добром человеке. Симпатичном, делаю- щим, возможно, конфессиональные ошибки (но никогда — ошибки в добре). От которого — исходит свет. От книги самой, кажется, исходит свет, «тихий свете».

Что — в отличие от публикации «романов о романе» — не каждому под силу.

Ю.М. в филиппике как-то очень агрессивно (больно уж, подозрительно агрессивно) — тычет и бабачит. Нава- ливает псевдотеологическое многопудие (многое человек и многих читал, видно, видно): за которым стоит: недобро.

Запретить и Отменить. Вот что за этим стоит.

«Псевдо-теологическое» почему? Потому. Ещё когда Кант (религиозный, между прочим, человек) догадался: все попытки — научно (пусть и богословски-научно) объяснять чудо — методологически неверны. В самой сути. (Особенно — геометрически). «Критика чистого разума» называицса. Горе от ума. Горе уму. Управляющая Сила (или, как у ре- лигиозных людей: антропоморфный Бог) — непознаваема в принципе.

К тому же вне человеческой морали.

Кого Джойс называл «Трупоедом»

Вот в чём я всей душой с товарищем Кантом: есть толь- ко два коренных чуда: ужасное, неведомое звёздное небо над нами и моральный закон внутри нас. Хотя в существо- вании такого — категорического — морального императива, — именно категорического, как закона, — я не уверен. Но очень бы хотел, чтобы мы к этому приблизились.

(Пусть и ценой конвертирования — в какую угодно ре- лигию: лишь бы быть порядочными и не з(ж)лобствовать. Не пей, не кури и не выражайся. Не убий.)

К сожалению, этими рассуждениями небогословски- ми был бы, я думаю, не угоден — обоим: и замечательному автору, и учёному оппоненту. Ткнувшись своим неконфес- сиональным кувшинным рылом в «спор славян между со- бой».

Из моих наблюдений (типа: кстати). Судя по всему, Улицкая своим «Даниэлем Штайном» обратила, обраща- ет, обратит ещё, сердцем к христианству (действительно — сердцем, «чувства добрые лирой пробуждая»!) — больше соотечественников, чем равноапостольный князь Влади- мир — огнём и мечом. (Прикинем разницу в населении, нынешнюю тягу к чтению и размер тогдашнего киевского пляжа.)

Наверное, в случае Людмилы Улицкой — к неправиль- ному христианству, с точки зрения Малецкого.

А вот, если вспомнить, сколько за «правильное» хри- стианство народу порубили…

Вообще, со времён кроманьонцев: сколько миллиардов людей-жертв — погибло в религиозных, тотемных войнах!.. К коим причисляю и идеологические.

И если бы за этим не стояли, слава Богу, подоплёки эт- носов и экономий, я бы подумал, что человечество-таки со- шло с ума. Как Ю.М.

Поэтому — и только поэтому — аз лично есмь человек не религиозный. И не атеист неверующий, как ты мне вчинил. Незнающий? Нет, даже — не незнающий.

Потому что некая надчеловеческая Личность — суще- ствует она или не существует (а, если существует: познавае- мы ли все её чудовищные мерзости и гекатомбы, неиспове- димы ли?) — мне, Демьяну, по барабану. Гораздо интересней, волнительней (тут я — верую, как говорится, частным обра- зом, — ни к кому не примыкая, никаких вопросов не зада- вая) существование — над всем этим и во всём этом — Бес- конечности. Бесконечности всего, включая время. Включая — каплей в море — эту непознаваемую, как Неуловимый Джо, Личность.

Кстати, здесь где то, в этих непростых отношениях та- ких вот (см. подпись) отщепенцев с мирозданием, кстати, и кроется корень ошибки Ю.М. — в пенянии, почти прямым текстом (см. «Шестнадцать тонн центонов»), Бродскому — на недостаточную, как надо понимать, одухотворенность его, бродской, поэзии. Недостаточную, надо понимать, христи- анскость.

До Малецкого там уже Найман прошёл, — так что: «сбор колосков».

И, почему то, у Ю.М. ещё рядом противопоставление J.B. — мандельштамовской Лиры…(?): «Слово Божье, как большая птица…» Да это же — те же самые рождественские стихи у Бродского!

Факт — литературы, поэтики. Тоже мне: мандельштамовский пример строгого сле- дования — истинно христианским догмам и духовности… (Нормальные, по-моему, симпатичные выкресты: дабы из Варшавы в Петербург переехать. И ребёнку, Осипу-1-му, процентную норму в учебном заведении — ходом конём — обогнуть.)

Ну и потом — вполне себе может случиться: некое оча- рование поэта — всем этим высоким, строгим и сакральным. Нестрогое такое.

Как был очарован, например, многоженец, братоубий- ца, хитрый политикан князь Владимир — благолепием ви- зантийского храма.

Не помню кто (Паустовский?) говорил: у Мандельшта- ма: «Здесь Бога нет. Здесь Бога нет. Здесь тоже — Бога нет». У Пастернака: «Здесь Бог. И здесь Бог. И здесь — тоже».

Тоже — противопоставлял.

Моя любимая троица: О.М., Б.П., И.Б.

Взять только мандельштамовские воронежские тетра- ди: кричат!

«Читателя, советчика, врача…." «Прыжок — и я в уме.»

Какой там: «Бог умер»?! Не было никогда!

Так что, всё-таки, больше — не религия: поэтика. Дело в поэтике.

Которая выстроена — как и любая химера — из узнавае- мых деталей. И некая неуловимая, метафизическая поэти- ки составляющая — тоже всегда строится, оконтуривается установившимися тропами (той же метафорой-архетипом). Вполне себе традиционными. В рамках, скажем, христиан- ской символики.

Лёша Парщиков, тот вот, например, затевал — и про- должает нечто запредельное: брать идеальные прообразы, универсалии и пробовать описывать их при помощи «зем- ных» поэтических средств. Т. е.: метафора должна бы, в нор- ме, взаимодействовать с описываемым событием или вещью, составляя образ. А тут перед ней — Универсалия: прообраз. Вот и — «метаметафоризм». «Мета» — «за». Как «за-умь». Как и украинская «мета».

И что: я приду к дому доброго приятеля, стану плевать на его порог, обличая в нарушении обрядов и традиций, прокляну его именем Яхве… Скрывая, тем самым, просто: свои — иные, собственные — эстетические предпочтения? Политические, космогонические.

Кстати Лексей — тот ещё православный законник. Как бы не стал на точку зрения Ю. М. Ведь может… Строг, мер- завец.

Ох уж эти мне жиды крещёные.

(Каковая дефиниция не есть негатив: одним из пер- вых, кстати, таких крещёных был — сам И. Х. Обрезанный, не в пример нам (или — в пример?) — как (и где) полагается: у Луки, гл., кажется, 2-я). Мне, вообще, его креститель и кузен, Иоанн — уж очен- но нравится. И почему так дёргаются при словах «Иоаннова церковь»? Основоположник, первокреститель (Хоть он ни- кого к кресту и не прибивал, а погружал — палимых солнцем — в воды иорданские, поближе к рыбке, тотему религии).

(Примечание — задним числом, уже после переписки: в рома- не церковь не «Иоаннова», а «Церковь Иакова». Что пардон-то пардон. Но не меняет сути. — Д.Ф.)

Основоположником то, всё ж, был кузен Ваня. А не — кому он шнурки обувные не стал развязывать.

Мои убеждения тоже прошу уважать. Они для меня — не менее священны и неприкосновенны, чем граница. И — нахо- дящиеся за ней — убеждения уважаемых людей от религии.

Так, стоп. Возвращаемся к Малецкому. Как Энгельс к Дюрингу.

Видишь ли, мне кажется, ошибки Малецкого — и в «16 тонн центонов», и в «Случай Штайна: любительский опыт богословского расследования» — однотипные: не те гири пилит.

Литература, литургия, всё же — вещи разные.

Вместо интересной, хлёсткой литературной критики — одного талантливого автора другим — нечто затянутое, бью- щее мимо цели (об этом см.), пытающееся чем, как угодно: оттащить — (на себя?) — от Улицкой читающего. Разными способами, включая не очень спортивное ерничанье, пе- далированье тона. Дескать: граждане, послушайте меня. «Отдел борьбы с хищениями конфессиональной собствен- ности». «Следствие ведёт знаток». Или (как в названии): «Следствие ведёт — любитель» богословия.

Бабулька какая приходская, та, может — недобрым шё- потом. А вот слабо — публичным науськиванием? Толстожурнальным пенянием: в недостаточном соблюдении персона- жем субботы! По-честному, по-солдатски, по-стариковски: обращаемся к господину Синодальному Цензору…

Не стану выше скакать мыслею по древу: сами мы не местные, обычаев не знаем, фил- и др. -факов не кончали. Ферфлюхтлинги. Вечно убегающие. Как Даниэль.

Тот — вообще: уходящая натура. Такая пьеса «Бег»: где Хлудов сам всех спасает и раздаёт детям апельсины.

Раз уж его помянули: пойдём методом автора «Теа- трального романа»: «Давайте представим…».

(Кстати: напиши сейчас Булгаков «Мастера и Марга- риту»… И прочитай это Малецкий Юрий… О, о, о-о….

А вот другой, однофамилец, Булгаков, небось бы — взял и прочитал. И, думаю… — ничего.

Слабоват, думаю, был бы — против наших-то.)

О.к. Ладно. Представляем. Пишем:

Даже — ещё более просто:

Если бы сам, живой — Даниель-Штайн-Руфайзен — увидел бы себя «улицкого». Добрейшего, тёплого дядьку, прошедшего ад, ставящего не слишком высоко устройство литургических лепажей: лишь были бы живы все вокруг да здоровы и не ломали бы судьбы. Которому главное — при- несение пользы людям и служенье, тем самым — сами знаете Кому…

И рядом он, Руфайзен, увидел бы, вдруг — иного себя, «малецкого» (хотя НИКАКОГО «МАЛЕЦКОГО» ДАНИЭ- ЛЯ ШТАЙНА НЕТ — НЕ БЫЛО — И БЫТЬ НЕ МОЖЕТ: поскольку Штайн Даниэль — это действующее лицо романа Людмилы Улицкой. Интеллектуальная, как говорится, соб- ственность и порождение)…

Таким увидел бы он себя, — «малецким». Штайном: ставящим во главу угла единообразие отправления служб, знание Устава, и, во вторую голову, — строгую доброжела- тельность, а именно: неуклонно-правильное спасение душ прихожан, тако же лиц гражданского звания… Почему то, мгновенно возникает ещё — и лёгкий немецкий акцент (пе- реводчик).

