ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня четверг, 21 ноября, 2024 год

Облака и сны проплывают мимо нашей жизни, не оставляя почти никакого следа… словно поезда, бесшумно проходящие без остановки, навсегда унося свои тайны.

Сны, как и облака, внезапно возникают и столь же скоропостижно тают и уходят кудато безвозвратно. Подобно облакам, сны то и дело изменяют свою конфигурацию, свой объем, масштаб присутствия и образы своего величия.

Когда нам снится сон, мы только на краю чегото величественного и великолепного, мы как будто в прихожей огромного и неведомого нам дома.

Иной раз из сна выходишь с сильным чувством какогото перелома, словно побывал в ином мире, в некоей неизвестной стране, и привкус этого инобытия еще долго не оставляет нас.

Вечерние птицы совсем близко пролетают возле моего лица. Даже жутко становится. Они исчезают и появляются каждое мгновение. Птицы единомоментны и вечны в одно и то же время.

Когда я долго стою на одном месте, чувствую себя деревом, если долго не бреюсь — травой, когда сплю — великаном, чищу зубы — фонтаном, когда бегу — ветром, а если плачу — рекой.

Падение капли есть преображение. О чем вспоминает капля в момент падения? Может быть, перед ней проходит вся ее капельная жизнь. Падение — высший акт торжества. Упав, капля перестает быть одинокой.

Вот бежит собака. Бежит так уверенно, так гордо и целенаправленно, что никто не может усомниться в ее предназначении и важности порученной ей миссии.

Все, что висит и стоит, в конце концов, падает. А осень падает, как женщина, — медленно и обольстительно. При этом она еще ухитряется посмотреть на себя со стороны и упоенно прошептать: «Ах, как красиво я падаю…» Между тем, осень не только падает, но еще и собирает. Осень — собирательное время года.

Прошлое — это то, что однажды уже прошло и не имеет никакого продолжения. Прошло как нечто целое, монолитное и законченное. В прошлом нет стадий и ступеней. Оно все одинаково прошло. Прошло до того, как мы успели его воспринять. Прошедшее — это прошлое в динамике своего внутреннего состояния, дифференцированное прошлое.

Все, что прошло, становится прошлым, а все, что стало прошлым, уже никогда не пройдет.

За что ни возьмись, что ни начни делать — все равно получается сотворение мира.

У Бога дорог много, у человека одна — к Богу.

В детстве и в ранней юности я сильно заикался, что ощутимо осложняло мне жизнь. Мучительный, капканный страх неспособности сказать, невозможности высказаться. Это еще один, суровый барьер, отсекающий человека от мира. Многотрудное и сложное преодоление привело к тому, что ситуация изменилась коренным образом: раньше заикание руководило всем моим поведением, теперь же напротив того: я использую заикание как один из приемов речевой тактики. Заикание возникает и оттого, в частности, что скорость думания опережает возможность высказывания. Мысли толпятся возле узкого выхода, напирая друг на друга. Так и происходит затор в устье реки, как в ледоход.

Застольные записки. Записываю только те впечатления и соображения, которые рождаются непосредственно за столом. Пишу, не выходя из комнаты, никуда не заглядывая, не впадая в воспоминания. Записи чистых состояний.

Смерть — это зеркало, заглянув в которое однажды, человек уже не смеет отвести глаз.

Густой коричневый цвет кажется мне загадочным, тревожным. В нем есть нечто тайновысокое, театральное, благородноволшебное. Цвет бесконечных перевоплощений.

Капля — это форма одиночества. Одиночество — путь к совершенствованию. Накапливаясь, капля становится полной и достигает совершенства. Падение капли — это кульминация ее развития, это полет и вызов.

Ночной дневник

Украинец — одинокое дерево, русский — трава, украинцем надо стать, русским — просто быть. Украинцев мало, каждый из них — борец с самим собой. Украинец не может просто жить с утра до вечера, он себя теребит, чтобы каждое мгновение оставаться украинцем и продолжать вечное восхождение. Русский, вообще, не думает о том, кто он такой. Быть русским так естественно, так ПРОСТО.

Русский ведет себя, как ветер в поле, как вода из лейки брызжет во все стороны, украинец — это вечный заговор, непрестанный умысел, всегдашнее доказывание. Украинец перед собой и вокруг себя тотчас же начинает проводить разделительные линии и заградительные полосы. Русский, вообще, под ноги не смотрит. Он сразу проходит по всей земле, не зная предела. Украинец глядится в зеркало, разглядывает свой нос, разглаживает свой ус. Он должен подать себя как частицу свое нации. Русский смотрит в окно, ему любопытно все, он уже и забыл, когда заглядывал в зеркало в последний раз. Украинец все время сравнивает себя с другими. Русский все замечает в других, забыв о себе. Жизнь украинца — это утверждение себя и сотворение подвига. Жизнь русского — скольжение по наклонной и движение, куда кривая выведет.

Если изъять из жизни все лишнее и отжать ненужное, останется лишь чистая капля. Капля красоты, может две, максимум — три капли.

У вечерних птиц можно заметить несколько состояний движения: облет, перелет, пикирование, быстрое мелькание, стремительное падение, парный пилотаж. Нам кажется, что вьются и мелькают все те же птицы. Между тем дуэты и тройки все время меняются.

Я не могу быть лучше того человека, каким меня задумал Господь.

Если терпеливо наблюдать за наступлением сумерек, как они постепенно охватывают воздух, можно многое понять о тайне жизни и о загадке смерти.

Собаки простодушны, как стекло. Им истина доступна в чистом виде без всяких промежуточных затей. Собаки живут в пространстве, кошки — во времени.

Природа являет нам образцы поведения: будьте терпеливы, как деревья, тише воды, ниже травы. А какой пример жертвенности подает воздух: он позволяет нам видеть все вокруг и при этом сам остается невидимым.

Вселенная — это вздох (пауза) между двумя замыслами.

Иногда мне кажется, что вода — это огромное количество глаз, слившихся в единый образ.

Люди — это нечто среднестатистическое, неопределенное, безликое. Что-то такое нейтральное. Без вкуса, цвета и запаха. Из людей можно выйти в две противоположные стороны: или к человеку, или в толпу.

Море, словно песня, неделимо. У него нет частей и разногласий. Море не предмет, не субстанция. Море — это образ признания в любви (неба к земле). Зыбь — ревность моря. Речная вода вечно убегает от своих берегов, а морская возвращается.

У берега есть сестра — река. У земли — два брата: небо и море. И только ветер одинок. Он вечно странствует, не находя себе друга.

Туман — это самая красивая декорация спектакля, с помощью которого природа пытается образумить человека.

Детство — время образования веры. Юность — пик веры. После юности уровень веры начинает понижаться. И когда запас веры оказывается израсходованным, человеку уже нечем жить.

Вера — это такое состояние, когда то, что внутри нас, равно тому, что вне.

Вера — это больше, чем судьба, важнее, чем счастье, надежнее, чем любовь, долговечнее, чем надежда. Надежда умирает последней, вера — никогда.

«Три сестры», кроме прочего, это еще и пьеса о ничтожестве разума. Что из того, что Ирина знает итальянский? Кому это нужно! Разумное поведение в этой жизни никому не приносит счастья.

Странствующие возвращаются. Тот, кто не возвращается, не странствует.

Зима — фундамент всех сезонов, основа, залог и предвестие всякой жизни. Сначала был снег, белое безмолвие, долгоедолгое молчание, а уже потом слово.

Сон и память — два канала, связующие живых и мертвых.

Женщины чувствуют тоньше и ярче, а мужчины острее и глубже. Мужчинам присущ взрывной тип чувств. Женщины ближе к средним величинам. Среди них меньше безнадежнотупых и необыкновенноумных. Чувство женщины подобно тлеющему фитилю. Женская природа пронизана рядом сплетений и связок, она напоминает ткань. Для женщины главное — бесконечно продолженное прошлое, незыблемая цепь равновесия, незавершенная длительность. Мужчина нацелен на результат, на рубеж, на финиш. Девиз женщины: все еще только начинается. «Еще» ключевое для женщины слово, сладость продолжения дороже упования на новое неслыханное счастье. Там, где женщина еще допереживает послевкусие восторженных мгновений, мужчина уже скачет по новым холмам и долинам. Женщина все еще длит свою затянувшуюся жатву, мужчина между тем реализует урожай. Женщина глядит на мужчину, как в зеркало: только в глазах любящего ее человека она находит подлинное и высшее подтверждение своего земного бытия и вид на вечное жительство. Мужчина смотрит на (сквозь) женщину, как в окно: женская любовь — лишь еще один повод и мощный допинг для новых свершений и подвигов.

Начало марта. Зима устала, выдохлась, ни рукой, ни ногой не может пошевелить. Весна еще младенчески бессильна. Все на нуле: температура, душа, воля и способность к переменам. Унылое равновесие, смирная умиротворенность и отсутствие всяких новостей.

Первый снег — возвращение нежности, последний — обещание любви.

Женщину сначала следует открыть и похвалить, потом приручить и покорить. А если вы ее сразу полюбите, то все остальное становится проблемой.

Когда на земле лежит снег, темнота распространяется не снизу, а от середины. Внизу еще светло от снега, вверху — от неба. А в средней полосе, на уровне древесных вершин сгущается тьма.

Кант вправил мозги целому человечеству.

Снег создает ощущение срединности. Как будто находишься в центре всех пространств, в средоточии времен и далеко от всех краев (и жизни тоже). Снег порождает чувство защищенности, он спасает от бед и укрывает от несчастий, с ним уютно и тепло. И пока он лежит, с нами ничего не случится.

Все что прошло, становится прошлым, а все что стало прошлым, уже никогда не пройдет.

И вдруг я понял, как лукава формула: один за всех и все за одного. Один, безумец и маньяк, решает за всех, а все, молчаливое большинство, не размышляя, поддерживают одного — тирана, садиста, впавшее в маразм чудовище.

Искренность — всего лишь вексель, по которому никто никогда не платит.

Человек спит или предается печали, или мчится в кассу за билетом, а язык между тем живет в нем своей особой жизнью и делает свое дело, никого не спрашивая.

У подъезда мне заступил дорогу человек, состоящий из твердых пород.

Ктото робко прикоснулся к моему плечу. Я скосил глаза. Это был кленовый лист. Первый звоночек осени. Осень — единственное реальное время года. Сначала ждешь осень с опасением, потом привыкаешь и находишь в ней массу преимуществ, затем уже хочешь, чтобы она задержалась подольше. Осень ничего не обещает — она дарит. Расстаешься с ней с сожалением, вспоминаешь с теплотой, ждешь с нетерпением. Круглый год осень… всегда осень.

Осень, как роскошная женщина, раздевается медленно и шикарно.

Островок нашего существования со всех сторон окружен мириадой других автономных миров. Вполне возможно, что в одном из них нас уже ждут. Когда я засыпаю, до меня доносятся чьито шипящие и свистящие голоса, являются фигуры, физиономии, позы. Это одно из зримых подтверждений того, что есть они — другие, незнаемые нами миры.

Умирать — дело житейское.

У любви не бывает настоящего времени. «Я люблю» это два возможных состояния: 1. Я радуюсь тому, что любовь возможна; 2. Я печалюсь по поводу ее утраты. Конечно, между приливом и отливом может возникнуть точка (пауза), но мы ее проскакиваем, не замечая. Любовь сначала приходит к нам надеждой, потом становится (или не становится) верой и, наконец, срывается в отчаяние, мрак и безверие, но там, внизу, вас снова ожидает надежда. Так совершается круговорот любви в человеческой природе.

Любовь — это малый полустанок, промежуток в пути между надеждой и верой. Вера, надежда и верность — это все псевдонимы любви.

В журнале «Новый мир» несколько лет тому назад была напечатана повесть с интригующим заголовком «Читающая вода». Повести я не читал, фамилии автора не помню, однако образ «читающей» воды запомнился, запал в душу. В самом деле, вольно текущая вода в своем естественном состоянии способна «считывать» картины мира, отражать их, содержать и сохранять в своей структуре. Вода несет в себе образ мира и транслирует его небесам, холмам и равнинам.

Нет у Бога никого кроме нас.

Известно, что в каждом человеке помещается несколько или даже много разных «я». Поэтому, если ктото (какойто «я») напился — не беда. Кроме пьяного «я» остается еще и немало трезвых.

Не ищите меня в толпе, среди людей: я иду к себе. Не отнимайте меня у себя.

Сколько драматизма в поведении воды, уходящей из ванной. Сначала она медленно уползает, приседает на корточки, потом бросается вниз головой, наконец, долго и жалобно прощается.

Любовь отстает от ненависти всего на один шаг.

Внутренняя речь зарождается гдето глубоко во мне, но совсем не факт, что я ее автор.

Когда мы подходим к зеркалу, видим свое прошлое, глядя в окно — будущее.

Ах, не погиб бы Пушкин на дуэли, Будь у него мобильный телефон.

Сегодня утром не стало Кеши. В последние недели он перестал петь, а я почти перестал обращать на него внимание. Может быть, это стало одной из причин его смерти. Никогда больше я уже не услышу его тонкого тревожного свиста. Несмотря на все мои усилия, он так и не начал говорить и ушел, ничего не сказав.

Он ушел туда, откуда уже невозможно уйти.

Полный оборот чувств происходит в человеке за 34 года.

Небо сырое, серосинее, наклонное, немного матовое и бледное. Легкие, рыхлые облака плывут в направлении севера и востока. Гдето там среди них проглядывает луна. Довольно полная. Середина апреля. В такие ночи рождаются великие замыслы, люди сходят с ума, затевается чтото великое.

Ночь — любимая женщина дня.

День — слуга и возлюбленный ночи.

Сегодня то ли на кухне, то ли у входной двери дважды раздавались свист и пение. Меня объял ужас: показалось, что это Кеша вернулся.

Облака все тянутся и тянутся. Робкоперистые, почти бестелесные. Крадутся и скользят по небу, как изгнанники, как наши молитвы.

Разочарование. Какое длинное, исчезающее вдали слово со многими перепадами и шатаниями. Пока скажешь… То ли дело «дефолт». Сразу все ясно, хотя и слово иностранное.

Театр человеческого разнообразия.

Умытое утро. Прошел дождь. Дождь — это гость или хозяин? В небе — смешение жидких чернил с хорошо постоявшей простоквашей. И коегде еще кусочки сажи.

Днем прилег отдохнуть — и сразу уснул. И в одну минуту приснились город, лес, рыжая собака и четыре лилипута. А гдето там еще угадывается река с мостом и дождь, нависший на проводах.

Спящий человек напоминает ночной поезд, бесшумно скользящий по рельсам.

Берешь в руки перо и никогда не знаешь и не ведаешь — куда оно движется, где остановится.

Самую тонкую работу выполняют пауки. Они великие кудесники и изощренные мастера. Какое виртуозное искусство, но никому и дела нет.

«Неужели я последняя?» подумала капля. И упала.

Конечно, я много потерял без веры. Нахожусь гдето между камнями и моллюсками. До лишайников мне еще далеко.

Возле троллейбусной остановки восемь — десять человек. Случайное собрание. Разные по возрасту и облику люди. Все хорошо и сразу видно. Лица у будущих пассажиров серые, хмурые, привычные. Кажется, что у всех одинаковые… Среда.

Собака по своим каналам

Узнала о своей судьбе.

А если бы Радищев пешком пошел из Петербурга в Москву, какой бы была его книга?

Талантливость — это не сумма достижений, а тип поведения, манера держаться, думать, говорить. И еще: способность к преображению.

Украинцем необходимо родиться, а русским — стать. Еврей может сделаться русским, а русский евреем — нет.

Преображение — первое условие любви.

Замечательно — наглядный пример перехода (превращения) содержания в форму — в Евангелии от Луки: «однажды, когда Иисус молился на горе со своими учениками, лицо его преобразилось, одежда сделалась белою и из облака раздался голос Божий «Сей есть Сын Мой Возлюбленный; Его слушайте».

Первопричина события — просиявшее лицо. Без этого бессильны всевозможные переодевания и даже голос свыше.

Наряду с этим он был еще и вместе с тем.

Наука — узкоколейная линия без встречного движения. Монополия на истину, упоение своими достижениями, недопущение иного понимания. Это особенно заметно в провинциальных университетах, где некоторые научные отрасли сосредоточены в одном месте, в одних руках.

Хорошо бы чтонибудь придумать, чтобы сразу плохо стало всем.

Сначала люди строят дорогу, а потом дорога выстраивает людей и уводит их кудато.

Сон — это наша великая и неприступная крепость, куда не может проникнуть никто и никогда. Могут взломать наш компьютер, даже в подсознание попытаются заглянуть «в научных целях». Сон остается последним оплотом нашей суверенности. Гдето там, в глубине, где именно неизвестно, но близко от нас (в нас), находится кладовая снов.

Пока руки тянутся к перу, мысли уходят налево.

Любовь умножает самое себя. Любишь за то, что любил раньше. Инерция любви.

Есть два образа сна. Сон как чтото эфемерное, случайное, пустое, какая-то далекая, чужая окраина. И совсем иной тип. Сон — существенная неотъемлемая часть. «Мы созданы из вещества того же, что наши сны».

Сны — это еще одно направление нашей личности. Сны, подобно почерку, абсолютно неповторимы и непоправимы. Они выражают ту нашу тайную суть, о которой мы едва догадываемся. Во сне нам являются неясные очертания Божьего замысла о нашем предназначении.

Сны, сновидения — заповедник наших сердцебиений, драгоценный и бездонный колодец наших состояний. Захлопнуть калитку в этот сад, забыть тропинку к нему ведущую — это утрата, равновеликая потеря родного дома.

Господь даровал человеку разум, чтобы тот смог догадаться о Божиим замысле и еще волю и душу для его осуществления.

Меня всегда тянуло вступить на площадку перевоплощений, вкусить из чаши актерской игры. Однако я твердо знаю, что актера из меня не получилось бы, ибо не люблю далеко отходить от себя, от собственной природы. А без этого не возможно никакое истинное перевоплощение.

Свобода приходит нагая, а уходит беременная.

Распаскудился народ

До самой до аорты:

Дьявол души не берет —

Говорит, что мертвые.

Перевоплощаясь, человек становится другим, вживается в чужой образ, пребывает в нем некоторое время и возвращается в исходное положение.

Преображаясь, мы остаемся самими собой, только переходя в иное, высшее измерение.

Другие — это те, кто помогает нам стать самими собой.

Перевоплощаясь, человек становится «ближе к людям». Вступая в круг преображений, он приближается к своему подлинному образу и подобию.

Второе место в конкурсе красоты — это паранойя. Вторых и третьих красавиц не бывает.

Архимед был единственным древним греком с практическим направлением ума остальные — теоретики. Если бы в Элладе была еще пара таких мыслящих изобретателей, то жители Афин и Фив катались бы в трамваях и слушали радио.

Соревнование пустот.

С первого взгляда появляется интерес, со второго — приязнь и только с третьего — любовь.

В дневнике, как зоопарке,

Зверю всякому есть место.

Сей дневник — конверт без марки,

Адрес: город Неизвестность.

Анализ и интерпретация. Среди ночи приснилась мне песня: «Меж высоких хлебов затерялось / Небогатое наше село…» Я спал и размышлял: «Смотритека, селото небогатое и глухое (затерялось), а меж тем хлеба (колосья) высокие выросли. Какие же тогда хлеба растут в богатых селах?»

Упасть можно и вдвоем. Встать только в одиночку.

Смех предполагает закрытые помещения: живот, полость рта, аудитория, зрительный зал, пустую голову. Смех терпеть не может открытого пространства, свежего воздуха. Смех вянет на ветру, и не слышен в небесах. Клетка — удобное место для смеха.

Тридцать пять лет — первая зрелось, вторая взрослость, третья (последняя) молодость.

Бессонница — соперница ночи. Ни стихотворные строчки, ни прилежно идущие друг за другом слоники, ни прыгающие через забор овечки уже не помогают. Первое правило: не ввязываться в прямое противостояние, не оказываться между сном и бессонницей. В этой борьбе я и становлюсь самым пострадавшим. Разумнее ускользнуть, затеряться в промежутке, спрятаться в складках.

Я потерял свои ключи,

И что теперь со мною станет.

То счастье в двери постучит,

А то любовь в окно заглянет.

 

В самом деле, я потерял ключи от квартиры и очень по этому поводу сокрушался.

Тонкое восхождение к себе, прислушивание и рекогносцировка местности после сна, рядом со сном, около сна и вокруг сна как его «земное» продолжение — околосонница.

Смотрите на спящих собак.

В них столько любви и доверья.

И это нам явственный знак,

Что братья они, а не звери.

Хотя бы одну лошадь спросили когданибудь, согласна ли она погибать от пуль и картечи?

Если в твоих глазах не умещается небо, не сужай его — выколи глаза, и ты поймешь, какое оно огромное.

Женщину сначала следует открыть, затем приручить, а потом уже и полюбить. Если же вы полюбите ее прежде всего, то все остальное остановится уже проблематичным.

Бабочка — старожил. Второй день уже живет.

Самая драгоценная свобода — это свобода от заблуждений.

Одна весьма ученого вида дама сказала мне в книжном магазине: «Как бы нам состыковаться телефонами». Стыковка не состоялась. Ее пленительный образ навсегда померк в моем сознании.

Когда звучит музыка, мир погружается в молчание и даже время забывает о том, что ему кудато надо идти.

Жизнь — это парад расставаний. Каждую минуту мы с кемто (или с чем-то) расстаемся.

Из волос остаются самые преданные.

Полночь. Человек за столом. Бью часы… Стук в дверь.
Кто там… так поздно?
Прошедшее время.
Где же ты так задержалось?
Я проходило.
Так проходи же!
Я уже прошло.
Ну и что же ты хочешь?
Я хочу быть и остаться.
Где и как?
Я хочу перейти из прошедшего в прошлое.
Хорошо, проходи.
Я прошло.
Что же мне с тобой делать?!
Вспоминать.
А как мне тебя найти, где ты теперь находишься?
Всюду: в проходных дверях, в проходящих поездах, в забытых книгах,
в прохожих и уходящих людях.

 

У каждого пола — свое подполье.

Простота — не награда, не достижение, не доблесть, не цель. Она — лишь условие. Непременное условие совершенства. Краткость — сердце простоты. Кратко — значит прямо к цели. Без отклонений и извилин. Извилины — не от ума, а от хитрости.

Только живые знают, каково это быть мертвым.

Женщины бывают трех родов: гласные, согласные и несогласные. От гласных держусь подальше, к согласным тяготею. Несогласных окружаю нежностью и осаждаю как прекрасную крепость в надежде на восхитительную капитуляцию.

Никто не знает как ему плохо, пока не будет еще хуже.

Смерть всегда приходит откудато со стороны, а болезнь только изнутри. Она, как домашняя собака гдето там долго спит на обочине и вдруг неожиданно поднимается и в считанные минуты захватывает все пространство.

Болезнь — это утрата центра, рассогласование всех частей организма, смута и переполох. Болезнь — восстание угнетенных масс, вопросы и недоумения слабых, маргинальных органов к другим, более продвинутым и благополучным. Как будто разные стороны моего тела поссорились и затеяли разборку. Необходим диалог.

Болезнь — это выход наружу какойто иной, но твоей же сущности. Как будто некий твой заместитель занял командный пункт, оказался в центре сознания. Может быть, это еще одно мое «я», до сих пор пребывающее в подполье.

Победа монотонного начала, заклинивание на одномединственном состоянии, утрата разнообразия — это и есть болезнь. После болезни настает выздоровление, а вместе с ним возобновление и обновление чувств и душевных ресурсов.

Уж лучше бы он был — ушлый, пусть — дошлый, даже прошлый, но он — пошлый.

Мусор — это все то, что присутствует, но не приносит немедленной и ощутимой пользы.

Например, мои записные книжки.

Прибавочный пункт иносказаний.

Одному человеку стало душно в закрытом помещении, он устал от однообразия. Человек сел в первый попавшийся поезд, не спрашивая, куда он идет и когда прибудет на конечный пункт. Можно выйти на любой станции, которая приглянулась или ехать все дальше и дальше. Главное — движение. О результате случайный пассажир пока не задумывается. Так и дневник. Он начат однажды и длится понемногу, пока продолжается жизнь, пока остаются чистые листы и воля к записыванию. У этого предприятия нет конкретного замысла, идеи, плана, структуры, графика. Дневник сам настраивается на определенный лад в процессе возникновения заметок. Может быть, со временем на его страницах появится некий внутренний редактор, отслеживающий соблюдение стройной архитектоники и стилистики. Автор дневника о них даже не догадывается, но уже невольно им подчиняется. Постепенно устанавливается примерный регламент. По крайней мере, два правила претендуют уже на практическое руководство.

1. На всем пространстве дневника преобладает неприкосновенность права первой записи.

2. Ничего лишнего. Никаких цитат. Ни малейших вторжений. Записывается только то, что непосредственно рождается в недрах дневникатора. Непременны краткость, точность, сдержанность. Так начинается второй дневниковый период.

Объявление: Одинокая часть мечтает стать целой и начать новую жизнь. Осколки и фрагменты могут спать спокойно.

Рассмешить сразу двадцать человек легче, чем одного, отдельно взятого. Юмор не предмет, а отношение, он невидим, но вездесущ. Юмор — это внезапная догадка о неочевидной стороне явления, мгновенное углубление в неведомое, но постижимое. Юмор прост и простодушен. Он открыт для всех, но не подъемен для многих. Птица взлетает на наших глазах, но как она это делает, мы не ведаем.

В отличие от сатиры у юмора нет намерения и цели. Юмор — это моментальный отскок мяча, скольжение без царапин, неуловимое сверкание, миг, когда навскидку, без подготовки, с первого выстрела попадаешь в самую сердцевину. Не пропустить, не опоздать, не промахнуться. Юмор молниеносно соединяет десятки линий и направлений в одной точке. Можно уметь различать юмор, но научиться ему нельзя.

Если вас замочили, то вы уже не утонете.

Лег в постель в два часа ночи, а гдето около трех началась гроза. Она пришлась на самую крепкую часть моего сна. В темноте гроза казалась особенно неистовой и свирепой. Ощущение было такое, будто к городу подошла вражеская армия, окружившая его сплошным кольцом пушек, которые бабахали непрерывно и с невероятной силой. От такой пальбы невозможно было не проснуться. Я просыпался, но только на мгновение. Сон в свою очередь, как могучий исполин, снова опрокидывал меня, не позволяя подняться. Две равновеликих и равноогромных стихии отчаянно сражались за мое внимание. Раскаты грозы между тем еще и еще раз наваливались на меня, но никак не могли побороть сон.

Пропадая в пространствах сна, я чувствовал себя счастливым и молодым в эту самую грозовую ночь нынешнего лета. Нечто подобное я испытываю, слушая Неоконченную симфонию Шуберта.

Звезды смотрят вниз, а люди — вверх. Гдето на пересечении этих взглядов рождается все великое.

В комнату робко вошли две девушки. У одной в глазах было небо, у другой — морская вода.

Автор стихотворения сам (самостоятельно) устанавливает режим высказывания, планку воображения, меру свободы и необходимости.

Собака — это волк, отравленный человеколюбием.

Иные люди спят не от усталости, а от избытка здоровья и душевной чистоты.

Голос — это тот стержень, на который насаживается весь человек.

В преддверии осени возвращаются сны, настроения, слова. Осень собирает в своем пространстве все: все краски, цвета, чувства, все градации увядания и упадка, все погоды и температуры. Приятно думать, что преобладающий мотив осени — убыль: падают листья, улетают птицы, уходит тепло, сокращается день. Но это только значит, что осень освобождает пространство, открывает новые возможности для сборов и решений.

В гробу я видел вашу колыбельную.

Снятся диковинные слова. Часто зыбко и неотчетливо, но иной раз они предстают в смущенной сном голове вполне явственно и гравюрно. Например, такие: ТИШАТНИК, СЕРДЦЕИЗБИЕНИЕ, СТОЛПОСОТВОРЕНИЕ, СВЕЖЕСОТВОРЕННЫЙ.

Стараюсь запомнить занесенное слово, удержать, закрепить, чтобы утром записать. Однако то и дело слова ускользают, пропадают и чахнут в темных зарослях сознания…

Я слова выношу из сна,

Как раненого с поля боя.

Стихотворение — это задача, условия которой мы не можем сформулировать, предварительно не решив ее.

Болезнь, сон, секс, смех, обморок — это крайняя концентрация смещений, жизнь на кончике своего самочувствия. Та же природа и у творческого состояния: выпадение из гнезда постоянства, инобытие, перемещение в другое время и пространство.

Я встретил дворника с лицом пророка.

Больше всего болезнь боится смерти. Смерть ближе к здоровью, чем к болезни. Здоровье и смерть — твердые, прозрачные и окончательные состояния.

ТОСТ

Если женщина одна, то она уже другая, если она другая, то уже не одна. Выпьем за то, чтобы наши женщины с нами были своими, с другими — чужими, но прекрасными всегда.

Смерть — это выход из себя, прощание с одиночеством, слияние с чемто огромным и многочисленным.

Сердце — это поезд, у которого только одна остановка — последняя.

Лучше еще раз наступить на грабли, чем однажды напороться на вилы.

Иногда на проспекте и на площади я встречаю актеров драматического театра, идущих на репетицию. Позднеосенняя глухая пора, позднее утро. Туман понемногу рассеивается, отступает к окраинам. Почему у них такие изможденнобледные лица, отчаянные глаза, скорбные позы? Они идут, никем не узнанные, отрешенные от жизни, ничего не видя перед собой. Так восходят на эшафот. Нет, они не переодеваются в белые одежды. Они вступают на сцену совершать свой мучительный подвиг. Они уходят в роли, как в монастырь. Для актера роль — это клетка. Выходя из нее, он продолжает нести на себе эту крестную ношу, эту клеткутюрьму, ощущая в груди тяжесть пустоты и ничего не получая взамен.

Почерк — это чертеж души и отпечаток наших сердцебиений, вечная и безнадежная погоня вслед за убегающей мыслью. Почерк — это мой скомканный голос, вздроги и судороги моих душевных напряжений. Сначала рождается почерк, а уж потом — человек. По образу и подобию.

На пути к смыслу почти на любом его отрезке можно сделать поворот к юмору. Главное — не пропустить момента.

Вдохновение — это последняя ступенька на лестнице высоких состояний.

Смех — попадание, невпопад, мостик между провалами, полотнище торжества, флаг капитуляции, вымпел неудачи.

Смех — ключ к настроению.

Смех — стремительное карабкание в гору, падение с кручи. В доме смеха никто не живет долго, а двери никогда не закрываются, там нет окон, а только зеркала. В доме смеха много зеркал, а в доме смерти всего одно. В это зеркало можно посмотреть только один раз.

Сон — декорация души. Дневной сон — дачный домик, ночной — глубокий каземат.

Сон — внутреннее окно. Сегодня я видел вальс разноцветных композиций, а также задумчивые перемещения упитанных красночерносиних фигур. Быстрые сны бегут за нами, медленные уходят от нас.

Если всякий полюбит любого, то каждый будет счастлив.

Я люблю жить дома, а дом рад, когда я в нем живу. Дику тоже нравится приходить после прогулки, когда мы собираемся все втроем.

Полезные советы. Писать следует так, чтобы читатель, взяв книгу в руки, не схватился за голову.

Первый этап всякого поиска — дознание. Дознаватель начинает, исследователь продолжает, завершает и делает выводы — знаток.

В любви нельзя выбирать. Но можно стать избранным.

Западный край неба — светлый. Его последнего коснулись лучи уходящего солнца. На фоне светлого края деревья кажутся темными, печальными, покинутыми. Тихо. Темнеет. Тьма и тишина сливаются и проникают одна в другую. Перед ночью густые тени идут по земле, а по небу тянутся невесомолегкие, серые полоски облаков. Осень прибывает ночами.

Голая правда презирает истину, одетую с иголочки.

Девушка с веслом — это аллегория подавленного желания. Вместо… ей дали подержать весло. Потому у скульптуры такой несчастный вид.

Классные игроки не только бегают за мячом, но и внимательнейшим образом за ним наблюдают, буквально не спускают с него глаз. Много глаз следят за мячом. Тем не менее, для всех, включая и вратаря, он влетает в ворота неожиданно.

Двадцать пятый кадр.

Приблизьте вашу речь к моему уму.

Если отступать от нормы долго и последовательно, то рано или поздно вступишь в другую норму — противоположную.

Во сне человек так высоко поднимается по лестнице одиночества, что выше только смерть.

Сон — это берег, обитаемый каждый раз, как только мы к нему причалим.

Ну и чем же мы отличаемся от плоских червей?

У одиночества нет границ. Есть только край, за которым начинается другое одиночество.

Литературоведение «ведает» литературу, критика ведет ее за руку, ну, а доводит изящную словесность до реального воплощения только читатель, взявший книгу в руки.

Каким должно быть зеркало, чтобы Вселенная смогла увидеть в нем себя всю — с головы до пяток.

Некоторые индивидуумы остановились в своем миропонимании и застыли в нем навечно, как мухи в смоле.

Ревность — это чучело любви.

Синее кажется чемто сугубо противоположным осени. Но по сути… синь, синька, посинение — это сердцевина осени, глубоко ее скрытая и сокровенная часть.

Осень — неотвратимо отступающая девственница. Она сдается неохотно, медленно, роскошно и принародно, как дева, теряющая свою непорочность.

С самого утра сегодня меня занимает судьба Римской империи. Достигнув крайних пределов, подмяв под себя все прилежащие земли и народы, империя потеряла цель, утратила движение и вместе с ним смысл своего существования. У Рима не стало соперников, мышцы одряхлели от безделья, дух угас. Простой люд погряз в праздности и пьянстве.

Империя как любовь или как велосипед вынуждена непрерывно продвигаться, расширяться и расти или падать и рушиться.

Когда молоко достигает преклонного возраста, его уважительно называют сыром.

Со временем выяснилось, что стихи Александра Блока более всего соответствуют моему душевному складу, целиком и без остатка растворяются в моей крови, входят в сердце, как скрипка в футляр, как шпага в ножны или как попутный ветер в паруса. Блоковские строчки сами собой происходят во мне и растут долго, как деревья, созревают, как кристаллы. Синий плащ, желтые карты, белые ночи — самые близкие мне символы.

Личность — это роль, которую общество навязывает человеку.

Ирония — это гнев, смягченный умом.

Эпоха Возрождения «разжаловала» Землю, обитель человека, «переведя» ее из центра мироздания на периферию, на обочину нашей Галактики. Не с этого ли места берут свое начало нигилизм и наплевизм по отношению к природе, вытаптывание окружающей среды.

Осень прихлынула вдруг и сразу, встала рядом, нацелив свои острые желтые глаза на одряхлевшее лето.

Дурака любить легко, а ты попробуй умного!

На «Горе от ума» можно посмотреть из заповедника гендерной проблематики как на войну миров: женского и мужского. У каждого из этих полов есть свой потенциал нетерпимости. Грибоедовские старухи проторили дорогу тургеневским девушкам. Старухи в России больше, чем старухи: они наша национальная идея и наш (вместе с матом) стратегический запас.

Ах, эта пуговица — вдова,

Пальто исчезло,

А она жива.

Музыка постоянно напоминает нам о том, что в мире есть нечто еще более возвышенное и прекрасное, чем она сама.

В каждом человеке спрятан колокольчик, и если его задеть, он зазвенит. При этом вовсе не обязательно делать вскрытие.

Бойкиня. Это женщина, участвующая в бойкоте, бойкотируемая или просто бойкая?

Понять, что такое метафизика и умереть!

Революции устраивают провинциалы, выходцы из забытых Богом городишек и захолустных местечек. Захолустье чернозем для фанатизма и радикализма. Уединенность и недобор впечатлений делают воображение односторонним, а ум — узконаправленным.

Аисты приносят тех, кого уносит время.

Алла положила Дику творог в миску. Он подошел, понюхал, фыркнул, потоптался, затем встал сбоку и стал пристально смотреть на меня с обидой и укоризной: видишь, мол, что мне подсунули. Безобразие!

Пока население молчит, народ безмолвствует.

ЗАТВЕРЖЕННЫЕ РЕЧИ:

Я в Бога не верю, верю в себя и в свои си

лы. Любит мошенник, и насильник верит в себя и в свои силы… Человек слаб изначально, ему необходима опора. Но не из камня, не из железа, а из ВозДуха. И из того, что нетленно, не материально, но осязаемо.

Если вы любите женщину и в то же время пытаетесь понять, за что вы ее любите, то вы — чудовище.

Собаки привязываются к нам, мы — к кошкам, кошки — к женщинам, женщины в свою очередь к собакам. Так вот мы и живем все вместе в этом неразмыкаемом круге любви и добрососедства.

Далеко заполночь закрываю глаза в надежде заснуть, и перед моим внутренним взором проплывают лица. Очень разнообразные, смутные, размытые, но все-таки можно различить среди них и мордатых женщин, и усатых мужчин, и юные сияющие рожицы и скорбные лики. А иногда и совсем уж какието бесполые исполины, и дельфиньи образы, и свиные хари. Долгое время я не мог придумать какуюнибудь мотивировку этому ночному параду физиономий. Но однажды вдруг уразумел, что эти многие видения прошедшего дня — не что иное как разные варианты моего собственного обличья. Стало быть, и таким я предстаю, и этаким, а то и еще хуже и дальше некуда. Аналитическая служба ночи безошибочно выдает мне мгновенные портреты моих дневных настроений, копии моих гримас и ужимок. А иногда и добросердечные порывы.

У каждой женщины есть свой неприкосновенный запас чувств (заповедных мест и трепетных точек). Тех, которых еще никто не касался. А они ждут, остывают, линяют и сохнут от ожидания. Женщина — роскошный рояль с откинутой крышкой. Придет дворник, тронет небрежно дветри клавиши неумелой рукой и захрапит в углу с бутылкой в обнимку. Когда же придет настоящий настройщик?

Лес — это заблудившийся сад.

Жизнь прошла. Прошла, оглянулась и сказала: «Ну и дурак же ты, братец!»

Никто и никогда не видел, как обезьяна превращается в человека. Нет прямых доказательств. Зато примеров обратного превращения и очень наглядных — великое множество.

Наши чувства растут вместе с нами. Они продолжают расти и тогда, когда мы уже прекратили свой рост.

Появилось много людей с «неправильным» лицом. Можно заменить кожу, подтянуть скулы, выправить нос. Но как можно пересадить обаяние. Нелепо предполагать, что хирург со скальпелем в руках переплюнет Господа Бога.

Когда все лица вокруг принимают одинаковое выражение — это толпа.

Из глубины времен театр выносит напоказ и придвигает к самым нашим глазам давние, но всегда трепетные страсти и страдания человеческие.

Миссия — это роль, умноженная на идею.

Когда берешь в руки перо, никогда не знаешь и не ведаешь, куда оно двинется и где остановится.

Сначала появилась песня. А уж потом из нас вышли музыка, слова, восторг, грусть, экстаз и порыв. Автор тоже возник вместе с песней.

Каждый падает в свой колодец.

У Пастернака бормотательная манера писания стихов.

Языки дыма расписались и распоясались на окраине неба.

Украина то и дело хочет кемто стать: членом НАТО, частью Европы, образцом демократии. Но это все формальные, внешние и временные ситуации. А надо прежде всего быть. Быть у себя дома, состояться внутри себя и стать самой собой. Только такие субъекты поведения (страны и люди) имеют шанс стать достойными и уважаемыми в мире.

Смесь воздуха, воды и тьмы, и света, разбавленные кислым молоком! Такое сегодня небо.

Еще в детстве видел однажды, как оскопляли теленка, и запомнил его глаза, полные боли, страдания и недоумения: за что? Этого хватило на всю жизнь.

Придет время, когда для каждого из нас наступит Великая Тишина.

Человеческое лицо — это первая подлинность и последняя уникальность. Когда сотрется все — другое, останется лицо. Прежде всех словесных формул, этикетных форм, образовательных достижений человек предъявляет лицо.

Порок — невидимая часть добродетели, а добродетель — нераспознанный порок.

Пустота лаконична. Лучше сказать: она не имеет размера, ибо в пустоте что точка, что окружность — все равно. К тому же в пустоте нет соотносимых предметов, которые организуют и структурируют пространство. В пустоте уже есть все, что существует в мире и еще то, чего в нем нет.

Без веры пусто, без надежды темно, без любви холодно.

Недосказанность, невысказанность — это перманентное состояние человека. Всего (да и сотой доли) не скажешь. В этом драма человеческого бытия… Сели в такси, секунда прощания, и гости тут же затерялись в огромном пространстве, где каждый из нас — только точка. Как остры и горьки эти первые минуты расставания. Все нити, все нервные окончания постоянно были обращены к ним двоим — и вдруг все оборвалось. Чувства, как слепые котята, тычутся во все стороны в отчаянной безнадежности. Полное ощущение сплошного обвала. Уехали. В миллионном городе на двух человек стало меньше. И город опустел.

Мы ушли вперед от своих родителей, от бабушек и дедушек, а они как бы остались позади. Но можно предположить и иную последовательность. Наши предки и пращуры уже ушли туда, а мы только собираемся идти вслед за ними. Они старше нас и там. Мы — за ними, а за нами пойдут другие поколения. Ergo, человечество выстраивается в обратном порядке. Уходящее человечество.

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов