Интеллектуально-художественный журнал 'Дикое поле. Донецкий проект' ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ Не Украина и не Русь -
Боюсь, Донбасс, тебя - боюсь...

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня четверг, 31 октября, 2024 год

Жизнь прожить - не поле перейти
Главная | Добавить в избранное | Сделать стартовой | Статистика журнала

ПОЛЕ
Выпуски журнала
Литературный каталог
Заметки современника
Референдум
Библиотека
Поле

ПОИСКИ
Быстрый поиск

Расширенный поиск
Структура
Авторы
Герои
География
Поиски

НАХОДКИ
Авторы проекта
Кто рядом
Афиша
РЕКЛАМА


Яндекс цитирования



   
«ДИКОЕ ПОЛЕ» № 11, 2007 - СЛЕДЫ НА ВОДЕ

Куралех Алексей
Украина
ДОНЕЦК

Загадка Пети



 

В кругу моих родителей Пётр Павлович Свенцицкий или попросту Петя был личностью поистине легендарной. Легенды ходили о его могучем интеллекте, об умении говорить на любую тему с любыми людьми любое количество времени, о его невероятной эрудиции в области литературы и кино. Трудно было найти книгу, которую Пётр Павлович не читал, фильм, которого он не видел, мыслителя, о котором он не мог бы составить глу- бокого и здравого суждения. Откуда Петя при этом черпал информацию оставалось загадкой, поскольку большую часть своего времени, видимую окружающими, он проводил отнюдь не в библиотеке за чтением книг. Не менее легендарной была его безалаберность, его бытовая непритязатель- ность, доходящая до неприличия, его неумение вписаться в рамки нор- мальной повседневной жизни. Пётр Павлович попадал в различные истории с завидной регулярностью. У него крали деньги и вещи, он ввязывался в драки, оказывался в милиции, разгневанные петины жёны сжигали, спускали в унитаз, выбрасывали в окно его книги и рукописи.

Лично меня с детства всегда удивляло, как в этом человеке уживались совершенно несовместимые вещи. Почти двухметрового роста, с крепкой фигурой и огромной головой 62-го размера, Петя ходил всегда как-то не- ловко, сутулясь, пригинаясь, словно и сам не знал, как толком распоря- диться своим большим телом. Его могучий бас скрадывался сбивчивой речью, доходившей в минуты волнения до лёгкого заикания. Уже с ранней юности в петиных стихах ощущалась выразительная сила, внутренняя уверенность, свобода. Говорят, каждому человеку соответствует по жизни определённый музыкальный инструмент. Если это так, то Петру Павлови- чу и его стихам, безусловно, соответствовал орган. Их роднила природная мощь, полифонизм, укоренённость в каких-то изначальных глубинах бы- тия. И эта мощь, эта природная органичность сочетались у Петра Павло- вича с удивительным бытовым безволием и инфантилизмом. Не случайно с юности до последних дней жизни его редко называли иначе как Петя. Временами его это начинало даже немного обижать. «Ну який я їм Петя, — казав він на своїй улюбленій українській мові, — вони ж мене в два-три рази молодші, а кажуть Петя, Петя». Но имя Пётр или тем более Пётр Пав- лович упорно не приживалось как не соответствующее его сущности.

При этом какие-то стандартные объяснения феномена Пети, которые я вольно или невольно пытался найти, оказывались малоубедительными. Проще всего было объяснить всё банальным пьянством — извечной болезнью творческих людей. Но в петином случае его любовь к алкоголю была скорее следствием нежели причиной происходившего с ним. Потребление алкоголя, так сказать, проявляло и подчёркивало внутреннее состояние его души, но отнюдь не порождало его. В пьяном виде Пётр Павлович обычно сохранял всю свою интеллектуальную мощь и эрудицию. С другой стороны, в трезвом виде все его бытовые недостатки оказывались видны ничуть не меньше.

Другим стандартным объяснением было то, что Пётр Павлович был задавлен эпохой застоя: суровое время не давало ему возможности публи- коваться, реализовывать себя как человека и как творца. Но эпоха застоя прошла, время изменилось, а Пётр Павлович остался таким же, как был. Некоторое время он участвовал в шахтёрском движении, в Народном Рухе, но довольно быстро отошёл от политики и вернулся в своё обычное состо- яние. Что до публикаций, то Пётр Павлович никогда сильно не страдал от их отсутствия. Последние годы он вполне резонно говорил мне, что про- блема упирается в качество публикуемого, а отнюдь не в то, чтобы найти несколько сот гривен на издание книги. Следует сказать, что Петя их ни- когда и не искал-то ли от излишне требовательного отношения к соб- ственному творчеству, то ли от природной лени. Хотя при желании найти эти скромные средства было несложно.

Ещё одним возможным объяснением петиного образа жизни могло быть некое романтическое двоемирие — мучительный разрыв художника между высоким искусством, которому он призван служить, и прозаическим бытом, которому он силою обстоятельств вынужден подчиняться. Но и это красивое объяснение здесь не проходило. Конечно, к искусству, к высокой миссии художника Пётр Павлович всегда относился трепетно и уважительно. Но в реальности он подходил к творчеству не менее лег- комысленно, чем к окружающему быту. Он никогда не заводил архивов и не трясся над рукописями. Большая часть его стихов после озвучивания наиболее близким людям продолжала жить в его голове, терпеливо дожи- даясь момента, когда Пётр Павлович сочтёт их достойными вылиться на белые листы бумаги. Поскольку петина голова была действительно огром- на, стихи порой терялись в её бескрайних пространствах, накладывались одно на другое, из них выпадали строчки и целые строфы. Но их автора, похоже, это не слишком волновало.

Словом, Пётр Павлович оставался для меня необъяснённым и неразга- данным, что, впрочем, не мешало нам вполне плодотворно общаться. Пётр Павлович появлялся у меня дома несколько раз в год, удобно располагался в кресле и начинал неспешную беседу на темы искусства, политики, исто- рии, философии. Квинтэссенцией беседы был бесконечный петин монолог, в который время от времени мне удавалось вставить какую-нибудь весомую реплику — скажем, «Ага», «Угу» или даже «Не может быть!» Высказать и обо- сновать свою точку зрения в беседе с Петром Павловичем было равноценно попытке плотиной из нескольких камней остановить течение Днепра. Могу- чая река просто не замечала твоих усилий, продолжая неспешно и величаво плыть по избранному руслу. Думаю, Пётр Павлович не допускал даже мысли, что моя точка зрения могла чем-то существенно отличаться от его собствен- ной. Когда после многих лет нашего общения выяснилось, что я несколько по-иному, чем он, смотрю на идеалы демократии и некоторые особенности украино-российских отношений, Петя был искренне, по-детски обижен. К чести Петра Павловича следует отметить, что во время наших бесед он ни- когда не требовал от собеседника повышенного внимания к себе и обязатель- ного присутствия рядом. Я имел возможность выходить в другую комнату, готовить себе еду, кормить собаку. Всё это время наше общение не прерыва- лось, то есть не прерывался петин монолог. Думаю, для поддержания бесе- ды ему было достаточно осознания того, что где-то в глубине большого дома есть живое существо, до которого долетают раскаты его голоса. Всё это делало наши встречи приятными и необременительными для обеих сторон. Доволь- но часто предметом петиных рассуждений был какой-нибудь его очередной замысел — скажем, создание киноклуба, всеукраинского журнала, интернет- проекта. Обычно в конце этих бесед Петя просил взаймы денег. В эпоху Со- ветского Союза это были, как правило, три рубля, в эпоху независимой Укра- ины — двадцать-тридцать гривен. На фоне грандиозных петиных проектов отказать в столь ничтожной сумме было просто стыдно. Получив просимое, Петя исчезал, чтобы через какое-то время появиться со своей новой идеей. Шло время. Сменив два десятка профессий и мест работы, Петя ушёл на пенсию, развёлся со своей третьей женой и переехал жить на окраину Донецка, в маленький неухоженный дом. Он не изменил своим принципам, поэтому довольно быстро в доме случился пожар, затем Петю обокрали, в очередной раз куда-то исчез его паспорт, а энергонадзор отключил электричество за долги. Пётр Павлович перебрался в крошечный флиге- лёк, отапливаемый «буржуйкой» и освещаемый свечой. Замка на двери не было, впрочем, к тому моменту красть у Пети было уже решительно нечего. В это время в его словах стали всё чаще слышны горькие нотки. «Иду по улице и думаю: лечь бы в сугроб, закрыть глаза — да так бы и остаться…» — как-то сказал он мне. Его тяготило одиночество, отсутствие собеседников, собственная невостребованность. В связи с этим он даже специально завёл себе собаку — существо, по словам самого Пети, «склонное к диалогу».

Однажды я предложил Петру Павловичу вместе сходить на литера- турный кружок, в просторечьи называемый «кораблёвником» по имени его основателя и бессменного руководителя Александра Александровича Кораблёва. Основой «кораблёвника» были первые курсы филфака с ред- кими вкраплениями иных элементов — разного рода начинающих поэтов и литераторов. Пётр Павлович, которому в это время было уже хорошо за пятьдесят, неожиданно оказался в такой компании на своём месте. Роль вдохновителя и наставника молодёжи пришлась ему определённо по душе. Петру Павловичу было приятно сознавать, что его жизненный опыт, его знания, его литературный вкус затребованы и нужны.

На практике это выглядело следующим образом. Заседания литератур- ного кружка обычно проходили по определённому сценарию. Вначале один- два молодых автора читали перед публикой свои произведения. Затем слу- шатели по очереди задавали авторам вопросы и высказывали своё мнение об услышанном. Пётр Павлович появлялся обычно где-то в середине авторских выступлений. Он одаривал всех присутствующих добродушной улыбкой, в которой к тому времени уже не хватало изрядного количества зубов, клал на стол свой потрёпанный рюкзачок и принимался шумно здороваться. Боль- шинство авторов зачитывали свои произведения, как правило, робко и тихо, поэтому на петином фоне их голоса практически переставали быть слышны. На Петю шикали, он понимающе кивал и выходил в соседнюю комнату, где располагался небольшой бар. Там он заказывал себе рюмочку водки, бокал пива либо чашечку чая, в зависимости от настроения и текущего состояния петиных финансов. Затем он возвращался обратно, усаживался и начинал громко беседовать с соседями на разные посторонние темы. На Петю снова шикали, и он поспешно переходил на зычный шёпот, прекрасно слышный в другом конце зала, несмотря на плохую акустику. Обычно где-то к этому вре- мени авторские выступления заканчивались и начиналось обсуждение. Ког- да очередь доходила до Петра Павловича, он отрывался от беседы с соседом и выдавал доброжелательную, точную и практически исчерпывающую харак- теристику творчества выступавшего автора. В конце Пётр Павлович обычно просил для вычитки печатный экземпляр прозвучавших стихов или прозы. Если автор благоразумно удовлетворял эту просьбу, через неделю он получал детальный разбор своих произведений вместе с глубокими и дельными пе- тиными советами. Думаю, на «кораблёвнике» Петра Павловича любили все, особенно девушки-филологини, так как устоять против его неповторимого обаяния было совершенно невозможно.

Через некоторое время А. Кораблёв предложил Петру Павловичу бес- платно издать книгу стихов в поэтической серии журнала «Дикое поле». Я по наивности вызвался быть редактором сборника, не догадываясь до кон- ца, с чем мне придётся в итоге столкнуться. Прежде всего, выяснилось, что чего-либо похожего на архив петиных стихов в природе не существует: есть разрозненные печатные и рукописные листки, частично записанные са- мим Петей, частично — его друзьями с петиных слов. При этом одни стихи настойчиво повторялись в разных вариантах, в других, напротив, не хва- тало строк и целых строф, а третьи, как выяснилось позже, были совсем не петиными. Вначале я пошёл по наиболее простому и естественному пути: кое-как выстроил стихи по датам написания, набрал на компьютере и от- дал Пете на вычитку. Недели через три он вернул мне тексты с двумя-тремя незначительными поправками. Однако после нескольких моих наводя- щих вопросов стало очевидным, что Петя рукописи не читал. Пришлось менять тактику. Теперь во время наших встреч Петя при мне перечитывал свои стихотворения, а я сразу же вносил правки в компьютер. По ходу дела Петя начинал припоминать отдельные пропущенные строки и строфы, а затем и целые стихотворения, ещё не зафиксированные на бумаге. Работа часто останавливалась, строки ускользали из петиной памяти, и он обе- щал вспомнить их «вечером» и зайти «завтра». При этом меня всегда охва- тывал внутренний трепет, поскольку за словом «завтра» в петиных устах вставала таинственная, вселенская бесконечность времени. В следующий раз он мог появиться через неделю, а мог через месяц.

Работа над рукописью осложнилась ещё и тем, что к тому моменту Петя всерьёз заболел. Вначале болезнь напоминала обычный бронхит. Но проходили недели — у Пети продолжала держаться температура, не пре- кращался кашель, он сильно похудел, ослаб. Знакомый доктор, осмотрев Петра Павловича, посоветовал как можно быстрее сделать рентген лёгких. Петя пообещал осуществить это немедленно и даже рассказал мне о сво- ём визите к рентгенологу, но к концу его жизнерадостного рассказа стало понятным, что Петя нигде не был. Впрочем, несмотря на полное игнори- рование каких-либо лечебных мероприятий, болезнь не причиняла Петру Павловичу больших проблем кроме резкой, изматывающей слабости. Во время болезни он стал даже как-то мягче, трогательнее, добрее. Пётр Пав- лович практически перестал пить, начал регулярно бывать в церкви, где, хотя и с большим усилием, полностью выстаивал литургию.

К тому же, после многолетнего молчания у Пети пошли стихи. При- поминание старых текстов, очевидно, послужило своеобразным катали- затором творческого процесса. Пётр Павлович создал несколько точных и выразительных украинских переводов Тютчева, перевёл «Поэта» Тарков- ского — чрезвычайно сложное по ритмике и рифмам произведение, напи- сал несколько сильных оригинальных стихотворений. Как-то в один из вечеров он пришёл ко мне с сияющими глазами и сообщил, что перевёл 66-й сонет Шекспира. Думаю, в эти дни в своём флигеле, обложенный сло- варями и исписанными листами бумаги, в обществе склонной к диалогу собаки, Петя был по-настоящему счастлив. В то время мне порой казалось, что не только рукопись, но сама петина жизнь из кучи бумажного хлама выстраивается в нечто цельное и единое.

С учётом новых стихов и переводов книга постепенно разрасталась и приобретала законченный вид. В начале ноября мы встретились, чтобы внести в неё последние уточнения и добавить в вёрстку новое стихотворе- ние. Но в этот день Петя почувствовал себя совсем плохо: у него начались боли, стало тяжело ходить. Поработать над книгой не получилось. Пётр Павлович, как всегда, сказал, что подумает над правкой «вечером», а сти- хотворение продиктует «завтра».

На следующий день он умер. Мы разговаривали за несколько часов до смерти. Слабым голосом Петя сообщил по телефону, что его забрали в больницу, и местные эскулапы нашли у него кучу болячек, поэтому нужно срочно лечиться, иначе книга может выйти посмертно. «Я не шучу», — до- бавил он в конце. Умер Петя, очевидно, быстро и легко, по-настоящему не обременив своей болезнью ни себя, ни окружающих его людей. Стихотворение, которое Пётр Павлович не успел мне продиктовать, было навеяно строкой из Стуса — «Отак живу: як мавпа серед мавп». Начи- налось оно следующим четверостишием:

 

Був місяць мавпень. Мавпеня

У матері сиділо на іконі,

І ревно так молилася свиня,

І на коліна стали коні…

 

И только человек, по замыслу автора, никак не желал вступить в раз- говор с Богом, не желал обратиться к Нему. Начав стихотворение с лёгкой, почти шуточной интонации, Пётр Павлович планировал закончить его как некое философское рассуждение о личных отношениях человека и Бога, о возможности диалога между ними. И как знать, быть может, есть какой-то глубокий смысл в том, что стихотворение это так и осталось неозвученным, неслышным для всех, кроме тех двоих, кого этот диалог непосредственно касался. Когда через несколько дней я стоял перед петиным гробом, меня поразило его лицо, исполненное удивительного внутреннего спокойствия, собранности, сосредоточенности — выражение, столь редко посещавшее его при жизни. Я бы сказал, это было выражение вдумчивого диалога, в кото- ром Пётр Павлович на этот раз выступал в роли внимательного слушателя. Надо сказать, что во время своих похорон Петя остался верен себе. Он умер без паспорта, как свободный гражданин мира, не отягощённый вся- кого рода социальными и бюрократическими условностями. Решение всех проблем, связанных с этим, он с лёгким сердцем переложил на плечи сво- их родных, занимавшихся похоронами. Петина могила оказалась на самом краю кладбища, возле железнодорожной насыпи, невесть откуда здесь взяв- шейся. На заднем фоне виднелись шахтные терриконы и пыльная разбитая дорога, по которой взад и вперёд сновали «Белазы», ближе к насыпи мирно паслись несколько коров. Осеннее солнце, пробившееся из-за туч, придава- ло картине радостные, весёлые краски. Пейзаж как-то очень гармонировал с петиной судьбой, большая часть которой была тесно связана с дорогами, с шахтой, с селом. Когда по традиции перед открытой могилой было сказано несколько общих прощальных фраз, неожиданно наступила пауза. По какой-то причине могильщики задерживались. Петя воспринял проис- ходящее с видимым спокойствием, чего не скажешь о провожавших его в последний путь. Молча стоять перед гробом всем было как-то неудобно, по- этому мы начали по очереди выходить вперёд и говорить то, что в эту минуту лежало на душе. Так Петя услышал в свой адрес много хороших и тёплых слов. Наконец, появились могильщики и стали прилаживать крышку гро- ба. Почему-то опять возникла пауза. Минут через пять бригадир обернулся и сумрачно пояснил: «Голова не помещается». Петина голова 62-го размера оказалась слишком велика для обычного гроба. Пётр Павлович, всегда не вписывавшийся по жизни в стандартные рамки, оказался последователен в этом до конца. Провожающие прониклись ситуацией и стали активно да- вать могильщикам советы. У меня создалось отчётливое ощущение, что всё это время Петя с удовольствием наблюдает за происходящим откуда-то со стороны и даже отчасти руководит процессом. Поэтому, когда гроб в конце концов всё-таки опустили в могилу, не возникло приличествующего мо- менту тягостного и скорбного чувства. Напротив, было странное ощущение какой-то радости, лёгкости и покоя.

Вообще последний год петиной жизни и петина смерть многое из- менили в моём восприятии этого человека. И, похоже, не только в моём. Все мы, петины друзья и знакомые, как будто не могли до конца поверить, что легкомысленный, непутёвый Петя оказался способен на такой реши- тельный и серьёзный поступок, как смерть. После похорон многие, не сговариваясь, в разговорах начали называть Петю Петром Павловичем, словно извиняясь за прежнее снисходительно-панибратское отношение к нему. На фоне последней петиной болезни стали как-то особенно очевид- ны его незлобие, доброта, его неумение всерьёз обижаться и раздражаться, винить окружающих в собственных бедах. Петин инфантилизм, доводив- ший близких до белого каления, предстал вдруг детской простотой, кото- рой, как известно, открыто Царство Небесное. Не случайно, видимо, лю- бимым литературным героем Петра Павловича был бравый солдат Швейк. Как ребёнок, Петя жил тем, что видел в данный момент перед собой, не сожалея о прошлом, не выстраивая собственное будущее. И эта его раздра- жающая привычка жить сегодняшним днём обернулась в определённых обстоятельствах не недостатком, а редким умением.

 

Не клопочи і не міркуй!..

Шукає безум, глупство судить;

Щоденні рани сном лікуй,

А завтра буде те, що буде.

 

Живи, умій все пережити:

Печаль, і радість, і тривогу.

Чого бажать? Про що тужити

День пережито — слава богу!

 

Этот перевод Тютчева был у Петра Павловича одним из самых лю- бимых.

В «Письмах Баламута» Клайв Льюис говорит о том, что серьёзная, беспокойная, неустанная сосредоточенность на себе является верным знаком ада. Думаю, именно такой серьёзной сосредоточенности у Петра Павловича не было начисто. В этом плане он был абсолютно несерьёзен. По отношению к себе как к творцу, требующему известности и признания. По отношению к себе как к человеку, нуждающемуся в заботе, в лечении, в элементарном бытовом комфорте. Конечно, Петя не был альтруистом, слу- жащим человечеству, он мог подвести в трудную минуту, мог равнодушно не замечать проблем тех, кто был рядом с ним. Но это происходило у Пети не в силу непомерного самолюбия и эгоцентризма, а скорее в силу той же детской наивности: ему и в голову не приходило, что других могут всерьёз волновать такие малоинтересные вещи, как быт, деньги, карьера и т. д. По большому счёту, он никогда ничего не брал у других, чтобы с выгодой, жад- но, всерьёз присвоить себе. Занятые им «трояки» и «десятки» обычно рас- творялись в тот же вечер, уходя на разные мелкие потребности.

Зато в том, что Пётр Павлович считал действительно важным и ин- тересным — в творчестве, в искусстве — он был совершенно неэгоистичен, он щедро раздавал идеи, строки, время, никогда не проводя грани между своим и чужим. Его творческое тщеславие, неизбежное для любого худож- ника, было тоже по-детски легко и необременительно для окружающих. При этом Пётр Павлович умел искренне радоваться творческим удачам других, что для людей искусства — большая редкость.

Возможно, одним из объяснений феномена этого человека могло быть то, что с годами он просто не повзрослел. Но, с другой стороны, наша взрослость, наша опытность зачастую лишь закрывает для человека под- линную сущность жизни. В то время как детскость оказывается сродни прозрачному стеклу, сквозь которое становятся видимы таинственные глубины бытия.

Думаю, именно эта невзрослость позволила Петру Павловичу пройти свою болезнь и прожить свой последний год так, как он его прожил: без ропота, без мучительной рефлексии, нехлопотливо (если воспользоваться образом Тютчева), с каким-то внутренним достоинством и смыслом. Мне кажется, этот год, наполненный работой над книгой, творческим обще- нием, придал цельность и завершённость всей жизни Петра Павловича. А осуществившаяся, достигшая своего предназначения жизнь человека оставляет в мире след не менее значимый и отчётливый, чем выдающее- ся художественное произведение или научный труд. Сложившаяся жизнь другого человека занимает место в твоей душе, рождает чувство чего-то подлинного и настоящего, к ней возвращаешься снова и снова, о ней хо- чется вспоминать, размышлять, говорить. Сужу по себе.



КОММЕНТАРИИ
Если Вы добавили коментарий, но он не отобразился, то нажмите F5 (обновить станицу).

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!
Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий*

Осталось символов

  При полном или частичном использовании материалов ссылка на Интеллектуально-художественный журнал "Дикое поле. Донецкий проект" обязательна.

Copyright © 2005 - 2006 Дикое поле
Development © 2005 Programilla.com
  Украина Донецк 83096 пр-кт Матросова 25/12
Редакция журнала «Дикое поле»
8(062)385-49-87

Главный редактор Кораблев А.А.
Administration, Moderation Дегтярчук С.В.
Only for Administration