Трудно ли на минуточку представить: что он примет за зеркало, а что — за зеркало кривое

Или не будем об этом: нам не нужен «улицкий» Да- ниэль: «нам не нужны „добренькие“ псевдогуманисты»? Помнишь: из какого лексикона? Те бы и Даниила Штайна сожрали, — с очками и крестиком, не подавились. Не львы, чай. И имя им легион.

Но вот что окончательно изумило меня в континентов- ской публикации — предуведомление:

«….И право отнестись к тексту Малецкого именно таким обра- зом дает нам в числе прочего следующее обстоятельство: у Малец- кого, как представляется нам, получилось то, что самой Улицкой удалось не вполне, — живой, объемный и по-своему симпатичный главный герой — Даниэль Штайн, переводчик «. (!)

Я тебе уже это комментировал:

Типа: «У Иванова и Адамовича получился более сим- патичный Онегин».

(Так то — по молодости лет. О чём Иванов — с иронией — в мемуаре.)

Ю.М. изо всех сил, пытается разъять чудесную игруш- ку, сотворённую Улицкой, «поверить алгеброй гармонию»: сальеризм какой-то! Но ведь не Сальери же Малецкий, — а вполне себе — талантливый, читабельный писатель, сам себе добрый молодец. Вот и написал бы — своего, правильного, Онегина. Не требуя «как мать и как женщина»: неправиль- ных чайльд-гарольдов стрелять что бешеных собак. И стал бы конгениальным Байрону в юбке — а не конфессиональ- ным заединщиком.

О твоём примере (герой «не знает, как пользоваться пи- столетами Лепажа… … не знает правил дуэли, нарушает их „по незнанию“, чего с Онегиным быть не могло!!!»):

Малецкий Ю. обличает автора не в незнании матча- сти дуэльного пистолета, АКМ, или БМП. А в незнании, якобы рутинных, областей церковных отправлений и ре- лигиозных догм — которые, как он даёт понять, на самом деле, богословски говоря, являются проявлением Транс- цендентного. И без их строгого соблюдения Трансцен- дентное — не может являться. Или будет являться — не- правильно.

Или — что

Ну, то есть, в общем, Малецкий — знает как надо. А Да- ниэль Штайн — не знает.

Я же, с некоторых пор, боюсь людей, которые знают как надо.

«Бойтесь человека, который скажет вам: «Я знаю, как надо!»

Но ведь даже — и «не виноватую-ю» автора «Даниэля Штайна» обличает Ю. М. Что было бы справедливо (обличал же автора «Мадам Бовари» конгениальный, язвительный Набоков — в непростительных погрешностях. Признаваясь, тут же, в любви — и к Флоберу, и к роману…) Не автора об- личает в непростительном грехе Ю.М., а — лирического, как учили называть в школах, героя. Спор, где одна из сторон — безответна, ответить не может.

Знакомое дело. Хоть и не очень благородное.

Потому что это мы уже проходили — и в 20-е годы, и в седьмом классе. «Суд над Онегиным, типичным представи- телем лишних людей».

Сей призыв, сей клич православным: отменить, мол, неправильное наслаждение неправильной книгой, это ведь тоже — не в литературный журнал. Ошибочка. В молоко. Пальцем в небо.

Это — в «Вестник Патриархии».

Правда, не окажется ли, что, как раз там, талантливый человек и будет — чужой среди своих

Вот Александра Меня-то — по головке не погладили… А бывших кагебистов (нет, — настоящих. Бывших у них — не бывает) — але-оп! — в иерархи. Замполитов (по ТВ сам видел) — в священно-служители. Это пожалуйста. Ну да бог с ними (или кто-то другой — с ними?).

Продолжаем наш разговор — не за пивом (что непра- вильно).

Критикуется, как я понимаю, не так роман, как незна- ние автором, Л.У., «производственного процесса»? Это было бы замечательно, — если бы сам роман не был замечатель- ным. И жадно читаемым.

Ю.М. предлагает — что? Переписать Улицкой — постясь и одевшись в чистое — образы действующих лиц, — согласно правилам и уложениям иконописи? Как Шолохов — «Тихий Дон». Как Фадеев — «Молодую гвардию»

Договориться не считать роман хорошим и читабель- ным?..

Извини за стиль. Он соответствует. (Известное дело: только Юпитера — на гнев, тут же Аполлона — на стёб. Авва- кума — на истерику).

Я даже больше: подскажу. Вот сейчас разговаривал со Светой: она говорит: мол, стилистика в «Д.Ш." не докручена.

А у каких знаменитых книг, не считая скажем, набо- ковских, — ну, ещё пару других, когда, стилистика была пол- ностью докручена? Отглажена и отполирована.

Ну да ладно. Градус у меня выветривается, забор кон- чился: писать негде.

Z., без дураков: Юрий Малецкий мне нравится. И его «Группенфюрер» очень прочитался. Свет не тушил — пока последнюю страницу не перевернул. Про чертей на «Конце иглы» ещё не читал: надеюсь, что «Игла», как минимум, — не хуже. И он сам нравится (не забуду предложенного — в вечернем убане на Эбертплац, в нужное время, в нужном месте — абсента из фляжки. Не каждый человек носит во фляжке абсент). Это главное.

Но его филиппика — не нравится. Ничего не могу по- делать. Или, как говорил Золя: «Не могу заткнуться».

Попробую всё же.

Но, перед этим — телеграфным стилем. Цитирую:

Z > Так что я не за комсомольцев, жгущих Сорокина, а за любого критика, который, понимая, что Сорокин — великий стилист, пони- мает также, что «Сало» — говно, а не литература. За критика, который пишет, что Пелевин — хороший писатель, но очень средний стилист, пишущий языком журналистики, и критик, который этого не пони- мает, ничего не понимает в литературе! Время групповухи в литера- туре прошло. Диссидент Батшев, которому нечего предложить, кроме лежалого товара антисоветчины ничем не располагающий, никогда не достигнет уровня шаламовской нравственности, потому что — по- средственный писатель, проходимец и негодяй в жизни. Знаменитый славист Казак — ни хера не знал русского языка, не разбирался в ху- дожественной ткани произведений, потому что был идеологическим солдатом против гребанной советской системы, а не литературоведом! Наш? Наш! А дела не меняет — не разбирался!

На дворе время гамбургского счета!

Вот по гамбургскому счету — Малецкий и прав!

Отвечаю:

Я, собственно — не за комсомольцев, не за коммунистов — и не за антикоммунистов. Я — за котов, гуляющих сами по себе. Всякий приличный поэт должен любить котов: Хода- севич, Бродский — и так далее.

Сорокин, по-моему, не великий стилист: так, — креп- кий, не самый. Посмотри вокруг: одни старые добрые пе- реводчики — как стилисты — чего стоят! одна лишь Райт- Ковалёва! Вера Маркова, переводящая Басё!

Дразнильщик — да. Дразнильщик — хороший.

Не только в «Сале» у него — говна. Говна, как такового, там вообще — многовато: вплоть до копрофилии (калоеды — по-русски). Какое-то всё, хоть и эпатирующее, а — вьюн- ковое: нет своего стволового текста, на чужих вегетирует — вокруг и около. Постмодернизм, — какой спрос. С гуся вода. Да ещё, удобреный говном: прививается мгновенно, переводится легко. И достигает невероятных размеров: есть энциклопудического весу двухтомник. (Между прочим, не поленился — от корки до корки: как — не одного только сала — объелся. После такого сала требуется мыло).

У Пелевина, как и тебе, мне тоже многие вещи очен- но нравятся. Насчёт стилистики — см. выше. (Ведь сколько было блестящих математиков, физиков-теоретиков, уни- верситетских профессоров — вооружённых гораздо более обширным математическим аппаратом, гораздо тоньше разбирающихся в физических процессах.

А Эйнштейн — просто — грубый дилетант и выскочка! Никакого стиля.)

Хотя (насчёт стилистики): а ты почитай пелевинский «Зигмунд в кафе»! — Всего на одну страничку рассказ.

Батшев — точно негодяй. Как бы его бедный Владимир Ильич Порудоминский ни старался простить и понять, бед- ный (он его с детства знал).

Батшев со товарищи Ольгу убил.

Пусть — непростой характер, пусть стихи не всегда до- тягивают: вот за это бы (сам, а не чужими руками) и ругал. А так: женщину, с душой и сердцем — забросали помоями. И забрасывали, — пока не умерла.

Казак — согласен на 100%. Как Зиновьев наш какой: был блестящ и хорош — до вэндэ. А вэндэ долгожданное на- стало — потускнел, скис и грибком пошёл. Хоть обратно в гитлерюгенд идти — стрелять, с врагом бороться.

О последнем.

На дворе время не — гамбургского счёта (если не счи- тать гамбургеров и счетов к ним прилагаемых). Оглянись вокруг.

Малецкий, я думаю, здесь прав отнюдь не по гамбург- скому счёту: по церковно-приходскому.

А вот в ответ на Вашу, товарищ, замечательную идею, вношу рацпредложение: может, вместо пива — придумать чего погорячительней? Осень никак, холода на носу-то да сё. Как у товарищей со временем? Со следующей недели я свободен и открыт для предложений.

Пэ. Эс. Вполне было бы допустимо переслать, чтобы не было за глаза, сие письмо Юрию Малецкому.

С моим поклоном и непременным уважением.

Минус — филиппика геген Улицкой.

Плюс — фляжка с абсентом.

«Спички брали: ещё рубль».

Я тут смотрю: уже и не письмо вовсе.

Z., а слабо поместить это журнально — в виде читательской переписки?! Довольно матёрых читателей, между прочим.

Z.:

Больше всего мне жаль, что Малецкий завтра до весны уезжает, самое замечательное было бы сесть за стол — хоч с пивом, хоч с чем — и дать вам постукаться, но теперь уже не раньше весны.

Так что надо самим увидеться, посидеть, по… и так далее.

Но в двух словах: А. С. Пушкин гениально обосрал честного и талантливого человека Сальери. Свечку не дер- жал, сплетням подонков поверил, музыку упомянутого автора послушать и оценить не удосужился. Плохо! Ценим созданный образ, коллизию гений и завистливая посред- ственность, но за бедного человека Сальери обидно!

Пишем роман про мостостроителя. Днюет и ночует, мокнет и зябнет, творит подвиг, только что мы обнаружи- ваем? Оказывается, не просто в терминах путается, основы и смысла дела не понимает, мост рушится, самозабвенному замечательному герою дают под зад, а мы доказываем, что он — хороший, он — всех ради, а что в своем призвании про- фан — несущественно.

Малецкий начетчик? Да! В том смысле, что ему тяжко жить, некому исповедаться, потому что негде взять духовни- ка с тех пор, как зарубежная церковь объединилась с гебеш- ной московской патриархией!

Ну вот ты читаешь Улицкую, а она пишет о Трои- це — равнобедренный треугольник. Кого же она отдаляет на неравное расстояние? Отца от Сына? Св. Духа от Отца? Ах, девушка, плохо училась в советской школе и спутала равнобедренный с равносторонним?! А нам по… Потому что нам не понять, как болит у того, кто ведает, что есть Символ Веры! Ты бы не поленился дочитать Малецкого до конца, попробовать понять его. Бестселлер Улицкой, ско- лоченный второпях, понимать не сложней, чем Донцову с Дашковой.

Лады, мы это должны обсудить!

Позвоню, встретимся! Обнимаю!

Y.:

Буду отвечать по пунктам: иначе опять просижу пол- ночи. Ночью нам, совам, надо бы мышей ловить, — не буквы печатать.

Итак.

Z >Но в двух словах: А. С. Пушкин гениально обосрал честного и талантливого человека Сальери. Свечку не держал, сплетням по- донков поверил, музыку упомяунтого автора послушать и оценить не удосужился. Плохо! Ценим созданный образ, коллизию гений и за- вистливая посредственность, но за бедного человека Сальери обидно!

Очень может быть. Гении, они ведь — эгоцентрики: крадут, «обсирают», — как с гуся вода. Являясь, при этом, авторами гениальных произведений. — Суки. Мало того, что — и мал, и мерзок, как мы, так ведь и — «Чайлд Гароль- дом» его зачитываются… :-(

И всё это не мешает создавать другому, кон-понима- ешь-гениальному, — какого-нибудь своего, как денди вы- шеназванный лондонский, одетого, но — своего — «Евгения Онегина».

Что есть «бестселлер, сколоченный второпях».

Анафема. Более того. Не изучив матчасть АКМ, запутан- ный всякими Кларами Газуль да «Песнями южных славян» (а вот уж кто не разбирался — да и по барабану — ни в славянах, ни в южных, ни в их песнях, — так это Мериме!) — Пушкин делает художественный перевод, блестящую литературную обработку этих псевдо-«песен». Что, с точки зрения знатоков производственного процесса, хуже, чем игра в «испорченный телефон». Историки хватаются за голову. Этнографы — гоме- рически хохочут. Малецкий пишет письмо в ООН.

Какие там «лепажи»? Просто — полная, честная профа- нация. Очередная блестящая профанация!

Обман славян, шитых лыком.

Да, и насчёт — честного Сальери. Опять же: кто знает… Свечку, опять же, не держали. Ни те, ни те.

По поводу — «талантливого». Да, есть такого, — талант- ливого — Сальери.

Ну, а если, его есть, — получается: «обосрал» мерзкий гениальный Пушкин бедного талантливого Сальери. Нару- шив презумпцию невиновности… Так вот, значит, — и пле- вать ему, Пушкину, порой было — на истинное устройство лепажей. Ради красного словца.

Бедному Сальери от этого не легче. А мне, если от- влечься от истории, и не то важно. Имеется: хрестоматийное чудесное произведение.

Держим в уме возможное враньё поэта.

Поскольку здесь проходит граница: между даром — и технической информацией.

Вот где нет от Бога искры, плоховато, слабовато, там: «Ври, да не заговаривайся».

И вот пришёл какой-то талантливый сукин сын: «Ври, ври, заговаривайся, заговаривайся!» Дорогой господин со- чинитель.

Нет в литературе никакой справедливости. И равен- ства, и братства. «Петербургские зимы» Иванова, правда, читаю со сме- шанным чувством: с одной стороны — интересно: сплетни. И живой автор за ними чувствуется. С другой стороны, хоть и талантливо написано (с виду только: простецки), но, опять же: сплетни…

А вот Довлатову прощаю — всё. Тот — и талант, и сукин сын, и — всё при нём.

Одного Цвибака-Седого (у него там, кажется, «Бого- любов») — как неправильно поимел! А дядька то, Цвибак, был хороший-интересный, мемуары его читал: журналист- ская эпоха.

И за что поимел старика, негодяй: за то, что жену его («око», получается, конкурента-издателя) из своей газеты уволил…

Готов в четвёртый раз перечитывать.

Z >Пишем роман про мостостроителя. Днюет и ночует, мок- нет и зябнет, творит подвиг, только что мы обнаруживаем? Ока- зывается, не просто в терминах путается, основы и смысла дела не понимает, мост рушится, самозабвенному замечательному герою дают под зад, а мы доказываем, что он — хороший, он — всех ради, а что в своем призвании профан — несущественно.

Да. Согласен. За. Ежели роман производственный, соцреалистический, с сильным ударением на первых три буквы. Для мостостроителей написан.

Тогда и обращаться с «телегой» по недостаткам соот- ветствия технической документации — в разделах № таких-то — следует в Проммостострой. Либо, как советовали в слабоострогорелигиозном романе — в Лигу сексуальных ре- форм. Какой-нибудь «Вестник Патриархии»…

Но не туда, где — словесность и о словесности. Нет, — не в «Вестник Патриархии». Потому как раб. и корр. сам — неправильный. Потому как любой, самый нера- дивый поп, бывший семинарский троечник, укажет честным перстом на непримкнувшего (вместе с ЗПЦ к РПЦ), не слив- шегося со всеми в единый любящий кисель Малецкого — как на отступника. Преступника установлений. Нарушителя церковной конвенции, хуже Паниковского. Аще гордеца.

И накатает, может, тот поп на него телегу — в журнал, скажем: «Зарубежные записки». И в «Континент».

А Юрий Малецкий ответит законнику в «Дружбе На- родов»: я знаю, мол, основы и труды: вот мол, цитирую…

А в «Крещатике» будет помещена справедливая отпо- ведь профессора, преподавателя Духовной Академии, где осуждена гордыня и т. п. И ведь Улицкая НЕ ДЕЛАЕТ И ТЕХНИЧЕСКИХ ОШИБОК, разве не видно невооружённым глазом? И даже её герой, ДАНИЭЛЬ ШТАЙН — НЕ ДЕЛАЕТ ОШИБОК.

Почему?

Он видит всё — и исполняет всё — сквозь призму СВО- ЕЙ веры, не самой, судя по роману и по руфайзеновской жизни, плохой. С точки зрения католиков (и за исключением, следует понимать — Папы Иоанна-Павла II? Жалует царь, да не жа- лует — сам знаешь кто), с точки зрения католиков, выходит — полуеретической какой-то веры. С точки зрения православных, так — вдвойне, выходит, полуеретической (потому как все прочие — левославные).

Иудеи не комментируют, скрипят зубами, что-то про себя бормочут, но визу — дают.

С точки зрения сыновей ислама: на всех остальных точках зрения, включая «малецкую», все вообще — собаки неверные.

Демьян Фаншель, собака неверная, чешет репу: «о чём шумим?». Роман — читабельный. В нём, наконец — долго- жданный герой: добрый, благо творит, добрые дела делает. Прототип — сколько жизней человеческих спас, сколько до- бра посеял. (В отличие от гневливого оппонента, знатока церковных законов с большой лупой.)

Дай Бог — побольше бы в мире таких Штайнов. Второ- го — хотя бы. Нет: третьего (первый Штайн: Камень-Кифа- Петрус.)

Бог смотрит сверху — улыбается в бороду.

Антагонист в перископ смотрит снизу — хмыкает в бо- родёнку.

А равнодушная природа знает, что ничего этого нет, и улыбающегося в бороду — тоже. Существует, как бы, одна единственная — Улыбка Чеширского кота. Сама по себе. Всё «как если бы».

И к литературе всё это имеет очень косвенное отношение.

Кроме одного: кто делает добро, а кто — бурю в стакане. Кто написал о добре замечательный, на мой непросвещён- ный вкус, роман; кто — конфессиональным волком бы вы- грыз — неправильный призыв к неправильному добру.

Z >Малецкий начетчик? Да!

Я этого вслух не говорил: ты сам сказал. Как говорят «братки»: за язык не тянули. :-)

 

Z >Ну вот ты читаешь Улицкую, а она пишет о Троице — равнобедренный треугольник. Кого же она отдаляет на неравное расстояние? Отца от Сына? Св. Духа от Отца? Ах, девушка, плохо училась в советской школе и спутала равнобедренный с равносто- ронним?!

Я написал как-то Маше Каменкович, неосторожно: что-то — об яйце, курице, Отце, Сыне, Духе — не помню. И добавил, что спору этому 2000 с чем-то лет: хочешь, мол, дальше будем спорить? А она мне — так, с ложным таким смирением: мол, спор о Троице начинается с того: через «и» она пишется, или через «е». И это имеет, оказывается, боль- шое семантическое (читай: богословское) значение.

Так что и Малецкому, знающему «как надо» (+ и нам с тобой), кто-то простой может — невинным вопросом — мягко указать на место. Согласно купленной литературной плацкарте. Знатокам «Что, где, когда?»

Как у Ю.М. с этими «е» и «и»? Всё ли так же единствен- но правильно, единственно верно? Если же пока затрудня- ется, — и спора бы лучше не начинать.

Опять же: к поэтике литературного произведения — и (очень важно. Давно не было) его влиянию на душевные движения читающего — спор сей отношения не имеет. Бо- гословское — богословам, Богу — богово. Ананас? Свиной хрящик

«Поменьше бы влияния церкви, побольше бы влияния Бога» (это не я, мне политику не шейте, это — Л.Жуховицкий).

Вот Даниэль Штайн, не зная даже Жуховицкого — по мере сил и — пытался.

Кстати, с «равнобедренным»: скорее — опечатка.

Z >девушка, плохо училась в советской школе и спутала рав- нобедренный с равносторонним?!

Этого не знаю, Z. Она ведь биолог-генетик. Даже на первом курсе на биофаке без высшей математики — никак. Да и любой равносторонний треугольник, куда ни по- верни — равнобедренный. :-)

Как говорила одна моя знакомая: «Мне это всё — равно- бедренно и фиолетово». Добавил бы: кто не Козлевич — того ксёндзы не охмурят.

Z >Потому что нам не понять, как болит у того, кто ведает, что есть Символ Веры! Ты бы не поленился дочитать Малецкого до конца, попробовать понять его.

Не поленился.

Убеждения чужие вполне уважаю и обладателю впол- не сочувствую. Могу принять сердцем, если не точку зре- ния, то — боль. Как завещал великий и ужасный Даниэль Штайн.

При чём здесь литературные качества одноименного романа?

Z >Бестселлер Улицкой, сколоченный второпях. понимать не сложней, чем Донцову с Дашковой. Лады, мы это должны обсудить!

Ага: «Лады, мы это должны обсудить». Значит, всё- таки — «сложней, чем Донцову с Дашковой»

Который месяц уже споры бурлят. Вельмиучёный Ма- лецкий, вон — целый трактат отгрохал…

Ещё, Z., «Бестселлер Улицкой, сколоченный второпях» — вынашивался, я читал, 15 лет.

Роман — полифонический. Я вчера не поленился, за- лез в интернет (завёл ты меня, чёрт! — бульдозером не оста- новить). Вот не буду сам подсчитывать: долго, а доверюсь Светлане Шишковой-Шипуновой (в сентябрьском номера «Знамени»):

«Она избрала нечто среднее между документальной и худо- жественной формой повествования и написала эту вещь в редком жанре псевдодокументов — писем, дневников, воспоминаний, за- писей разговоров, газетных и архивных материалов… Всего таких „документов“ Улицкая сочинила больше 170 (!), расставив их не в хронологическом порядке, а вперемешку. От читателя требуется повышенное внимание, чтобы не запутаться, кто есть кто, что за чем, когда и где происходит. Выручает оглавление книги, которое можно читать как от- дельный текст. В нем поименованы все персонажи, указаны все даты, прописана вся география; им можно пользоваться, как путе- водителем, календарем и справочником одновременно».

По-моему — исчерпывающее опровержение.

Z.:

А я в рецензии Шипуновой прочитал то, что ей не уда- лось спрятать, интонация выдала: роман не заслуживает высокой оценки, но я вам чего-нибудь пообъясняю, чтобы он вам не очень не нравился, потому что автор — наш чело- век, должны же хоть мы доброе слово сказать. Ну, обсудим!!!

А насчет того, что Малецкий «начетчик», обрати вни- мание -в каком контексте…

Y.:

Z., я, задним числом, вспомнил: в романе церковь не «Иоаннова», а — «Церковь Иакова». Двоюродного с родным перепутал. Что пардон-то пардон. Нисколько не меняет сути.

А Шишковой-Шипуновой рецензия, мне показалось, довольно — с симпатией написана. Не комплиментарная и нелицеприятная, так на то — объективность критика.

Другой случай — агрессивность клирика. Z.:

Ты знаешь, я тебе говорил, что роман Улицкой не читал, а защищал позицию Малецкого как позицию как раз очень независимого от клерикалов человека, но принципиально отстаивающего глубокий, а не нахально-поверхностный подход к религиозно-философским проблемам.

Однако, как и собирался, получил роман и начал чи- тать. Увы, лучше бы я этого не делал! Я такой откровенной халтуры от Улицкой не ожидал! Надеюсь, что это именно спешно сколоченная халтура, под цейтнотом издательского ожидания, потому что если это уровень сегодняшнего пись- ма Улицкой, такой писательницы больше нет. Это уровень «писательницы» Устиновой.

Декларативность, на каждой странице текст уровня га- зетной информации, полное отсутствие попытки хотя бы в малой степени обеспечить психологическую достоверность поступков и размышлений героев, безграмотные фразы, от- сутствие стилистического уровня какого бы-то ни было, чи- тать это невыносимо!

В твоей критике Малецкого ты выступаешь с позиций (анти)советской критики, иными словами -методология советской критики: в основе — положительный герой, до- брые идеи, увлекательно, привлечет кого-то к нравственно- религиозным идеям. Нет, плохим текстом (я не вдаюсь в ре- лигиозную проблематику) никого ни к чему не привлечешь, и к герою и его идеям не обратишь (независимо от того, ка- ким был реальный прототип).

Но я не хочу — в отличие от автора — быть голословным и бездоказательным, поэтому продолжу это неинтересное чтение, приведу примеры наиболее вопиющие, а ты мне объяснишь, как можно писать таким языком литературу. Оправдание, что это записи разговоров, что это письма, не проходит по той причине, что текст лишен индивидуальных характеристик, все пишут свои письма и разговаривают тем же бесцветным языком районной газеты, часто и вовсе без- грамотным.

Такие дела, Y.!

Свяжемся после третьего числа. Я в ужасе, как это бес- помощное сочинение прошло в финал Букера?!

Y.:

Z > Ты знаешь, я тебе говорил. что роман Улицкой не читал, а защищал позицию Малецкого…

Ну вот, теперь — и прочитал. А то как-то неудобно вы- ходило.

С кем же Малецкий, всё-таки, так рьяно спорит? Прямо-таки — агрессивно. Почему аккурат здесь неймётся? Улицкая-то ведь уже, по определению — мала и ничтожна! И почему именно — против этой, самой её маловысокохудо- жественной — вещи? Её героя? Автора, наконец? И допреж, и сейчас, еретиков всяческих, не заслуживающих гнева ма- лецкого, мало сказать: «пруд пруди», — океан пруди! И «Что вдруг?», — как говорил Довлатов. Если всё так слабо.

Загадка…

Отгадку я знаю. Догадываюсь.

Сам, если читаю талантливо написанное: «Почему не я?!». Почему не у меня: «…живой, объемный и по-своему сим- патичный главный герой — Даниэль Штайн, переводчик «? (Ци- тата была, из вступления к трактату Ю.М. в «Континенте»).

Z > Декларативность, на каждой странице текст уровня га- зетной информации, полное отсутствие попытки хотя бы в малой степени обеспечить психологическую достоверность поступков и размышлений героев, безграмотные фразы, отсутствие стилисти- ческого уровня какого бы-то ни было, читать это невыносимо!

Z., я-то могу пропеть другую песню, — изменив каж- дый минус на плюс. И это будет — моё приватное мнение. Тоже — не приводя никаких примеров и неубедительно. Но «Даниэля Штайна» ведь читают не только знатные ткачихи. А вполне себе взрослые интеллектуалы. С на- слаждением: книга оправдывает опережающую молву. Тебе что, встречались только профессиональные писа- тели антиулицкого трактата? Мне, как раз — наоборот. Плюс я сам.

А для вящего доказательства правоты каждого из нас надо бы написать улицкиану — вдесятеро превышающую по объёму томик «Д.Ш.« — с приведением примеров, цитат…

Видишь, как мы вокруг халтурщицы Л.У. все вертим- ся?.. Включая Малецкого.

Да только вкусы не доказывают, — их имеют. Как блон- динок, брюнеток и разных прочих шведок. Не уверен, что, например, мой вкус так уж примитивен. Он — другее. Как и у очень многих других приличных людей.

Z >Надеюсь, что это именно спешно сколоченная халтура, под цейтнотом издательского ожидания.

Не надейся, Z. Прочитай лучше интервью (могу ссылки прислать). Или мы знаем «за Улицкую» — больше её самой

Z >В твоей критике Малецкого ты выступаешь с позиций (анти)советской критики, иными словами — методология советской критики в основе — положительный герой, добрые идеи, увлекательно, привлечет кого-то к нравственно-религиозным идеям.

Нет, никакой ни «критики Малецкого» — вот ещё, было бы слишком искусственно. Просто защищаю от нападок от- личный — и уже заслуживший право выбора: нравиться кому-либо или не нравиться (помнишь — откуда?) — роман Л.У.

С позиций, кстати — довольно неопределимых, по- скольку позиция — кота, гуляющего сам по себе, — как бал- листическая ракета «Тополь».

Что же до качеств главного действующего лица: какой уж есть. «Других уж нет». К сожалению, в отличие от реальных по- лунападающих, сам герой, вроде идиота Мышкина, — без зло- бы обошёлся. Как в говорят Одессе: «Извините, что без драки».

Z > все пишут свои письма и разговаривают тем же бесцвет- ным языком районной газеты, часто и вовсе безграмотным.

Да? А мне показалось — повествование идёт простецким языком, тяготеющим к Писанию (см. нашу дискуссию о стиле).

Ну да ладно: это ведь не теологический спор пошёл, а — нормальное отстаивание своих вкусов: вещь бесполезная. Но нужная. И вполне спортивная.

Всё, Z., закрываем фонтан: пиастры надо зарабатывать. А то Ю.М. по объёму переплюнем.

До связи.

«Эпилог»:

Ответ Анатолия Стрелянного

Dienstag, 11. Dezember 2007 17:07

Спасибо за письмо, господин Фаншель! Ну, что я могу сказать? И ты, Абрам, прав, и ты, Мойша, прав, но, естественно, тот Мойша или Абрам, чья позиция ближе к моей, кажется мне чуть более правым. Но — самую чуточку, чтобы, не дай Бог, не разбудить в его друге-оппоненте и так бодр- ствующего спорщика. Будьте здоровы.

Стреляный.

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов