ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня четверг, 21 ноября, 2024 год

    Уродился я болезненным, сырым, психологически ущемленным и потому ревнивым – особой с притязаниями. Вообразите, в мир вошла первая рожденная человеками персона, и никто, никто не предался ликованию, не воскликнул: Бог мой, в этом мире нет ничего драгоценнее, вот оно – воплощенное подобие Бога, господин мира, ах, Каин, ты даже не знаешь, какой бесценный ты подарок миру, тебя должно лелеять и беречь во веки веков! Увы, передо мною, смертным, стоял безмолвно безучастный мир. Молчал и мой Отец небесный. Между тем в моей крови звучали неотступно слова родительницы: «Приобрела я человека от Господа». А мой Творец молчал, как если бы Он не был мне Отец и «сторож», как будто бы Ему нет дела до первого из агнцев, зачатого и от Святого Духа. Помню, в моей крови родился вопль: «Авва, Отче, зачем Ты оставил меня?» Я чувствовал: «То ревность по доме Твоем снедает меня». Сердце мое пожелало быть предметом исключительного «призрения» Господа. Кто-то скажет: гордыня родила прихоть. Я возражу: вожделение пришло ко мне по зову крови, как лекарство по диагнозу, возникло, можно сказать, в предсознательном состоянии – появилось еще в сердце ребенка.
    Помню, Авель еще не появился на свет Божий. За какуюто провинность родители наказали меня. Настоящие родители не могут, решил я, так обходиться со мной, их следует пребольно покарать. И вот я вижу себя мертвым, чувствую, как сладостно трепещет мое сердце – мнится мне, я слышу, как безутешно стенают мои родители. О, Боже, слышу я в их плаче, наш обожаемый Каин, в целом мире наша единственная драгоценность, наш первенец не может оставить нас, без него и мы не можем жить! Получив весомые заверения в любви, я покинул смертный одр, вернулся в норму жизни. Позже я узнал, что к этой спасительной уловке прибегают почти все дети. Но если все инфантыневропаты мира помечены одной хитринкой самопреображения, значит они отмечены одной печатью бытия, можно сказать конкретней – печатью Господа. Моя «смерть» в истерике – это ведь знак ухода в небытие, точнее в предбытие, а выход из него и новое «становление», т.е. жизнеутверждение, возможно по воле Творца, в соответствии с именем Иегова
    – «Он дает становиться, причиняет быть». Очевидно, защитительное движениедетской души ею не придумано. Очевидно, «хитрая» психологическая акция возникла в исступлении, истерия исключает какуюлибо предварительную раскладку, оценку цели и средств поступка. Истерию предваряет один мотив: ах, меня не любят – пусть будет плохо всем меня родившим, в надгробном плаче увижу, каково им без меня! Автоматизм в технологии преображения подсказывает, что маленькая «хитрость» протекает по знакомому, однажды уже пройденному путидействию – в его итоге по воле Бога я счастливо вошел в этот мир в ликующем единении с родителями. Определенно – в акте моего прихода в этот мир в мгновения зачатия моей персоны. Ведь теперь, после невротической реакции на безучастность Бога и родителей, ко мне приходят заверения, невольно и неосознанно выраженные моими родителями в акте моего зачатия: ликуй! ликуй! кровь наша единородная, о! наше чадо, ничто в этом мире не может вызвать у нас большего восторга, чем ты – единственно истинно божественная ценность! Генная память моей души отсылает меня из исступления невропатии в божественный восторг зачина моей жизни, чтоб в постневрозе я в этом мире толькотолько «стал».
    Само собой, яйцо и курицу Бог создал одновременно. Естественно, Творец самым непосредственным образом участвовал в зачине моей персоны. Но в моих размышлениях о цели и механизме невроза причастность Господа и свидетельство моей родительницы о Его соучастии в воплощении перворожденного я ставлю на второе место. Прежде всего, акцентирую мою включенность в процесс зачатия ссылкой на инцестуозные сны почти всех подростковневропатов. Этот сон ничто не предваряет по эту сторону жизни подростка, кроме его угнетенного состояния. В аспекте либидо его сознание и побуждения – чистый лист, но с тайнописным протоколом о вхождении души с Духом Господа в плоть, с предложением присно пребывать в райских восторгах первой встречи с миром. Кто составил и намеренно внес в память моей души этот протокол? Наверно, ни я, ни мои родители, иначе ктото из нас при ясном сознании мог бы вспомнить о нашем соработничестве в райских кущах. Несомненно, визуальную документации о моей причастности к брачным вибрациям, меня же предварявших, в моем сознанииподсознании оставил Господь. И значит, точнее не сказать, моя душа есть мысль Создателя обо мне и мое, моей души, упование на Творца. Мою психею, драгоценный инструмент моей жизни, «сторожит» ее Создатель, это Он выметает ощущение моей неполноценности из жилплощади моего и Его общежития – об этом повествует четвертая глава Бытия. Господь в моей психеюшке прописан постоянно. Вот стань я сейчас атеистом, мой Бог, мой личный «сторож», меня не покинет, будет ждать моего просветления, вдруг мне будет нужда в обетовании. Скажем, взмолюсь, опять попрошу вязанку дров. Пусть дров опять не получу, а душенька моя опростается, опять согреется.
    Почему именно во сне Господь мне предлагает радостно принять себя и мир? Именно в состоянии «крепкого сна» животворящее «ребро» моего папеньки оплодотворило плоть моей маменьки. Я был зачат утром на стыке шестого и седьмого дня творения: отдохновение в «прохладе дня» седьмого Господь начал с прогулки. В то судьбоносное утро мои родители «прозрели» – самоназвались человеками, из ипостаси «стоящих рядом» с животными перешли в ипостась «стоящих напротив помощника» – тех же животных. На двузначность слова «соответственный» обратил мое внимание мой правнук, отрада моей души, духоносный Моше.
    Взял я както Тору, вчитываюсь в третью главу Бытия, а тут как раз Моше появился. Слушай, говорю, писатель, я за твою писанину в некоторых эпизодах ломаного, говорю, гроша не дам. Ну не мог, говорю, милосердный Господь «вражду положить между» человеком и «соответственным ему помощником», змеем. И потом, говорю, в эпическом писании о «становлении» человека ты опускаешься до банальной ремарки: ты, змейгорыныч, будешь жалить человека в пяту, а ты, человече, будешь поражать аспида в голову. Сдается, говорю, ты, Моше, калякаешь без царя в голове. Вот в первой главе ты пишешь: «И сотворил Бог человека... мужчину и женщину сотворил их». А во второй главе, оказывается, Господь создал мужчину в третий день творения, в день появления зелени травной на подсушенной земле, а женщину – только в шестой. Спрашивается, какой записи верить? Какими таблетками против застойных явлений в простате Господь пичкал мужчину пока не привел к нему жену. Писатель, говорю, перепиши писание, изволь устранить ляпы.
    Милый, говорит, дедушка, ты когданибудь задавался вопросом, почему деяния Создателя разделяются по дням? Всемогущий Бог мог бы создать мир одним махом в одно «утро», или, скажем, за восемь «дней». Зачем в тексте повторяется «и стало так», «и был вечер, и было утро»? Ответ «так пожелал Господь» не принимается. Творец созидает разумно и, надо думать, технология возведения мироздания задается его устройством, Создателю заведомо открытым. Этапы созидания мира, безусловно, связаны с формой его существования: небесная и земная «твердь» могут висеть на нитях, скрученных из принципа бытия материи. В противном случае следует загадочный и единственный вывод: заманилось Господу седьмой день недели сделать отходным.
    Отдаю, милый дедушка, должное твоей проницательности, тебе удалось подметить, что дел у Господа по первой главе восемь, по знаку бесконечности, и рассказ построен по определенному канону симметрии. К удивлению, ты не заметил симметрию и совместимость дней творения. В третий и шестой «и стало так» Господь сказал по два раза на дню. Второй и пятый дни совмещаются по смыслу рабочих дел Создателя: «твердь и вода под твердью» подготовлены для обитания «пресмыкающихся, больших рыб и птиц». Появившаяся в третий день на подсушенной «суше» «зелень травная предназначена в пищу» исключительно «земным зверям» – все по протоколу шестого дня с включением в него дел третьего. Вот ведь «дерево, приносящее плод», «земля произвела» после появления «зелени травной», потомуто в шестой день творения «всякое дерево, которого плод древесный – будет в пищу» человеку, ибо он появился после «зверей полевых». По смыслу и символике распределения пищи шестой день совмещается с третьим и вырастает из него, как вся вторая тройка дней из первой. Ведь четвертый повторяет и завершает начатое в первом. Вот в первый день «и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью». Но для «отделения дня от ночи» нужны «светильники на тверди небесной», а «светильники» появились «на тверди» в четвертый день. И значит, уже в первый день свет дня от тьмы ночи «отделяется светильниками», созданными в четвертый день творения! И значит, четвертый день не отделим от первого: «и стало так» на эти два дня прозвучало лишь в четвертый. Но если четвертый день остался в первом, то пятый не вышел из второго, а шестой – из третьего, две тройки дней совместимы по соответствию и адресации дел. К тому же, границы дней подвижны и, прямо скажем, условны. Высушивание земли в третий день по смыслу стыкуется с акцией отделения «воды над твердью от воды под твердью» во второй день, а утворение животного мира, за исключением человека, можно отнести и к пятому дню, поскольку исполнительный вердикт «и стало так» по пятому дню звучит лишь в шестой. День шестой начинается с Божьего повеления земле произвести «гадов», уже сотворенных в предыдущий день. Да, дни сменяют друг друга, но в делах они повторяются, ни один из них не покидает рамок предыдущего. И каждый может считаться первым, четвертым или седьмым, может быть порогом, предбытием нового шага жизни. В финальный для первой тройки дней живая нить жизнетворения, кажется, прерывается – четвертый день уходит в первый. Но, слава Богу, нет – новый первый день для второй тройки дней затаил рождение нового и более высокого витка жизни: природа заселяется «гадами, рыбами и птицами». В седьмой, финальный и четвертый для второй тройки дней, жизнь вновь приостанавливается, вновь уходит в предбытие – Господь прекращает жизнетворение. Но, слава Богу, нет – жизнь восходит на еще более высокий уровень, в мир входит существо с разумным мышлением – соработник Творца. Первый, четвертый и седьмой – дни связи «неба и земли». В смене дней от первого к третьему дела Творца приземляются. Впрочем, в третьем наметилось движение от земли к траве, от нее – к деревьям, а от них – к «небу»; четвертый день, как первый, смыкает «небо и землю». Новая тройка дней – рефрен первой, дела Творца опять возносятся: животным – трава, человеку – плоды дерев, создание, «подобное Богу», смыкает «небо и землю», вводит смысловое содержание в связь Бога с земной жизнью.
    Итак, милый дедушка, наша жизнь непрерывна в том, что в ней одно мгновение бытия, можешь назвать его «днем», замещается другим, новым «днем», а сама жизнь не уходит из мига своего зарождения, она неизбывно остается в предбытии – не уходит от Бога, не выходит из «времени» зарождения!
    Если тебе, дед, время видится текущим, будь потвоему, только тогда изволь считать, что движется оно, по представлениям наших ближневосточных мудрецов, не вперед, а назад – в предысторию бытия, в предбытие – небытие. Ведь «пост» в бытии не отличается от «пред».
    И согласись, жизнь – искры в небытии, она пульсирует в нем, возгорается, как свет во тьме. И разве человеки не идут к некому финальному «образу», назначенному им Господом в начале их пути, уже в момент зачина? Но на таком пути к задуму Творца о нас мы идем не вперед, а назад, к мигу возгорания Божьей мысли о нас. Нам только кажется, что мы идем к вершинам жизни, на самом деле, мы остаемся подле Господа – единственного пика бытия. К Богу не нужно идти, от Него не следует уходить. Наш мудрый Енох поступил умно, он не шел к Богу – «ходил перед Ним».
    Итак, вот первый вывод из первой главы: жизнь продолжает «становиться» в лоне предбытия. И есть еще один: жизнь – структура эволюционирующая, от одного к другому дню она становится умнее. Любая речка в этом мире течет быстрее, чем ее воды. И глупо думать, будто задумавший войти в нее второй раз, останется таким, каким он был в первом порыве.
    Считай, дедушка, вторую главу мы, в принципе, прочли. Уже по первой, человека можно считать соприсутствующим Творцу от начала мироутворения. Кому, как не человеку, в четвертый день творения Он устанавливает «и времена, и дни, и годы» его смертной жизни? Ясно, для умеющего понимать «знамения» неба, для живущего в этих знаках времени. В шестой день прежде «гадов и зверей земных» Господь сотворил «скотов», животных, прирученных человеком, хоть в мир он, человек в полный рост, войдет под занавес шестого дня и начнет одомашнивать животных.
    Вторая глава вошла в первую, это рассказ о шестом дне творения с включением в него предыдущих дней. По дивному свойству творческого почерка Создателя. Когда бы не вошло Его творение в бытие, оно задумывается Им, скажем еще раз, в ноль времени. Господь ведь пребывает в состоянии полноты и завершенности, и значит, вся картина мира от первого из дней до наших дней и присно явлена Ему в едином видении одномоментно.
    Временную, по нашим обиходным понятиям, растяжку «становления» жизни Господь сжимает в «точку» без какихлибо пространственных координат. Бог существует вне какихлибо соотношений пространства и времени. Мир остается перед Создателем чемто вроде воздушного пузырька в безмерном океане «вод над твердью». Вот лопни этот пузырек сейчас, окажется, а наши часики вовсе и не тикали. Как бы ни пузырился наш мир, как бы он ни расширялся, в океане вечности, перед Творцом он лопнет в миг появления. Взорвется сейчас! Вечность ведь не длится. В масштабной ипостаси Господа часть и целое равны – мгновение и вечность у Него уравнены, Бог не томится вечностью – живет сейчас. Подумать только, бытийствует, как я.
    Поскольку мир есть Божье порождение в высшей степени разумное, у него достанет какогонибудь аксиологического чутья не уходить от «вечных ценностей»
    – от Господа. В разумно организованный мир как в мысль Творца время не входит, так как его онтологический смысл низведен до «нуля» – время не входит в истинные и единственные координаты существования мира, в свободу, волю и разум Создателя. Вот этот счастливый момент нашего разговора не может быть менее драгоценным, чем следующий. Безмерная ценность нашего бытия может быть измерена единым мигом существования мира. Наверно, наверно же, мир – это отпечаток Божьего состояния, и это состояние не может изменяться.
    Будь сказанное плодом доморощенных мерок, право, я не рискнул бы умничать. Уж очень серьезен предмет разговора. В томто и дело, эти мыслишки мне слышатся в тембрах источаемой Торой небесной музыки. Пока не знаю, как, но думаю, мне удастся както артикулировать главную тему этой Божественной музыки. Согласись, дедушка, я имею право ошибаться. Сделай одолжение, опровергни мои придумки. Опровергни вывод первый: мир не уходит из сингулярной точки возникновения, из сингулярного мига предбытия – он неизбывно зарождается. Здесь и сейчас! По тексту первой главы Бытия.
    Открываем вторую главу – попадаем в панораму мира, привязанную к Божьему премирному задуму, когда «еще не было всякой полевой травы, и всякого полевого кустарника, и не было человека». Еще неявленные объекты мира перечислены одновременно, совокупно, в одном, едином проекте бытия. Все явлено сразу, связно и гармонично. Явления, объекты и существа – суть знаки Божьей мысли о бытии, их можно уподобить знакам алфавита: как буквы азбуки одни из них не появились раньше или позже других. Как средство рассказа о мире, токах жизни в послании Бога человекам они синхронны, одномоментны. Сказано, что ничего нет, и все явлено в перечислении, все присутствует в задуме Творца – первая глава Бытия уже включена в Божью мысль, тотально охватывавшую мир.
    В богодухновенном рассказе о становлении мира и человека не может быть интриги: в этом повествовании все названо до воплощения. Вторая и третья главы показывают, как явленное совмещает себя с до времени названным.
    Среди зверей полевых змей появился в пятый день творения первым, а по второй главе – в тот же пятый день, но после человека. А лишает конечностей от века безногого змея Господь к исходу шестого дня: «карает» «хитрого» перед наказанием человека. В этой симметрии сотворения и возвращении в «прах» земной пары «самых хитрых» есть глубокий смысл: развернутая жизнь этих созданий включена Творцом в момент замеса жизни из праха земного. «Вражда положилась» между «соответственными» в час сотворения «ходящего на чреве своем». У Господа все тут и сразу – Его творение не покидает мгновений прихода в мир. Сюжетная линия змея возвращает его в предысторию бытия. И подсказывает: в Божьем задуме бытия все детали и существа, скажем, змей и человек, сопряжены гармонично. Они – из одной связной мысли Творца о мире.
    В начале второй главы человек назван прежде всех живых существ. Кто перед нами? По первой главе, «подобие Бога». И в то же время это только эмбрион, из него к исходу шестого дня творения и сотворится «подобие» – в этот день он самоназовется. А пока, в третий день творения, назван даже не сам человек – его имя объемлет весь генетический набор всего клубка «жизней» (в тексте множественное число), «вдунутых» Творцом в общий замес жизни всех созданий: «адам» происходит от слов «дам», «дама» – «подобие», «мыслить». Из этого «адама», из этой единой мысли Создателя в преддверии сотворения живой природы произведутся все живые твари, а к утру седьмого дня творения родится существо с Божьим даром креативного мышления, способное уловить Божью мысль о себе. Можно сказать определенно: вторая и третья главы – повествование «о становлении адама» и его возвращении в «имя человека в день сотворения». Под Богом адам идет к Адаму. В каком взаимодействии с Богом?
    Попробуем проникнуть в ипостаси деяний Господа. Втретьих, оно разумно, эстетически совершенно. Достаточно беглого взгляда на природу. После очередного дня у Творца есть все основания сказать: «вот, хорошо весьма». Вовторых, нечто появляется в мире после волевого посыла Господа: «И стало так» – результат Божьего повеления. Но прежде всего – деяние Господа свободно, притом абсолютно. Всему сотворенному Создатель предоставляет свободу бытия, и само сотворение объекта жизни тоже свободно.
    Среди звучаний первой фразы Торы есть и такое: в начале сотворился Бог при сотворении неба и земли. Очевидно, Господь сотворился вовсе не в том смысле, что появился из предвечности, Он сотворился проекционно – выказал готовность соучаствовать в брачных отношениях «неба и земли». Вчитаемся в начало второй главы: «когда Господь Бог создавал небо и землю при их происхождении», когда на земле не было ничего, когда «земля была хаотична и пуста», она, земля, уже была олицетворенной, у нее появилось «лице», в одном предложении она названа по числу рабочих дней недели и всякий раз с движением вверх и вниз. Очевидно, Творец не стал бы «сотворяться», если бы не проник в потаенное желание земли быть «возделанной» и оплодотворенной. Не будь у земли живого желания родить «возделывателя», «подобного Богу», Творец не ввел бы в плоть рождающего начала жизни животворящее «ребро» со словами: «да, произведет земля...» Очевидно, Божье повеление является откликом на внутреннюю потребность родительницы жизни плодоносить. Источающая жизнь могла бы сказать устами матери всех живущих: «приобрела я человека от Господа», т. е. я, земля, с Божьей помощью состоялась как родительница жизни, я родила предмет своего вожделения – супругавозделывателя с его жаждой быть владыкой землижизни.
    Как видишь, дедушка, Господь сотворяется и земле, и человеку – они «становятся» по их внутренней потребности: земле – иметь мужа, человеку – право «господствовать» «над всей землей». И по ипостаси абсолютной свободы деяния Творца они сотворяются в ноль времени – в премирном состоянии. И в то же время, поскольку вся история бытия Сотворителю явлена целокупно уже в предыстории, Господь сотворяется живой земле и живому человеку на вершинном шаге эволюции. По смыслу повествования текст Господа в шестой день творения включен в предисловие второй главы. А просто говоря, Господь изначально дает земле и человеку пребывать в той связи, в какой они природно могут быть, дает с такой деликатностью, что объекты жизнетворения могут и не чувствовать на себе печать Творца. Свободные могут находить себя продуктом самосотворения в пространстве космического разума, вселенской воли и свободы, т.е. под сенью Создателя.
    Признаюсь, дедуля, в проработке мотива брачных связей земли и человека текст Бытия повторяет древний миф. Вспомни сказание о пахаре, с оралом он выходил на ниву голым, вонзивши рало в землю, он окроплял ее семенем мужа. Мнилось ему, он повторяет жест неба.
    «Не хорошо быть человеку одному», сказал Господь и «привел к нему помощника соответственного», затем «подобного ему». Очевидно, «не хорошо» сказано не по придумке Творца, а по сопричастности внутренней жизни человека, проницанию в его состояние. Именно у Бога истинного, этически абсолютно безупречного, чадо Его воплощает себя свободно. Вот задумай иной недоумок послать Творцу упрек, мол, почему я не сокол, почему не летаю, Бог вправе заметить, дескать, ты, голубь, сам задумал себя таким, каков ты есть, я только «привел» тебя к востребованному тобою «подобию», сделай одолжение, загляни в текст Бытия.
    Согласись, милый дедушка, надо приложить немалое усилие, чтобы во второй и третьей главах не заметить соработничества Творца с предметом жизнетворения. Ведь вот Господь не просто «производит» из земли всякую живность по роду ее, а предоставляет отнюдь не косной земле свободно «произвести» скрытую в ее недрах флору и фауну. Творец обнажает потенцию земли, извлекает из нее то, на что она горазда. «Да произведет земля», говорит Господь и «ведет» по жизни землею рожденное. Да, Творец сотворил человека из «праха земного», но перед актом Он сказал: «сотворим человека по образу Нашему». С кем «сотворим»? А кто творит себя и мир «подобно» Творящему его и тот же мир?
    Давай, дедулечка, посмотрим, как человек «называет соответственного ему помощника». Человеку, сказал Господь, «не хорошо быть одному» – из целостного Божьего запева жизни ему необходимо выделиться, живой природе стать старшим братом. Выделиться по внутренней потребности и творческой возможности. Выясняется, «называние» у себя творящего не сводится к навешиванию табличек, вроде того, се лев, а се собака. В природе тот же змей – а никакой, неким, «самым хитрым» он становится в палитре творцаанималиста. Знаю, ты, дедуля, склонен видеть в своих родителях нравственно чистые создания. Воля твоя, но изволь же видеть, нравственно чистые, со злом не знакомые клеймят «соответственных им» тавром вошедшей в их нутро природы: этот хитрый, тот подлый, свирепый, кровожадный, злобный, гнусный, этот похотливый, а тот... Между прочим, дедушка, както я спросил у твоих родителей, почему обезьянки бонабо не стали символом похотливости, они, заметил я, такое вытворяют, что человекам есть чему поучиться. У бонабо, сказали они, нет усов, у кошки – есть, похотливый кот, сказали, должен быть с усами, даже когда их сбривает.
    Определенно, свойства животных не проецировались на «назывателя», напротив, носитель звериных ликов мира побратски одаривал «ему соответственных» («стоящих рядом»), извлекая их имена из единого на все живые души истока «жизней» с единым для них «дыханием». Из объединяющего все живое образования с именем «человек», с «названием», к которому сам «называтель» делает первый шаг. И уже в раю подтверждает справедливость присловья: скажи мне, кто твой «помощник», и я скажу, кто ты. Первочеловек невольно выказал способность познавать токи бытия – первый в мире анималист мифологизировал «соответственных», привязал их к определенным знакам, символам жизни. Тот же змей, например, стал символом жизнетворения. Так человек вошел в мироутворение – ведь он «назвал» уже названное Творцом, вместе с Ним, в Его присутствии назначал братьям своим меньшим ниши жизни по мандату от соТворца: «как наречет человек всякую живую душу, сказал Господь, так и будет имя ей». Естественно, как «наречется имя» в мышлении адамачеловека, т.е. внутри мысли, названной Творцом человеком. Внутри единой для Бога и человека мыслиадама. Ведь вот в тексте не сказано: сотворил Бог... В Бытии записано: «И сказал Господь Бог … сотворим ему...» С кем «сотворим ему»? Безусловно, со способным войти в творческое пространство Господа и в нем шагнуть из отряда «рядом стоящих» животных в ряд созданий, «стоящих напротив» меньших братьев. Очевидно, со способным свободно мыслить в пространстве свободного разума Творца, со способным «назвать», опознать в себе органическую деталь Божьей мысли о мире.
    Между прочим, всяк свободно творящий невольно сличает им «названное» с уже изреченным текстом Создателя. Талантливый автор, как известно, берет свои сюжеты там, где их находит, гений заимствует свои сюжеты у соАвтора. И открывает сопричастность своего бытия Творцу. Как сделали это твои, дедушка, родители. Но, в отличие от всех творцов, они первыми ощутили, что не «одиноки», невольно сопричастны Богу. На этапе «называния животных» ощутили неосознанно: они еще не знали, что носят имя человека. Вот когда дитя Творца повзрослеет, самоназовется, Господь скажет: «Вот Адам стал как один из Нас». Заметь, в этой фразе нет сравнения, речь идет о сопоставлении Творца и творца, в жизнетворении «стоящих рядом». Начиная с мгновения вспышки мысли о человеке в свободном сознании Творца. По свойству открытости мысли, по ее возможности, скажем, стоять рядом с собой, рефлексировать на собственный счет, напропалую анализировать себя.
    Может показаться, Всемогущий сотворяется вне Его рожденному побуждению. Сдается, мои выкладки не подрывают статус Единосущного, пытаюсь все время стоять рядом с полосой Бытия. Попробую рассуждать последовательно. Итак, мир свободен и создан в свободном творческом пространстве Творца – этот посыл и дает нам право говорить о Боге. И значит, и у Творца, нам «подобного», как у нас, свобода есть состояние некой необязательности перед всем и вся, и вместе с тем в этой ситуации предоставляется право быть избранным, явленным всему, что как самость возникает в мыслипобуждении Творца, как и творца. Естественно, в светлый и ясный разум Творца может прийти свободная и ясная мысль. Гораздо трудней вообразить, что свободное мышление Творца натужно загружает себя рациональными расчетами... творческих потенций творений. Несомненно, Его создания – скол и повтор, «подобие» Его творческого состояния. Ну а если Господу Богу нашему может прийти ясная мысль, то поскольку ипостаси творческой работы Творца неразрывны, Его светлая мысль не отделяется от благородной воли – возникший «образ» тотчас актуализируется в «подобие» с правом быть свободным по своему уму и воле, с правом быть в одной синергии с Творцом. С правом присвоить ум, волю и свободу Создателя в масштабах внутренней потребности «подобия». Ведь вот Господь «ведет» возникшее «подобие» «Своего образа» по этой самой внутренней потребности создания. Вот сказал Господь: «не хорошо быть человеку одному», сказал не по придумке – оповестил о соприсутствии внутреннему состоянию себя творящего. И «приводит» человека к внутренне им затребованному, потенциально ему принадлежащее. Господь угадывает в «подобии» его свободное движение – Он и есть разумное и волевое пространство свободной поступи рождавшегося «подобия Бога».
    Сколь это ни мистично, а только «подобие» человека отделяется от «образа Божия» и сосуществует с Ним на уровне идеи, помысла Бога. С этого момента «подобие» начинает «сниться» себе, оно видит себя неосознанно. А разве, дедушка, меньше мистики в твоих подростковых снах, в твоих видениях, как ты предшествуешь себе – творишься в материнском лоне? Вот и твои родители побывали в «крепком сне» перед пробуждением, осознанием себя человеками. Но «становить» с Божьей помощью себя человеками они начали с момента жизни «подобия» человека в «образе Бога» на уровне замысла мироутворения и человека в нем. В этом убеждает начало второй главы Бытия.
    Завершение рассказа о сотворении человека, заметили мы, включается в экспозицию повествования. И надо бы добавить: текст выстраивается по зеркальной симметрии. «И создал Господь Бог человека из праха земного...» – и поднял Господь человека из праха. Это экспозиция. А вот эпилог: «… ибо прах ты и в прах возвратишься». «И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному...» Это запев истории. А вот ее грустная кода: «И выслал его Господь Бог из сада Эдемского...» И «пламенным мечом» отделил от Себя человека. Но «не хорошо быть человеку одному» в своей жизни – ему нужен Бог. И очевидно, духовная потребность в контакте с Господом не продуцируется Богом: Ему нет нужды насаждать Себя, Он всему дает свободу быть. Откуда же у человека потребность в сближении с Богом? Она корнями уходит в связь Божьей мысли о «дыхании жизней» и о человеке в этом «дыхании». Они сосуществуют в синергии созидания уже в третий день творения, перед зачином живой природы. Но сначала от замысла Творца отделяется даже не мысль человека о себе в ее сновидческом состоянии, а, как уже говорилось, целостная мысль обо всей жизни на земле с именем человека, с его потенцией осознать себя мыслью Творца. Сначала отделяется «дыхание жизней» без локализации в нем собственно мысличеловека. Человек и мысль о нем станет отдельной строкой жизни в «назывании» окружения, затем в самоназывании. В полном соответствии с текстом первых глав Бытия человек проявит себя в шестой день творения. А пока, в третий день творения, именем человека назван интегральный запев жизни – здесь все живое носит имя человека, а человека как такового еще нет. Есть совокупное, исходящее от него и Бога, намерение стать им. Впрочем, он уже есть, человек уже назван «подобием Бога», но человеку надлежит не без помощи Творца, «помоги», не ущемляющей его свободы, прийти к этому имени.
    Напомню тебе, дедушка, древнюю побасенку. В скрытом виде она присутствует в Бытии. Было время, говорится в том мифе, все животные были человеками. Однажды невесть откуда налетел на них змейдракон. От испуга все человеки спрятались в образы животных. Лишь одно существо не испугалось – осталось человеком. В этом сказании выказана идея о разумном начале, единящим все твари природы, о равной возможности всех тварей стать человеком, о дерзком, вызывающем намерении твари, решившей стать человеком, о готовности твари бесстрашно взглянуть в глаза смерти, по другому мифу, принесенной в мир по «зависти».
    По тексту второй и третьей глав Бытия, существо, вознамерившееся стать человеком, Господь выводит в соработничестве с ним из общего и одного на всю природу человекамысли. Его чадо становится не «одиноким» – обретает братьев меньших, потенциально «не одиноким» духовно – делает первый шаг на пути к Богу. У него есть потребность «назвать» себя и природу – «узнать» свою душу, а в ней – найти Господа.
    Самое время, дедушка, заговорить о методе чтения первых глав Бытия. Казалось бы, проблемы быть не может – перед тобой текст, бери и читай. Как читай? Сколько веков и сколько семь раз по семьдесят? Ох, как в данном случае уместно сказать, как Бог на душу положит, как фибры души и разум читателя позволит. В самом деле, при восприятии текста, насыщенного символами и неоднозначными аллюзиями, не избежать ассоциативной работы читательской мысли. И значит, повествование в определенной мере становится приглашением читателя к диалогу по поводу «хитростей» текста о сотворении человека и его приходе к Богу. И о приходе самого читателя в облачении им понятого «подобия Богу». В конце третьей главы Господь говорит о персонаже послания к человекам в третьем лице, явно обращаясь к читателю с предложением примерить «подобие Богу» в человеке на все времена к своей персоне. Рискну посему утверждать, что текст первых глав Бытия не есть прямое откровение Бога, это только материал для экстрактирования оного, предложение сотворить Бога истинного в своей душе, приглашение к вопросу: у Господа Бога есть нужда обращаться к человекам?
    Право, не хочу критиковать твое толкование первых глав Бытия. Позволь мне все же ковырнуть его слегка для обозначения проблемы чтения, быть может, всего Писания.
    Выражаясь деликатно, ты читаешь этот текст курьезно. Умудряешься ничего не сказать, как созданный Господом мир привязан к Нему, по какому закону бытия он пребывает в руках «причиняющего быть». По твоему прочтению, после дел Господь отряхнул с рук «прах» и в состоянии отдохновения ждет, когда Ему, скажем, придет охота «возлюбить мир». К великому удивлению, ты не задаешься вопросом, как зачатый в истоке жизни человек телом и душой связан со средой обитания. Мир для человека, по твоим толкованиям, представляет собой чтото вроде стеклянной банки, есть в том сосуде специальный испытательный отсек – рай. И завел Бог в это отделение человека, дабы проверить, послушен ли он Ему. Помню, в одном из наших разговоров ты приписал Всевышнему намерение проверить, любит ли Его человек. Дедулечка, ну вдумайся, ну может ли Создатель проверять, испытывать на взаимность еще не созревшее существо? А кроме того, у Господа Бога нашего есть один недостаток: Ему не дано удивляться – никто не может преподнести Ему сюрприз. С какою целью Господь всезнающий, всеведающий, везде присутствующий, в сердцах читающий даже побуждения наших сердец испытывает свое создание – этим вопросом, к великому удивлению, ты не задаешься. Ты както сказал, что Бог тестирует человека с целью научения. Но из этого следует, что потребность человеков в неком научении подвигает Творца открыть людям меру их падшести! Господи Боже мой, получается, Творец специально недоделал человечков, чтоб преподать им научение. И куда как забавно, потребность в научении предваряет, опережает потребность человеков в знакомстве с Богом. И получается, то ли человеки потаенно желают быть отступниками и Бог открывает им этот факт в научении, то ли Господь играет с человечками в кошкимышки: научает, заповедуя «не вкушать плодов научения». Как ни копни, твое, дедушка, прочтение – вздор.
    Очевидно, заветные отношения устанавливаются после представления позиций договаривающихся сторон. Очевидно, Господь – это откровение, из которого только и может исходить ответное человеческое движение по естественно открывшейся связи с Ним. Очевидно, откровение только тогда истинно, когда оно есть результат свободного движения души, а наша вера Творцу так же истинна, когда она рождается свободно. Значит, никакой императив не может опережать явление нам Господа.
    Сдается, милый дедушка, ты не учитываешь особую организацию рассказа в первых главах Бытия. Адам в этом повествовании сразу «назван» и движется в сюжете «называния» к своему имени, прозвучавшему из уст Создателя в миг сотворения, – возвращается в свой исток, к Творцу. Если все мироздание, по первой главе, не покидает рук Творца, то и человек, пылинка в этом мире, не может остаться «одиноким». Адам «называет животных», самоназывается, обретает дар речи, имя, называет жену и среду обитания, слышит голос Бога и, остается в предисловии повествования – не слышит голос Творца, будто он толькотолько родился, ему еще предстоит прийти к Создателю, определенно свой путь к Богу он начнет с пристального вчитывания в текст Бытия. В этом богодухновенном тексте присутствует божественная логика: если мир ежемгновенно зарождается, то и человек в нем беспрерывно рождаетсяпреображается. И значит, первые главы Бытия приглашают, думаю, только приглашают читателя к ответу на Его вопрос: «где ты?», как слышишь Меня, чадо мое?
    Сдается, милый дедушка, при чтении Торы ты допускаешь решаемую методологическую ошибку: не призываешь Господа постоять рядом с полосой текста. На мой взгляд, в каждом слове, в каждом обороте божественного иврита должно угадывать присутствие Иеговы, слышать Его «где ты?» и слышать свой вопрос, как в этом сложном тексте опознать, понять Тебя, мой Бог? Представь, я ни на минуту не забываю, что Творец привязан к глаголу «творить», преображать, да так, что ни одно из Его творений не может упрекнуть Создателя в своем несовершенстве. По великой деликатности, абсолютной этике и свободе Господь не станет испытыватьтестировать Свое творение.
    По твоему прочтению, Господь имеет право проверять человеков на вшивость моральную, мол, на то Он и есть Бог. И Господа, говоришь, не в чем упрекнуть – Он даровал человекам «свободу выбора». Бог мой, но по этому самому праву «свободы выбора» человек имел возможность отказаться от участия в эксперименте. А по великой благости Господь не преминул бы напомнить подопечному о его праве освободить себя от необходимости «выбирать». Свободный в одной с Богом свободе не «выбирает» – творит, вместе с Ним «называет» уже названный Творцом мир и так свободно творит себя. Только на таком поле жизни жизнетворящий свободно может быть автором своей биографии. Мы говорим, Творец творит свободно, а это значит, ничто не понуждает Его творить, и это также значит, что всяк пришедший в этот мир не введен в него форсированно и принужденно – всяк получает право быть «подобным Богу», жизнетворить «подобно Ему» от истоков своей жизни. И в самом деле, Божий мир зиждется на фундаменте Его воли, разума и свободы.
    Слово «выбор», дедушка, не сочетается со словом «свобода». Выбирающий попадает в ситуацию с необходимостью «выбора», ему предоставляется право «выбора». Свободный пребывает в состоянии, исключающем хоть какоето повеление какихто обстоятельств. Выбирающий руководствуется предварительной и рациональной оценкой предлагаемых вариантов «выбора». Свободного никто, ничто не приглашает, к «выбору», перед ним не стоит проблема «выбора» – он совершает вольный, подсказанный наитием шаг.
    Результат «выбора» радует или огорчает, уж никак не удивляет. Свободный акт вызывает удивление, истинно свободному «удирает штуку», по тексту Бытия, «открывает глаза» – приводит к откровению.
    По тексту Бытия, человек идет в мир и к Богу дорогою свободного творчества, творящий с Божьей помощью не знает, что ждет его впереди. Ценность и значимость, трагическая глубина свободного акта самопреображения узнается в послевкусии напитка свободы – узнается Бог как источник, след и знак свободы. Человек, свободно творящий, открывает свое соприсутствие Творцу, открывает врата своей души, в ее глубинах находит Откровение.
    А по твоим, дедуля, толкованиям, Господь навязывает Себя человекам. И приходит к ним не как великая Истина, а приходит вслед завету, «говоря: вкушай послушание...» Выясняется, не ты свободно пришел к Всевышнему с ликующим возгласом, мой Бог, я здесь, подле тебя!, а Господь «выбирает» тебя по завету на послушание. Воля твоя, как раз по тексту Бытия, ты имеешь право «свободно выбрать» Бога по формуле твоей души, однако, дорогой дедушка, от твоего «выбора» исходит дух поганого божка: благоволение мое к тебе, ничтожный, по твоему жертвоприношению, а нечего тебе на мой алтарь принесть, влачи свою убогость и грехи… Мой драгоценный дедушка, ты попадаешь в плен переформатированного язычества.
    Согласись, дедуля, языческий божок – проекция твоей души. У Бога истинного ты – Его свободная проекция, и, стало быть, договорзавет между тобой и Господом составляется не до, а после встречи с Ним в твоем сердце, после того, как ты найдешь Его в своей душе.
    Предлагаю говорить о Торе с оглядкой на Творца. Тем более, что Он этот текст никогда не покидает.
    «И заповедал Господь Бог человеку, говоря...» Когда заповедал? Заповедал человеку какой кондиции? Что в конечном счете заповедал?
    Заповедал в четвертый день творения, сразу после посадки по всей земле деревьев, перед появлением «животных полевых» – перед пятым днем. Ты заметил, сад в Эдеме ориентирован по странам света, с точным обозначением «востока». Получается, Господь заповедал нечто в день возникновения «знамений, и времен, и дней, и годов» смертной жизни человека, в день возникновения самого мира: заповедал в мире неизбывного возгорания «светадня», т. е. жизни, в «тьменочи», т.е. смерти, заповедал в предбытии. Рай обустроен под знаком жизни и смерти – он окружен четверкой рек. Место пребывания только что зарожденного человека уподобляется родительским ложеснам – рай обволакивается водами, несущими жизнь и смерть. В четвертый день творения зародышу человека в материнском лоне природы Господь «заповедует, говоря» по формуле древней мудрости: родившись, «точно умрешь». «Точно умрешь», мог бы уточнить Господь, как только узнаешь, что ты рожден Мной, что Я есть Сущий.
    Можно ли в трезвом уме обращаться к еще не рожденному? Можно, особенно Творцу. Исследования доказывают, эмбрион слышит родительский голос. Но это вдесятых. Муравьиная семья живет внутри посланной Творцом в ее адрес мыслизавета о способе существования. Само собой, эта семья не слышит, не сознает наказа свыше – «глухота» муравьев не мешает им дивно «соответствовать» разуму природы от Создателя. А Творцу достаточно подумать, а значит – «сказать». Ты заметил, в тексте Бытия не встречается косвенная речь, глаголы «думать», «мыслить». И на законном основании: если Бог «подумал», то осуществил, значит – «сказал». Но из этого не следует, что Он комуто на ушко чтото говорил. И главное. Так называемый завет не может звучать вне контекста первых глав Бытия. Если все мироздание – текст мысль Создателя, то есть в этом послании и такая весть: родовые ходы мира устланы эпителием смерти. Завет не выключается из единой мысли Творца о мире, и в данном случае весть человеку лишь по форме есть завет, по смыслу – атрибут бытия. В дыхании пор души и тела разумно мыслящего, а именноему адресуется текст Бытия, остается прочитать «завет от Бога» – найти себя мерцающей частицей мира. Божественно мерцающей. В Его уме мерцающей.
    Вернемся в первую главу. Вот прочитали мы ее, и наши утлые мозги могут терзать тысячи вопросов, пока мы не поймем смысл повторов и перепевов рассказа, пока не придем к прозрению – с трепетом произнесем: в руках Иеговы мир все еще «становится». И уясним смысл повествования. Оно не сводится к факту сотворения мира. Мир создан Богом – для этой констатации достаточно трех слов. В челночном повествовании открывается форма существования мира, в рассказе о днях творения обнажается благовестие о нерасторжимом и живом единстве Создателя и Его творения. Так о чем толкует первая глава? Правильно, дедушка, о состоянии мира, о его существовании в предбытии. И что мы можем сказать о Творце? Правильно, дедушка, Господь – это состояние мира.
    Вот подошел Господь к первочеловеку и «заповедал». И что наш персонаж? Его пробила дрожь испуга и восторга? В его душе родился «страх Господний»? «Убоясь» (загляни в текст), он скрылся за деревьями рая? Как ни крути, в этом эпизоде нет события, есть ситуация, есть констатация: на мироздании стоит тотальная печать – родившись в нем, «точно умрешь» (дословный перевод). Речь о состоянии первочеловека: способ существования мира входит в кровеносную систему человекаэмбриона. Речь о состоянии входящего в мир, о покрытии дороги, ведущей к Творцу,
    Предлагаю вчитаться в географию и топографию рая. Для начала попробуй начертить в плане четыре реки, берущие свое начало в вытекающем из рая потоке. Не забудь, Эдем находился на «востоке», но все ж не восточнее деревни дедушки Ваньки Жукова, он все же располагался к западу от Тигра и к востоку от Евфрата, рек на этой земле, текущих на юг. А теперь вообрази, по какому рельефу должны течь эти пять рек, очевидно, не пересекаясь. Оказывается, рай располагался на горном плато, на уровне, превышающем высоту горных истоков Тигра и Евфрата, в противном случае питающий поток из рая не принесет свои воды на север, к истоку месопотамских рек. Спрашивается, где между Тигром и Евфратом можно найти какиенибудь следы мудреной горной системы? Их нет. А был ли рай? Бесспорно, был. На всем пространстве между Евфратом и Тигром, рек, входящих в древнюю космогонию.
    Сказано: «Из Эдема выходила река...» Всякая река в истоке – небольшой поток. Оказывается, воды этого дренажного потока хватало и для орошения земли, из которой она вытекала, и для наполнения еще четырех полноводных рек. Спрашивается, откуда столько воды в раю? У Господа, скажешь, все возможно. Все у Господа возможно, кроме заморочки мозгов читателя. Последим за потоком вод. Река из Эдема потому и называлась рекою, что не переходила ни в одно из русел вытекающих из нее рек. Река – поток, вытекающий из водного источника в своем верховье, это поток, впадающий в другую реку или водоем. Но нет на Божьем свете рек, вытекающих из других рек. И если рай окружен водой из одного источника, то это значит, что и с востока, и с других сторон света его «обтекает» одна река, как две капли воды похожая на мифическую реку Фисон, дивно «обтекающую всю землю Хавила», реальную землю с запасами золота, бдолаха и оникса. А чтоб у читателя не возникла мысль о небесности рая, чтоб реки, «обтекающие земли» Эдема и Хавила, не показались фикцией, к ним добавляется еще одна мифическая река Гихон, «обтекающая всю землю Куш». На «востоке» между Тигром и Евфратом, все реки буквально «обтекают» все земли – там всюду рай. Радуйся, дорогой дедушка, рай – общее место на земле. На этой грешной земле.
    Был ли рай? Ответ в тексте. Читаем: «Из Эдема выходила река для орошения рая...» Сказано, «для орошения». Но земли в наших краях «орошают» с помощью каналов. И значит, земли между Тигром и Евфратом человек с Божьей помощью «возделывал и орошал», благодаря трудам и дням превращал их в райские уголки. Знаю, ты мечтаешь о рае, между тем это общее место на земле.
    Рай – жизнь задним числом, разбуженное тревогами дня сегодняшнего воспоминание о вчерашнем счастливом дне. Вчитайся в меню, составленное Господом для обитателей рая. В шестой день сказал Господь: «всем зверям земным... дал Я зелень травную в пищу». Где, как не в раю, и плотоядный мастодонт и саблезубый тигр питались исключительно «травкой»? Где, как не в раю, Господь заповедал человеку питаться исключительно свежими фруктами? Как понимать диетологию от Господа? В контексте первых глав Бытия как приглашение читателя (читателя!) к осмыслению связи между средой обитания и ее главным квартирантом. Творец естественной истории мира и человека, естественно, не создавал никакого рая. И если на какойто стадии естественной, природной биографии человека оказывается, что живет он в условиях определенного отрешения от реального мира, в среде полной безмятежности, исключительно мирного сожительства больших и малых рыб, самого свирепого зверя и доверчивой овечки, значит, этот человек существует еще и только в материнском лоне природы, пребывает в состоянии самого невинного жертвоприношения одних живых клеток тела природы, малых рыб, овечек, другим клеткам – хищным. Человек в раю живет, не зная зла – не зная зла смерти, как не знает ее природа. И не знает сути, смысла жизни.
    В этом скороговорении уж не упомню, дедушка, говорил ли я тебе, о моей методе чтения Бытия. Я тщусь читать этот текст как одну слитную фразу, в ней все слова и эпизоды доктринальны, здесь каждое словечко входит в квинтэссенцию повествования и в естественную, под сенью Господа текущую, историю сотворения человека. Статус Творца исключает процедуру проверки подопечного на моральную стойкость, диктовку какихто формальных установок, вроде того, то вкушай, а к этому не прикасайся, повелений, имеющих не больше смысла, чем, скажем, рекомендации не заходить за пределы рая, на каждом шаге не думать про белого бычка иль, скажем, не потреблять собственные экскременты. Все эпизоды я трактую как проблему внутреннего преображения человека на пути к разумномыслию, дорастания до статуса «подобия Богу».
    Прости, дедушка, ты читаешь богодухновенный текст без должного пиетета, читаешь просто примитивно. По твоему толкованию, Господь в момент сотворил «подобного Себе» и это «подобие», шасть, сковырнулось, не послушалось научителя. Мало того, что из линии «становления» человека ты исключаешь эпизоды «называния животных», «привода жены», ты с оглушительной легкостью не задаешься вопросом, а в какой мере проблема «познания» связана с внутренней жизнью человека, творимого Богом и творящего себя. Прости, дед, у тебя хватает ума не задаваться вопросом, в какой мере «познание добра и зла» может испытывать творение Бога на саму способность человека быть им, без «испуга» взглянуть в глаза жизни, сопряженной со смертью, выйти из пределов райского незнания. Прости, мой милый дедушка, ты с оглушительной безответственностью расчленяешь богодухновенный текст, выбрасываешь из него якобы недоктринальные куски. Ты не читаешь Бытие – ты извлекаешь из него доктринки. Под веру, якобы принесенную тебе Господом.
    Из сказанного следует еще одно правило чтения Бытия. Передо мной, говорю я себе, послание от Бога в литературной форме, передо мной – литература. И даже божественной литературе пристало и свойственно передавать смысловое содержание какогото жеста, движения, события в непрямом, двусмысленном, иносказательном и даже с подножкой говорении. Передо мной, говорю я, мифологизированный, насыщенный символикой, далекий от протокольной фиксации фактов и событий текст. И богодухновенному тексту пристало не столько извещать о какихто событиях, сколько говорить о наполненности этих событий самой Духовностью, заговорившей об этих событиях. Речь, стало быть, может идти только о состоянии мира и человека в нем. По сути, я все время задаюсь вопросом, что в этом эпизоде делает свободный Бог?
    Только сейчас готов ответить на вопрос, когда Господь создал мужчину, а когда – женщину.
    «И навел Господь Бог на человека крепкий сон, и когда он уснул, взял одно из ребер его, и закрыл то место плотию». Текст загадочный. Точнее было бы сказать: «навел крепкий сон на мужчину», коль скоро «жену привел» – «жену» приводят к мужчине. Загадка в том, что в тексте первой главы человеком называется мужчина и женщина в паре. Напрашивается вывод: человек, т.е. мужчина и женщина до реброрезекции, и человек после Божественной резьбы по кости отличаются связью внутри человека, внутри его половинок. В человеке произошло преображение: место женщины в нем, в человеке, заняла «приведенная» Господом жена, другая женщина, очевидно, при другом мужчине в том же человеке. В противном случае придется допустить, что богодухновение позволяет писателю быть безалаберным в формулировках: в первой главе человеком называется одно, во второй – другое. Понятно, это исключается. И еще несомненно, Бог истинный не станет заниматься реброрезекцией, у Создателя все совершается по мысли, Ему достаточно «сказать». Не станет Господь, скажем, присобачивать мужчине лишнее ребро, дабы со временем, в анестезии «крепкого сна» изъять его и изваять из него «жену». Поскольку по числу ребер муж и жена неотличимы, в «ребре» следует видеть древний символ жизнетворения, тем более в руках Творца. Очевидно, речь в этом эпизоде идет о совместных усилиях Творца и сотворца: «ребро» мужчины внутри пары понадобилось Господу для превращения половинки пары в «жену», другую женщину внутри той же пары. И очевидно, преображение рождающей части половины человека означает появление в нем некой новой способности, в данном случае дара речи. Вот ведь не случайно, как только новому человеку (новому мужчине при новой «жене») Господь представил даму, тот сразу заговорил, косвенно засвидетельствовал свою причастность к действиям мужского «ребра»: «И сказал человек: вот кость от костей моих и плоть от плоти моей...» В таком аспекте этот эпизод входит в лежащую на поверхности повествования линию энцефализации животного мира (от рыб до скотов и человека) по дням творения, в таком виде эпизод включается в структурную ткань повествования. Об этом стоит заговорить особо.
    Мир «становится», припомни, в который раз мы говорим об этом, мир развивается, усложняется, умнеет и не покидает мига зарождения. Такова сущность Божьего миротворения. «Становление» эволюционного шага мира и его возвращение в предисловие бытия мы назвали вибрацией и пульсом бытия. Предлагаю считать это движение горизонтальной координатой бытия. Первые главы Бытия позволяют говорить и о вертикальной координате, она совмещается с векторными движениями снизу, с земли, к небу и с небес, сверху, вниз, к земле. В первой и второй тройке дней эти векторные движения абсолютно повторяемы: деяния Господа с небес низводятся на землю, а от нее к траве, затем к деревьям, от них на небеса, к светилам, в четвертый день, как в первый, с небес спускаемся на землю, а с гадами, животными и человеком, по соотнесенным уровням флоры второго и третьего дней, вновь возносимся к Богу. Но во второй главе всякое вертикальное движение вверх связано с противодвижением. Не найдя лучшего словечка, я назвал эти противодвижения реверсом. В шестой день творения в речи Господа насчитывается три реверса: от рыб к птицам, а от них вниз, к гадам (дважды) и от травы к деревьям, а от них вниз, к той же траве. Примечательно, последний подъем сопряжен с определенным преодолением гравитации: миру животных предоставляется «трава, сеющая семя» и «плод древесный, сеющий семя». Движение вверх, подсказывает Творец, неодолимо связано с возвращением в землю.
    Во второй главе вертикально движущийся маятник замирает на четвертом движении – на упоре в землю, на падении в прах. Вознесение к Богу и низвержение в прах – рефрен второй и третьей глав. Продвижение к осознанию Господа накладывается на эволюционные шаги человека. Вот почему реверсы второй главы протекают по дням творения. Скачки вверхвниз наполнены перипетийным, волевым противодействием Бога, природы и человека. Предлагаю вчитаться в текст.
    Скажу еще раз, «подобный Богу» вошел в мир с осознанием и эмоциональным ощущением Господа под утро седьмого дня творения. Но как доминанта в мысли Творца о жизни человек вошел в бытие с первой зеленой травинкой. Вошел как потребность жизни осмыслить себя самое, он возник в ней по ее задуму принадлежать человеку – владыке, оплодотворителю жизни и мысли о ней. К этому статусу и «ведет» Господь человека. Создатель вовсе не дарует человеку «владычество» над природой, Он приглашает его «перехитрить», «назвать» ее, погружаясь в нее, присваивая.
    Вопрос: почему в шестой день творения Господь не создал человека «из праха земного»? Да потому, как это следует из второй главы, он к этому времени уже существовал во плоти и крови существа, «соответственного животному». И преображение этого существа в шестой день творения в животное, «подобное человеку» (читай эпизод с «ребром»), подготавливалось в нем всей его жизнью от момента зарождения всей природы. Отсюда следует, что в момент лепки человека «из праха земного» Господь сотворил существо, еще только обещающее стать человеком, создал зародыш с потенцией вызревания персоны до «Божьего подобия». Когда Господь возвещает о намерении сотворить человека «по образу Своему», когда Он приглашает человека к синергии, Он говорит ему: «сотворим человека», т.е. тебя, «по образу Нашему», т.е. по Моему и твоему «образу», Он приглашает человека к паритетному сотрудничеству в его зародышевом состоянии. Не будем забывать, понятие «человек», «адам» происходит от слов «дам», «дама» – «мыслить». Так вот уже в Божьем замысле о жизни мысль о человеке бьется, пульсирует, живет как мысль свободная, какой и пристало быть мысли. Эту свободную мысль о человеке Господь приглашает к взаимодействию в истоке «становления» человека. В результате всей истории синергии Бога и человека Он скажет: «вот, Адам стал как один из Нас» – стал как один из Нас двоих. О реверсах Бога и человека в их совместной работе и рассказывает вторая глава.
    Здесь, дедушка, уместно еще раз сказать о необходимости совмещенного чтения первых глав Торы, о чтении после прочтения с поиском мысли, организующей этот текст. Вопрос: зачем духоносному тексту так нагружать читателя? Искренне уповаю, ответ придет ко мне как откровение.
    Читаем четвертый стих второй главы: «И создал Господь Бог человека из праха земного...» Берусь утверждать, «прах земной» упоминается под номером четверки совсем не случайно. В четвертом стихе третьей главы Торы читаем: «...ибо прах ты, Адам, и в прах возвратишься». И уж совсем не случайно, как замечено, рай Господь «насадил» под знаком четверки. «Насадилпроизрастил» из деревьев, «произведенных землею» в третий день творения. В томто и дело, границы дней подвижны и условны, важно в конечном счете не когда нечто сделал Господь, а в какой связи с предыдущим деянием следует принимать, оценивать Им совершенный жест. Деревья в раю были посажены Господом вслед созданию человека. В тексте это подчеркнуто. Вчитаемся в реверсы первой фразы второй главы: небо, земля – земля, небо; кустарник, земля – земля, трава; дождь, земля – земля, человек; пар, земля –… Точка в предложении оборвала симметрию, очевидно, она будет достроена в следующей фразе. И точно, четвертый стих добавляет недостающее сочетание: земля, человек. В следующем стихе мы уж наверно встретимся с пропущенным в брачных вибрациях «неба и земли» словом «дерево». Точно, встречаемся. Можешь проверить, здесь, в раю, дерево достаточно привязано к человеку. В шестой день творения Господь «дал человеку всякую траву, сеющую семя, и плод древесный», но здесь, в раю, большие рыбы не поедают маленьких, здесь, как в ином «крепком сне», добро не знакомо со злом, здесь даже плотоядные животные поедают «зелень травную», здесь, в чертогах рая, человеку дарованы «плоды с деревьев, приятных на вид и хороших для пищи». Совершенно без червоточинки, исключительные плоды для исключительно тонко чувствующего свою исключительную предназначенность. Для тебя, дедушка. Для тебя, иже с тобой Бог создал этот мир. Придет время, по вере твоей, Господь займется дурной бесконечностью – начнет наполнять космос планетками, планетами для жития бессмертных. Прости, отвлекся.
    Знаковая связь человека и дерева видна еще и в том, что Господь поместил человека в саду, возникшем не по мановению. Он этот сад буквально «произрастил», каждое деревце вырастил из семечка, откалибровал, провел прививки. Господь поместил чадо Свое в питомнике, в саду без плодов. Вот не сказал Он человеку, мол, ешь от всякого дерева. И в шестой, и в четвертый день творения Господь «заповедует» на грядущее: «ты будешь есть», говорит Он, от плодов твоего, дитя Мое, труда по «возделыванию и хранению» всех деревьев рая. Господь поместил Своего питомца среди ростков питомника, обещающего стать садом, как его обитатель – человеком. Здесь каждое растущее дерево можно уподобить идущему вверх, к Богу, человеку. Но уж, конечно, ядро и квинтэссенцию жизни следует привязывать к древнему символу жизни – «дереву в центре рая». Примечательно, в разговоре со змеем Ева не называет его ни «деревом жизни», ни «деревом познания добра и зла», от других деревьев рая она отличает его только топографически. На правах олицетворения жизни носительница имени жизни не видит в ней ни добра, ни зла. Еще не прозревшая представляет живую плоть бытия: смотри, могла бы сказать она, под этим деревом сдох динозавр – глянь, как роскошно оно плодоносит! Еважизнь внутри себя не расчленяет свое тело на «добро» и «зло»: в ее соме одни живые клетки, маленькие рыбы, приносят себя в жертву другим живым клеткам, большим рыбам, – так бытие обнажает животворное «дыхание жизней».
    В высшей степени примечательно, Ева не назвала «яблочко» рая «деревом жизни». Чтобы «назвать» среду обитания, человеку необходимо выйти из нее
    – прозреть, увидеть себя и природу как будто бы со стороны, «как бы протянутьруку и прикоснуться» к ней. Необходимо «подобно Богу» пребывать в природе и в то же время вне ее – человеческую плоть должно покрыть «кожей» от Господа. Момент облачения в «кожаные одежды» от Бога и выход из природы первочеловека совпадает с присвоением имени «жене» человека.
    При виде «дерева в центре рая» глаза Евы не открываются до раствора антропометрических характеристик: первочеловек еще не стал вполне человеком, его глаза не видят в жизни ни «добра», ни «зла». Пока он живет на этом дереве, как божья коровка – необыкновенно разумно, как моя печенка, не сознавая себя функциональной клеткой природы и организма.
    Словом, в «центре рая» растет одно дерево. Название этого символа зависит от состояния назывателя и его способности соположиться жизни. Сожительство «живых душ» и живых клеток Господь назвал жизнью. С точки зрения Устроителя жизни, в ней нет ни «добра», ни «зла». Приведись Создателю узреть в бытии «зло», Ему пришлось бы усомниться в способности творить свободно и разумно. «Зло» как подрывающее начало в руках Бога не может быть основой созидания, не может входить в жизнь как ее опровержение. Смерть вовсе не противоположна жизни – она входит в реверсный шаг жизни, она – залог рождения, входит в плоть бытия.
    Поднявшись над земной жизнью, человек увидел ее непрерывно скручиваемой рукой Творца нитью бытия. Но для него движение вверх по стволу «дерева жизни» есть путь «познания добра и зла» – движением к осознанию своей смертности. Животные могут считать себя «как бы живущими вечно» – они не знают, что такое смерть. Человек утратил бессмертие вовсе не потому, что по «зависти дьявола смерть вошла в мир» – его сгубило «знание». Рай – дешевая цена незнания. Естественно, человеческой душе пристало мечтать, но ей же свойственно свои мереки сопровождать самой, быть может, замечательной молитвой, помнится, она начинается со слов: «не дай мне, Бог, сойти с ума…» Или утратить разум. И стать травой иль деревом, зверюкою в клетке природы. Или блаженным. Вот тебе мой коварный вопрос, скажи, почему время жизни твоих родителей во дни творения до утра седьмого дня, до их выхода из материнского лона природы не входит в их биографию и возраст? Почему время нашей жизни в материнской утробе не засчитывается нам?
    «Дерево жизни» и «дерево познания добра и зла» – один разно названный с разных позиций символ. До и после прозрения человеков. Есть еще один аргумент в пользу единственности «дерева в центре рая». По тяготению текста Бытия к повторам и симметричным построениям, в центре рая – против или рядом с «деревом жизни» должно чемуто расти. Но что может стоять рядом или противостоять символу творения Господа – жизни? Естественно – ничто, только сама жизнь. А вот «дерево незнания жизни», т.е. «дерево познания добра и зла», может быть частью этого «дерева жизни». В самом деле, «дерево познания добра и зла» может расти на почве жизни, быть символической дорогой «становления» на нем, и значит, этот символ не может не быть частью ствола и ветвей символа всего бытия. Для живых клеток «дерева жизни» оно останется «деревом незнания хитрости бытия». Для созревших и отделяемых плодов оно становится «деревом познания добра и зла». Для созревших, упавших на «праховую почву», закатившихся «за деревья рая» плодов оно стало и остается «древом познания бытия». Скажу еще раз, «название» символа в центре рая зависит от состояния творителяназывателя бытия.
    И наконец, если «дерево в центре рая» есть символ жизни, то та же Ева не может не быть веточкой этого «дерева», его плодом. И значит, вкушать «вожделенные» плоды могут обитатели этого символа – он должен символизировать самопознание. «Вкусовщик» у нас один, вот онто и «познает» этот плод, в послевкусии ощущает антропометрическую горчинку бытия – перед Богом и собой «обнажает» смертность своего нутра.
    Напомню финальный стих третьей главы: «И поставил Господь на востоке у сада Эдемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни». Заметь, «дерево жизни» и «сад Эдемский» символы одного толка. А зачем, спросишь ты, духоносному тексту морочить голову доверчивого читателя? Кода третьей главы как раз и указывает на эмпирийность рая «на востоке», между Тигром и Евфратом его следует искать по свечению «пламенного меча» или прямо «на востоке» в «крепком сне» после бесплодных поисков земель, «омываемых» мифическими реками. Воля твоя, дедушка, «свободно выбирай» текстовые трактовки Бытия, а с ними Бога истинного или применительно к заманиваниям души. Всем хорош всякий парадиз, да только в Бытии весомость этой мнимости придается для подлинной оценки счастья самопознания и встречи с Творцом – в раю человек не видит в себе персоны. В конце концов, Бог истинный не станет «насаждать сад» временно.
    Итак, говоря языком символов, человек жил на «древе жизни», спелым плодом пал на почву жизни – вкусил божественную сладость бытия и его трагическую горечь. Узнал нечто реверсивное по смыслу: надмирного Бога и материальную основу своей жизни. Внутренняя коллизия человеческого существования обнажается уже в его зачине. Ему и молодому деревцу не избежать соответственного «становления» в росте. Чтоб плодоносное дерево было «приятно на вид», чтоб его уподобить благородному порождению природы, человеку, деревце воистину необходимо «возделывать и хранить», как это делает Господь с «подобием». Как заповедал Бог, «дерево жизни» должно окапывать, избавлять от паразитов, волчцев, обрезать, формировать крону и соответственно, скажем, доводить до ума, создавать на этом дереве самого возделывателя, и по завету... «не прикасаться к дереву», на котором живешь, к себе не «прикасаться», дабы не раскрыть в себе человеческую суть. Движение вверх необратимо таит угрозу превращения райского существования с блаженнейшим незнанием смысла в суровый путь познания истины бытия. Все движения Бога и человека во второй главе наполнены реверсивным сопротивлением, просто говоря, Господь взращивает питомца и не советует ему дорасти до прозрения.
    «И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному, сотворим ему помощника соответственного ему». Господь изрек это в пятый день творения перед тем, как сказать: «да произведет земля пресмыкающихся…» Попутно заметим, первая «душа живая», давшая человеку повод завести разговоры нечто о мудрости природы, был змей. «Среди зверей полевых» он появился первым, мудрости и «хитрости» ему не занимать. Неудивительно, и утром седьмого дня два старших брата природы продолжили давно начатый, без какихлибо признаков «вражды», разговор. Повели беседу «стоящие рядом» и «стоящие в разрыве»: нет зверя, от земли оторванного и более других прилегающего к ее материнской груди, чем змей, и нет животного, более оторванного от земли, чем человек. Это проясняется в их вековой беседеназывании. С этой целю Господь и «приводит» к человеку «полевых», естеством своим устремленным вниз, к земле, животных. «Привел» вовсе не значит – выстроил перед человеком шеренгой всех зверей для «называния». «Привел» – в мысль о жизни на земле, в идею, носящую имя «человек», Господь ввел мысль о животном мире, соединил разумное начало бытия с зачатком всех тварей, включая собственно человека. К утру седьмого дня творения разум природы при Божьем и человечьим соучастии из этого зачатка животной жизни «произведет по роду», выпестует, «назовет» – расселит всех по веткам соответственно выросшего «дерева жизни». Разум, а имя ему в земной жизни все тот же «человек», расселит животных по нишам и веткам жизни. В этом эпизоде есть внутренняя коллизия: Господь соединил человека с целостным миром животных, а человек «назвался», вышел из него с потребностью «не стоять рядом» с «соответственными ему». В следующем эпизоде актуальное противодействие продолжится на следующем шаге отдаления от земли, на вершинной веточке «дерева жизни», на уровне собственно человека: Господь «приведет» «подобное ему» создание (загляни в текст), а человек скажет: «и оставит человек...» Господь «приводит», а человек – «оставляет». Выясняется, Господь способствует вызреванию ипостаси человека, на «древе жизни» и не советует ему вызревать на нем, человек идет за Господом… и не приближается к Нему, остается «одиноким».
    Мы подошли к очередному этапу внутреннего преображения человека: «И навел Господь Бог на человека крепкий сон, и когда он уснул, взял одно из ребер его...»
    Прости, дедушка, повторюсь. Бытие – не протокол, в земном измерении это литература, символическое звучание этого повествования отрывает его семантику от записи, возносит над текстом. Подчеркнуто неоднозначный рассказ, кажется, нарочито расщеплен – открывает черепную коробку всем ветрам свободной мысли о Боге. Возможно, мой слух, увы, меня коварно обманывает, возможно, я не верно читаю партитуру Бытия. Сделай одолжение, уязви мою методу чтения. На этот случай открываю ее на примере трактовки эпизода реброрезекции.
    Вопервых, скажу в который раз, следом свободной работы Творца с предметом живой «игры» может быть только состояние этого объекта. Абзац, мне на руку, начинается со слов: «И навел Господь Бог на человека крепкий сон…» Здесь речь идет о состоянии, скажем, лунатизма, человек в нем идет и силой «сна» от Бога ведом по некой поднятой над землей кромке, безотчетно и не без ясного сознания идет вперед – кромку видит, поскольку сознает, как «плоть от плоти его», «жена» его, сотворяется от его «ребра». Этот рассказ не может не быть наполненным символикой: в «ребре», вовторых, следует видеть древний символ жизнетворения, ибо Господь извлекает его из плоти человека при его соучастии в этой акции, можно сказать, не отделяет «ребро» от плоти человека, ибо помогает ему сотвориться внутренне. Втретьих, ты заметил, я частенько вдруг прерываю нить говорения, как и в случае реброрезекции, по необходимости выведения этой нити рассказа из исходного момента бытия. Словом, любой эпизод первых глав Бытия нельзя прочесть без погружения в контрапункт повествования. В четвертых, этот текст не следует считать перечислительным, в нем очевидна кумулятивность. Драматическая напряженность нарастает и в речи Бога, от «заповедал, говоря», до, можно сказать, гневного выговора, и в действиях «подобного», от закадровых «называний» до осмысленных речей и действий. Между прочим, крещендо в партии Господа приходится на «безмолвную» глухоту рожденного чада. Между прочим, ни один великий драматург, ни один гениальный поэт, на моей памяти их несколько, до сих пор не счел нужным признаться, что прием финального «безмолвствования» дитяти истории позаимствован у Бытия. Впрочем, один признался: «Все гении тяготеют к премирному». Рискну уточнить: к пре мирному тяготеет всякая душа. Тото Автор истории о сотворении человека оставляет его в предисловии этой истории.
    Возвращаемся к эпизоду с «приводом жены». Мне в пику ты можешь процитировать: «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене...» И сказать, видишь, к «жене прилепляется человек», сиречь мужчина. Вопрос: почему констатация разделения и «прилепления» начинается с «потому»? Что значит это «поэтому», «вот почему»? А что, до «привода жены», человек не оставлял «отца своего и мать свою»? И почему родительскую пару отныне, именно – отныне, ибо сказано: «на сей раз», оставлять родителей будут только мужчины? Откуда же будут браться «жены» для «прилепления к мужу» с силой женского «влечения»? Разгадка в следующей фразе: «Адам и жена его, оба...» В супружеской паре муж уже «назван» Адамом, подчеркнем, назван родительницей, он уже стал человеком, он уже персонифицирован, он уже вышел из природы, он уже вознесся выше «дерева жизни», а жена его еще осталась в природной среде евыжизни, спелым плодом висит на «древе жизни». Такова символика реверсных шагов человека во второй главе. Вчитываемся в текст, в начало координат самоосознания жизни.
    Наш разговор не уходит от загадки реброрезекции. Смысл этого эпизода открывается при вплетении его в мотив реверсных шагов первочеловека к Господу.
    Итак, жизнь предваряет Божья мысль, мысльчеловек начинает свое восхождение к Богу, она «называет», дает жизнь появившемуся у ног человека «соответственного ему» полевому зверю, еще подъем – рожденная мужским «ребром» (об этом далее) «жена» рождает сына человеческого, называет его по имени, вот он заговорил, Бог мой, сам назвал себя человеком («оставит человек»
    – прозвучало из его уст), ему остается узнать о своем приближении к Богу. Чтобы восхождение к «небу в начале» было для читателя приметным, оно повторяется. И вновь начинается с уровня земли, на сцену выползает аспид, «названный» «самым хитрым» еще в пятый день творения, от змея действие возносится на уровень «древаплода» и «жены», в «познании» «муж» возносится выше «дерева жизни» – к нему по имени обращается Господь.
    Разборка вовсе не связана с поиском истинно виновного в поятии плода «познания», в этом смысле она смешна, даже глупа – картина «преступления» Господу открыта. Расследование повторяет величину вознесения, но теперь в обратном порядке, в движении не к «небу», а к «земле», сотворенной в самом «начале». Падение повторяет шаги взлета: Господь взывает к Адаму, человек разумно мыслящий «называет» «жену, которую дал ему Бог», «жена» – змея, еще «стоящего рядом», еще «соответственного» по роду животного, змея Господь возвращает, можно сказать, в «землю» – обязывает «есть прах». Полный реверс абсолютно симметричен: вознесение к «небу», узнавание Бога открывает истину бытия – возвращает «подобного Богу» на «праховую» основу жизни – в утробу его родившей «земли». Удерживает в мгновении зарождения.
    Итак, в определении человека, «оставившего отца своего и мать», «жена» не отрывается от мужа, она все время при Адаме, вспомни, «и оба были наги», «открылись глаза у них обоих», но в символике «становления» «жена» отделена от мужа, она удерживается на уровне евыприроды, у нее нет имени собственного.
    Говорят, есть языки, словно бы созданные для философствования, другие
    – для изящного словоречения, а наш, дедушка, дарован для размышлений оТворце. Мы говорим по Его манере творить: Он нечто совершает и оставляет это свершение в мгновении прикосновения к нему, Его действия – чистый реверс. И мы в своей речи используем Божью конструкцию мыслидеяния в форме, скажем, рондо – в нашем говорении в конце посыла мы достигаем начала изречения, мы остаемся в предисловии фразы, так в попытке изречь мысль мы, кажется, только прикасаемся к ней – желаем прислушаться к нюансам эха, его самоповторам, на фазе выдоха фразы мы делаем вдох – возвращаем ее в свое начало. Вслушайся в одну из фраз Торы: «Они пошли куда пошли». «Они пошли» к некой цели и остались в начале пути. Они не пошли наобум, не пошли, куда глаза глядят, не пошли – свет за очи... В этом палиндроме «они пошли» свободно, все еще идут. И остались в начале пути.
    Еще пример. «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его...» Обрати внимание, «Божий образ» зеркально отражается в «Своем образе», заметь, есть перелом действия: в первой половине фразы сотворенное поднимается до «Своего образа», во второй – от «образа Божия» «подобие» возвращается в исходное состояние: «сотворил его», чтобы вновь «сотворить его». Стих не завершается, к примеру, так: по образу Божию сотворил мужчину и женщину, или, скажем, так: сотворил их, мужчину и женщину. Нет, сказано: «...сотворил его», т.е. вернулся к зачину сотворения предтечи человека – «сотворил его», существо, каковое станет собственно человеком, когда Господь сотворит мужа и жену, как половинки «его», человека.
    На мой взгляд, надо обладать предельно инфантильной и даже примитивной верой Богу, чтобы думать, будто Он и в самом деле «перестроил ребро» от мужской стати в женскую особь. Сам текст, даже если не видеть в нем красок символизма, не позволяет представить Господа великим фокусником. Держись изящная женская плоть на ребернокостной основе мужчины, непосредственный участник сотворения «жены», наверно, сказал бы так: эта плоть держится на костях от кости моей. В признании мужчины есть приметная закавыка. «Сей раз, говорит он по тексту Бытия, это кость от костей моих и плоть от плоти моей». На «сей раз» «жена» – часть его тела, его плоти с костями (в тексте множественное число) и потрохами. И вот же – «сей раз»! А что было доселе? А до сих пор, извольте видеть, не было другой плоти на других костях – была одна сома мужескоженского пола – был андрогин. Человек до «привода жены» не был в определенном смысле холостым – мужское «ребро» работало в нем, внутри существа, сопряженного со своей половиной отродясь. «Ребро» совместилось с Божьей искрой животворения, ею Творец превратил «пустую и хаотичную землю» (припомни первую фразу Торы) в живородящую сущность. И в этом эпизоде «ребро» от Господа совместилось с «ребром», производительным началом человека, движимого намерением выйти из уз природы. На пути внутреннего преображения. С Божьей помощью андрогин родил рождающее начало человеков, их первую прародительницу, мать все живущих, включая Адама. Ведь имя приходящему в мир дают родители – первый в этом мире мужчина был «назван» его родившей «женой». Понятно, родившей, как это сказано и о тебе, дедушка, «с Господом». Мать всех живущих стала еще одной исходящей от Бога «помощью» в линии «называния» второй главы. С необыкновенным наслаждением припомню стих из второй главы: «И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым (и «самому хитрому среди них»), но для человека не нашлось помощника, подобного ему». Ясно, «подобного ему» в актах «называния» себя самое: первочеловек с Богом сотворил «жену», чтобы она «назвала» единородного оплодотворителя.
    Иное прочтение эпизода с «приводом жены» противоречит контексту и духу повествования. Твое, дедушка, толкование превращает богодухновенный текст в смешной, курьезный рассказ о препятствиях, возникших у Бога в процессе ваяния человека: батюшкисвет, по твоим, дедушка, толкованиям вдруг говорит Господь, Я ить забыл мужчонке придать жену, и, шасть, из ребрато ее и построил. То есть, сначала Он присобачил мужчине лишнее ребро, затем тут же его изъял, чтоб у мужчины и женщины ребер было поровну. Послушать тебя, этот эпизод может предшествовать «приводу животных». В шагах «называний» ты не видишь отметин персонального роста чада Господа. Ты поглощаешь текст, как куски шашлыка.
    Если именно человеку Господь сказал «сотворим человека», пригласил его к сотворчеству, то так же должно быть понятно, что у человека нет другого материала для творческой синергии с Творцом, кроме самого себя. Как у всякого животного, свободно ведомого Создателем по эволюционной лестнице.
    На отслеженном сорокамиллионном отрезке времени даже лошадь не отказалась от «работы над собой». Но ее Господь не пригласил к заветным отношениям – ей не дано «узнать», найти Творца в своей душе. А человеку по Божьей милости – дано, но в то мгновение, как он в себе найдет, «узнает» живую душу. Когда порами «кожаного облачения» воспримет Дух.
    В эпизоде снижения Господь задает странный, на первый взгляд, вопрос Адаму: «кто сказал тебе, что ты наг?» Кто, кроме «жены», мог бы сказать ему об этом? Изысканная тонкость вопроса связана с вершинным приближением Адама к Богу – богоподобный самостоятельно почувствовал внутреннюю обнаженность перед Творцом. Увидев себя «нагим» и под сделанным «опоясанием», «узнав» в себе человека, Адам услышал голос, доселе в раю им не слышимый, ощутил голос Бога впервые – стыдсовесть и «страх Божий» смешались в его душе. «Голос Твой я услышал в раю, и убоялся, ибо я наг, и скрылся», – так Адам пытается объяснить попытку спрятаться за деревьями рая. Адам «убоялся», а не устыдился. Истинной причиной бегства в кусты уже сделавшего себе «опоясание» определенно есть благоговейное преклонение перед Господом, назовем его «страхом Божьим».Вопрос Бога и последовавшее за ним признание сводят толчковое пробуждение совести и способности слышать голос Господа с моментом прозрения – с обретением дара видеть себя сторонним зрением, оценивать и взвешивать свои поступки на весах морали. И разделение одной плоти мужчины и женщины в андрогине на две половинки человека есть знаковая и смысловая отметина в его таланте чувствовать и думать расщепленно. Бог мой, ну ясно же, Господь работает человека как некий орган мысли, и существу с именем человек Он предоставляет право войти в этот орган, чтобы в расщепленном мире он, как Бог, увидел его божественное единство. Чтобы однажды в расщепленном тексте Торы он прочитал мысль Бога.
    Как странно, дедушка, при чтении Торы мы упускаем из виду элементарную истину: мы, человеки, – заговорившие уста природы. Нам дано вещать истины. Одна из первых и самых верных оповещает об обаянии нашей способности изрекать нечто и после пробуждения, после выхода из состояния «крепкого сна». Надо бы признать, живя с «открытыми глазами», мы не перестали быть фаворитами луны. Мы умудряемся совершать поступки с тем большей устремленностью, чем острее чувствуем, как в наших снах, что вот этогото как раз делать и не следует. Мы все еще, когда говорим о себе, в известной мере толкуем сон, какой нам снится в объятьях бытия. И наяву он снится всему живому. Заговори вдруг муравей, определенно услышим признание: муравьи умны внутри повелений муравейника, в состоянии беспробудно нас охватившего «крепкого сна». И человеки до прозрения, подобно всем собратьям, были, скажем, сомнамбулами умного действа природы, до пробуждения ими не сознаваемого. Но теперь, после того, как у человеков «открылись глаза», нам бы надо признать, что мы умны дарованной нам Богом частицей планетарного ума природы. Бог мой, на «древе жизни» мы всегото веточка, а наше тело разумнее нашего ума. Мы думаем и нами думает наше бытие. Как след и знак свободы мы думаем и действуем внутри ума и воли нас и планету нашу объемлющего живого Бога. И если это так, по крайней мере это так по Торе, то меж человеками и средой его обитания идет беспрерывный, пусть молчаливый, диалог. Как если бы он проходил во «сне». И если бы, дедушка, мы смогли бы разбудить твоих родителей, чтобы доподлинно узнать, что снится им под утро седьмого дня творения, то мы, конечно же, то мы, естественно, услышим диалог хитромудрой природы, явленной в том сне химерой говорящего змея и ее дитятею в предродовой кондиции, услышим диалог евыжизни с той, кому она дарует вместе со своим именем возможность быть ей подобной в способности родить разумного Адама, их общее дитя. Услышим диалог между разумом жизни и разумом, способным «назвать» себя.
    В этом диалоге природа вовсе не «хитрит», у нее нет намерения что либо припрятать от жаждущего в нее проникнуть: слова «нагой» и «хитрый» при мудром змее синонимичны, змей не мудренее приписанного ему человеком звания «самого хитрого», тем самым природа предлагает человеку быть хитроумным настолько, насколько он может себе позволить в разумном, с опорой на Господа, «назывании» ее явлений. Указание на «обольстителя»
    – это адресация человеческого ума в его источник, в сферу природногоразума, олицетворенного змеем, а от него ниже, к змею из «праха», и далее к самой земле, источнику жизнизнания.
    «Подлинно ли сказал Господь: не ешьте ни от какого дерева в раю?» Это вопрос свободной природы. Может ли Господь, задается вопросом змей, сказать чтото своему порождению с частицей «не»? Может ли, вопрошает змей, свободное и совершенное творение Господа не идти за Ним, коль скоро Он «ведет» его? Подлинно ли, вопрошает змей в подтексте своей тирады, ты, человече, свободен? Да, Господь «заповедует не вкушать». Но в контексте божественно хитроумной Торы этот совет не звучит как прямое табу. Кроме того, по хронике событий второй главы, совет был дан в четвертый день творения, а в шестой – памятливый наш Господь без всяких оговорок сказал: «Я дал вам... в пищу… всякое дерево...» и сверх того, Он заповедал «возделывать и хранить» заветное дерево. И заповедал даже «не прикасаться» к заветному дереву. Поскольку в послании Бога все выверено и все словечки святы, у змея есть все основания задаться вопросом, какая из рекомендаций Господа «подлинна». Отсюда супервопрос: может ли слова змея произносить некий разум, не соположный мысли Господа о человеке, не сопряженный с мыслью самого персонажа, будь он в состоянии свести все помыслы, свои и бытия, воедино? Естественно, нет, естественно, это вопрос свободной природы, заданный еще не потерявшими «соответствия» друг другу – мудрым змеем, знаковым носителем разума природы, и «хитрым» присвоителем этого разума.
    Естественно, диалог змея и человека – чистая побасенка. Ну и что? В основе нашего мышления лежит диалоговая литературщина. Так что, дедушка, Сам Господь благословил меня на такой жанр записи истории о «становлении» человека. Смею утверждать, эта история лежит внутри сюжета интеллектуального роста человека. И эпизод со змеем показывает, сколь свободно мыслит человек внутри его родившего разума. Ведь разговор со змеем
    – это, по сути, диалогизированный монолог. Человеку свойственно вести диалог с любой химерой, с тем же змеем, шкафом, кентавром, даже с Богом – с любым порождением его внутреннего мира. Это совершенно реалистический способ описания его внутреннего состояния. Как писатель я и сам, дедушка, не дал бы себе ломаного гроша, если бы в рассказе о походе моего героя в глубины своей души, т. е. в повествовании о внутреннем состоянии протагониста вдруг, без оговорок перескочил бы на описание обстоятельств события – на диалог с дракономзмеемдьяволом, персонажем внеположным моему герою. Ведь змей, вползший в мифологизированные мозги первочеловека, не есть в строгом смысле персонажем истории сотворения человека, этот змей – порождение его манеры мыслить, завитушка его ума, это персонаж литературы. А змей, злокозненный дракондьявол, вползший в саму историю, это уже персонаж этой истории, ее действующее лицо. И тут следует вспомнить об истинном и единственном Авторе этой истории. Бога ради, скажи мне, милый дедушка, с каким мандатом дракондьявол присутствует в богодухновенном тексте? Сам ли Господь пригласил дракона поискушать парочку умственно еще не прозревших простаков или Вездесущий сделал вид, будто в упор не видит абсолютно языческое образование? В мире есть единственная мироутворяющая инстанция, а дьяволу, даже если поверить в существование «завистливого», нет нужды привносить в смертный мир... «смерть».
    В тексте Торы змей упоминается как носитель живительной силы бытия. С этим смыслом он выползает из моего посоха, знак змея спасительно трепещет на знамени, поднятом в Синайской пустыне. Во всех текстах Торы змей символизирует телесную привязанность к земле – носителю жизни и смерти. До прозрения человеков змей не «враждебен» им.
    Всякого рода херувимы, огонь, охвативший терновый куст, пылевые вихри, проплывшее надо мной облако – все это знаки необоримой силы и мощи Господа, исходящие от Него посылы. А теперь скажи, может ли Херувим, поставленный Господом на подходах к саду Эдемскому, отбросить «пламенный меч» и покинуть пост в неудовольствии по поводу бессмысленного бдения? Понятно, нет, если херувимчик призван возвещать о намерении Бога. Никакой херувимчик не может существовать вне воли Господа. И в Торе, во всем Писании, нет скольконибудь определенного рассказа о лученосном ангелочке, возымевшем силу светить непостижимым образом против Божьего света. Быть может, херувимчик не есть изначально носитель Духа? И ясно, у херувимчика, всего лишь знака Божьего присутствия в какойто ситуации, вообще не может быть какогото персонального духа. И если этот посланный Господом луч света есть знак Его воли, то надо признавать, что ангелочек в этом лучике равен всей мощи Господа, ибо Он есть ипостась, часть и даже указание на которую, приравнивается Целому. Вот не пристало Господу размахивать мечиком у восточных ворот рая. Ангелочку – в самый раз, и стоять он будет, как если бы там стоял Сам Господь, ибо всякий посланец заряжен всей волей Его.
    Может ли в этом мире возникнуть чтото или ктото вне воли Творца? Ответ – нет. Может ли в этом мире существовать ктото, кому Он не дал бы в зарождении, не дает и поныне, «быть»? Ответ – нет. Сделай, дедушка, великое одолжение, отыщи в Писании место, где было бы сказано, что Вседержитель «причиняет быть» духу, подрывающему Дух монотеизма?
    «Подлинно ли сказал Господь: не ешьте ни от какого дерева...», – сказал змей. «И сказал Господь: Я дал вам... в пищу... всякое дерево...» Слова Бога и змея явно перекликаются, обязывают читателя искать между ними корреляцию. И признать, в змее нам остается видеть заговорившие человечьим голосом уста природы. Ведь в словах змея нет и капельки лжи. «Умереть не умрете», говорит змей, и не лжет. Змей открывает человеку беспрерывную сущность бытия: в плоти жизни, говорит он, смерть не есть нечто внеположное ей, смерть входит во внутренний механизм беспрерывного преображения этой плоти. Ничто живое, признается жизнь в речи змея, не знает, что такое смерть. В самом деле, животные, надо думать, воспринимают приближение смерти как некое повеление на них «наведенного крепкого сна», они не знают, откуда пришли и куда уйдут. А человеки, по пророчеству змея, «узнают» органическое единство «добра и зла», как только у «них откроются глаза». Этот тезис так и звучит в его словах: «нет, не умрете» – «откроются глаза ваши». Красноречивая деталь, в разговоре с «женой» он не обращается к ней персонально, а к человекам, как если бы Адам участвовал в этом разговоре. Очами природы змей видит в человеках одну из генетических нитей в ткани бытия. Жизнь внутри себя, подсказывает змей, не знает персон. В этом смысле весьма значимое обстоятельство открывается в финале третьей главы. На очах Бога Адам дал имя своей половине. Господь одаривает «Адама и жену его одеждами кожаными», одевает их обоих. А обращается только к Адаму, персонально ему говорит, что онде не «стал жить вечно». Подчеркивается простая мысль: человеческое «знание добра и зла» персоналистично, только в своем личном «знании добра и зла» он открывает (или не открывает) смертность своей праховой сущности, узнает (или не узнает), что он мог «как бы жить вечно», если бы не прозрел, если бы, по словам завета, не узнал, что «точно умрет». Животные определенно не знают, что они смертны, посему могут думать, что они имеют счастье «жить вечно». Рай, дорогой дедушка, это дешевая цена незнания. Представления о рае, вечной жизни и о Господе зависят от степени персонального пробуждения духа у читателя Торы. Мой дорогой, ты вожделеешь рая – прекрасно, между строк с величественным снисхождением говорит Тора, и продолжает: у всякого свой царь в голове. Божественная Тора далека всякой догмы, она всего лишь приглашает к диалогу с Творцом. Мечтаешь о рае, мечтай, как того жаждет твоя душа. По безмерной деликатности присутствующий в твоей душе Господь не надоумит тебя, не скажет: чадо мое, на троне своего ума ты держишь простака. Господь уже обратился к тебе, именно у тебя спросил: «где ты?». Ты заметил, по тексту третьей главы, на гневные пени Господа в ответ – а ни пар из уст, никакой реакции, как если бы Адам лишился чувств и разума. Так это у тебя Господь выспрашивает, «где ты», мой новосозданный Адам, по отношению ко Мне? Деликатно спрашивает, как понял ты, что «и стало так» в итоге шестоднева под утро дня седьмого? Или в конце первой главы ты не заметил слова: «И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма»? Прости, дедушка, мое говорение уводит меня от темы змея. Это свойство Торы – живо звучащей рядом с тобою мысли.
    Змей пророчествует. «И откроются глаза ваши…», говорит он, и у человеков в «день», предсказанный Господом «день», «знание» раскрывает их глаза. Змей, заговоривший в извилинах человеческого разума, отрывает в человеке дар осознания потаенного, самой природой не сознаваемого, ею не артикулируемого сознания. До преображения «соответственного животным» в «Божье подобие» природа жила в «крепком сне» подсознания. Теперь разумно мыслящий легализует, воистину «называет» «хитрое» безмолвие природы, становится чревовещателем жизни, ее рупором. Чтобы ни говорили наши мудрецы, жизнь человеческого духа началась с этого мгновения, со старта разговора сознания с подсознанием. И далее жизнь нашей психеи в поисковых потугах психологии, психиатрии, во всех методах психоанализа будет сводиться к расшифровке диалога сознания и подсознания. Да, у животных есть душа, но она у них не имеет анималистического зеркальца, у них нет нужды заглядывать в глубины своей души. Живая душа природы обрела в разумно мыслящем орган рефлексии.
    Давно замечено, женщина полагается на интуицию, можно говорить о подсознательной окраске ее сознания, у мужчин – собственно сознательной. Давно замечено, творческая встреча сознания и подсознания мужчины и женщины утром очередного дня творения порождает таланты с внутренней потребностью заглянуть в глубины своей души и там, в свободном диалоге сознания и подсознания отыскивать тайну своего сотворения. Кажется, у человеков нет более верного материала для творчества. Ты, дедушка, твой папенька были зачаты и родились поутру.
    Ты когданибудь задумался, почему змеи заговорил именно с женой? Она, скажешь, слабое звено – произнесешь поношенную глупость. Дева, родившая дитя человеческое, на тридцать пять тысяч лет старше первого, ею рожденного мужчины! Сегодня, вернее в прошлом веке это доказано многими изысканиями. По истечении долгих тридцати пяти тысяч годков праматеринская линия человека наконецто родила первого человека мужского пола с должным набором хромосом. Последняя ева в этой линии обрела имя собственное – была названа по имени ею рожденным мужем. До этого «соответственный» зверю и человеку видел в ней только самку.
    Разум рожденного явно вторичен по отношению к материнскому, в ее головке два лингвоцентра, у сынамужа – один. Жена одарила свою половину сколом своего разума – доминантой светоносного сознания. Для произрастания семени человека так же нужна рождающая почва, как нужна она для произрастания всякого семени. По добиблейской мифологии, долгих «шесть дней» женаблудница вела селекционную работу по взращиванию семени со светоносной способностью «мыслить» просветленнее. И пожалуйста
    – Адам стоит над землей, змеем, женой – он ближе к свету «неба». Адамовавершина – результат давней игры «неба и земли», света сознания и тьмы подсознания. Утром седьмого дня творения, в день появления «подобия Бога», свет мысли Господа пролился в «открывшиеся» глаза рожденного. Движение вниз, по обратному ходу реверса, от света «неба» идет по уровню повышения подсознания и темени незнания: от мужа к жене, от нее к змею и земле.
    Ты, дедуля, заметил, Адам принимает «плод знания» от жены беспрекословно, молча, как в ясном сне, не говорит ей, ты что, женщина, умом рехнулась, забыла, Господь не советовал нам вкушать «плодов познания». Ему – все ясно, в нем загорается сознание, построенное на мотиве поисков, динамических устремлений. И вот же ну как нарочно Бог именно у него, а не у обоих, спрашивает: «где ты?» Так Создатель поставил на Адаме штамп «блуждающего и потерянного», пометил знаком неполноценности и, скажем, недоделанности – посему влекомого жаждой перерождения, склонного к компенсаторному нарциссическому самоутверждению. Кому, как не тебе, Каин ИеговаАдамыч, первому открылась «ревность» мужского сердца в потребности быть предметом особого «призрения» небесного родителя.
    «Жена» освобождается от вопроса: «где ты?» – она изначально стоит у дороги «обольстительного змея», ждет его, в сумерках подсознания прислушивается к шепоту «единственного», ждет, когда он «разбудит» ее. Жена, подсказывает Тора, обладает более тонким даром слышания голоса природы. Она от века ждет «человека», жаждет дать жизнь «избраннику» людского рода. «Плод познания» жизни избирает не муж, избирает жена. Муж доверчиво и охотно принимает его – ему нужна мать, ему нужно рассеять мужское семя. В этом смысле он более блудлив и примитивен. Как примитивны экзегеты и циничны умом мужланы, толкующие о природной падшести женщин. Странно, дедушка, ты не видишь в своей родительнице определенную институцию в продуцировании жизни с определенной психологией поведения.
    «Змей обольстил меня», признается жена. И могла бы уточнить: меня «обольстило», Боже, вложенное в меня Тобою «ребро». А может, Боже, могла бы продолжить жена, Ты «привел» меня к мужу вовсе не по завету «плодиться и размножаться»? И если, Боже, Твое приглашение к сотворению человека обращено и ко мне, то я, Господи, готова родить существо, о котором можно будет сказать, что я «приобрела человека с Господом» или «от Господа». И пожалуйста, в утренней назидательной беседе в седьмой день творения слышна детская речь, просматривается родительская возня с непослушными детьми. «Где ты?», спрашивает родитель у шалуна, задумавшего поиграть в прятки. «Я скрылся, говорит готовый приврать ребенок, потому что я наг». «Кто сказал тебе, что ты наг?» Ясно, ребенок сам не скажет о себе, что он голый – сказать ему об этом должен ктото. Впрочем, ответ на этот вопрос очевиден, родитель намерен проверить, как выполняются его наставления. «Не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?» С детской непосредственностью ребенок пытается уйти от вины за непослушание: я и не думал от этого дерева есть, но подружка по игре, «которую Ты дал мне, она дала мне от дерева, и я ел». «Что ты это сделала?» – в вопросе слышится упрек и обращение к ребенку, совершившему нечто не нарочно, неосознанно. Ответ совершенно естественен для не виноватой девочки: змей, игрушка из нашей забавы «называний», уговорил, «обольстил меня, и я ела».
    Дети и творцы не могут толком ответить на вопрос, «что ты это сделал»? Гениальные поэты, по их признанию, в творческом процессе могут завести себя в курьезную ситуацию: их персонажи «удирают штуки», включаются в авторскую игру как персоны свободы. Удел творящего – жизнетворить по условиям «игры» сотворившей его среды, приходить к откровению бытия. Неудивительно, персонажи свободного творчества Господа стали персонами и субъектами в Его созидательной работе.
    Глупо думать, будто в разборке всеведающий Господь ищет виновника «грехопадения». В эпизоде перекладывания вины ослушания речь идет об источнике «знания», принесшего человеку «прозрение» и «проклятье». Линия виновности на змее не останавливается, не должна остановиться, поскольку все движения вверх от земли, от корней травы и всякого дерева закорачиваются обратным движением вниз, в землю: и трава, и деревья иначе, как семяносными не называются. В результате расследования «проклинается» и сама земля.
    Примечательно, змей, только что заговоривший с женой, на укор Бога не отвечает, не говорит, это не я, Боже, «обольстил» жену, умоляю, мой Творец, помоги понять, почему прихотливому дьяволу придумалось вселяться в меня, нешто не мог невидимый обманщик одурачить жену, прикинувшись Тобой, тем более, что ничтожная пылинка вознамерилась занять твой трон? Змей вне диалога с человеком молчит, как безмолвствует его породившее чрево – земля. И разборка приводит читателя к источнику «проклятья» всей жизни, к зародышу вины, к земле. Еето Господь за это и «проклинает». Бог мой, как Он делает это? Может ли Творец предать «проклятью» саму естественность жизни? Разве Он «наказывает» змея, отбирая конечности у безногого от века? Ничуть, напротив, Он возвращает плотоядное существо, никогда не потреблявшее «зелень травную в пищу», из виртуального рая на земную поверхность, в реальные условия потребления «праха», рожденного землей. Однажды созданного змея Бог «калечит» задним числом. Однажды, лучше сказать – единожды созданную природу Творец никоим образом не переделывает, возвращает ей первозданное состояние, из мира сладкого, «крепкого сна» «приводит» Свое чадо в жизнь среди «терний и волчцев» с естественными для всего живого «болезнями рождения» – в условия выживания с необходимостью трудиться «в поте лица». И неудивительно, Адам не слышит укоров Господа: у него «открылись глаза» на естественные условия существования, в ясном сознании все в мире стало на свои места. И «жену» Господь возвращает в ее извечное «влечение к мужу» – в ее изначальное желание родитьпереродить мужа. Она ему, замечено, всегда еще и мать.
    Итак, первые три главы книги Бытия рассказывают, как человек от неосознанного, утробнорастительного и потому вроде бы безмятежного сожительства с Творцом перешел к драматическому, чтобы не сказать трагическому, сосуществованию с осознанием вины и ответственности за совершаемые деяния. Из существа, не сознающего себя свободным, ведомым Богом, он преобразился в творение с осознанием своего принадлежания свободе. С открытым взглядом на мир и на себя он понял: его шаги по жизни есть результат его воли, духа и разума. Он понял, что существует не в мире чаемых желаний, а в реальности материальной воплощенности. С высот «Божьего подобия» он увидел свою животнопраховую сущность. Разделился на ипостась Божественную и животную, разделился без демаркационной линии. Твоя кровь, Каин Иегова Адамыч, принадлежит и небу, ибо она, как кровь брата твоего, «вопиет к Богу» и ее «не приемлет земля», и твоему земному отцу. Участь твоя, счастье твоей, дедушка, жизни – быть, как сказано в посвященной тебе четвертой главе, «сторожем» движений твоей «крови». От искусства совмещать ток «крови» с зарядом божественного права быть вершителем и владыкой своей судьбы с циркуляцией крови по физиологической необходимости. От твоего, дедушка, искусства совмещать полюса реверсного разрыва между твоей естественной, духовной устремленностью к «небу» и твоей столь же естественной, гравитационной притяженностью к «земле». Тема драматической насыщенности духовной жизни «подобного Богу» намечена в эпизоде открывшихся после прозрения «враждебных» отношений между змеем и человеком.
    Как писатель я не дал бы себе ломаного гроша, если бы в величественно эпическом рассказе о «становлении» мира и человека в нем допустил банальную ремарку: ты, змей, будешь жалить человека в «пяту», а ты, человече, будешь поражать аспида в «голову». Кстати надо заметить, если в змея вселился дьявол, то ему пристало язвить человеческую душу, а не пяту. И сказать еще раз, мы имеем дело с текстом метафорическим, написанным знакамисимволами, можно сказать обиняками. В «положившейся вражде» между змеем и человеком следует видеть знак разрыва внутри братского «соответствия» детей матери природы. Отныне, подсказывает текст третьей главы Бытия, сладостные откровения твоего, человече, божественного разума, твоей «головы», станут уязвимой «пятой» твоего существования, отныне твои разумные деяния будут пропитаны ядом отчуждения от живой природы. Больше всего и меньше всего, подсказывает текст, ты, человече, подобен Богу во владычестве над собой: ты тем более человек, чем дальше ты от пресмыкания по земле, от своего змеиного нутра, и ты тем менее человек, чем больше принадлежишь своему животному началу. Словом «пята» – древний символ уязвимости, а не место укуса древнего носителя мудрости земли. Самым уязвимым местом у пришедшего в мир человека становится его душа, «верх» якобы безмерно «головастого». История твоей, дедушка, жизни убеждает в этом. Быть или не быть твоей душе распаленной «враждой крови»  это проблема твоего внутреннего «сторожа».
    После всего сказанного, угадываю твое недоумение. Яснее ясного, Творец «ведет» человека из мира «соответственных ему животных» в сферу «подобия Богу», «ведет» к прозрению и тут же «заповедует» не идти за соблазном «знания», не узнавать «вкуса» антропометрической горечи бытия, оставаться в райском незнании, в растительной ткани жизни, не узнавать, что в руках беспрерывно творящего Бога ничто не может пребывать в завершении, законченное в этом мире – мертвое, в реальном мире жизнь сама приносит себя в жертву – так она свободно, живительно «становит себя». Бог пестует, «ведет» «подобного» к «владычеству над миром» и предупреждает: да не откроется тебе, человече, истина, скрытая в онтологическом названии «дерева жизни», да не почувствуешь ты «вражды» к взрастившему тебя «дереву». Как понимать позицию Господа?
    Признаюсь, я пустился в это говорение с намерением прямо и косвенно сказать, как счастлив я в прикосновении к тому, что не способны придумать людские мозги. Бывает, загляну в эту божественную книгу иль просто прикоснусь к ней – и хлопаю в ладоши, и восклицаю: айда Моше, айда гений, гений несравненный, айда... сын Божий! Без Тебя, «о, Господи, человек я не речистый, я тяжело говорю и косноязычен», с Тобою, Господи, моя душа способна благодарно ликовать. С Тобою, Господи, мои мозги земные воспаряют до небес: дивные фразыповторы Торы, перепевыаллюзии ее текста завлекают в глубины ассоциаций, уводят в пронзительно выразительное пространство недоговоров и двойного смысла – мои утлые, убогие мозги растворяются в свободном пространстве небесной мысли. Восторги моей черепушки не сравнимы ни с какими экстазами жизни, больше того, подозреваю, серое вещество моего котелка в эти мгновения вырабатывает какойнибудь серотонин, вещество, подстегивающее прочие вторичные гормоны моей сомы. Подозреваю, физиологи вотвот докажут, что восторги творчества влекут род людской больше, чем «сладчайшее наслаждение, заканчивающееся содроганием почти болезненным».
    Теперь попробую ответить прямо. Если мир есть живая, трепещущая мысль Творца, очевидно, к субъекту этого мира свободная мысль Господа должна прийти свободно, стать озарениемоткровением. Очевидно, послание не может быть воспринято, как вбитый в голову кол. И Господь открывает Себя в самом способе существования нашего разума – в диалоговой форме, в открытом пульсе мысли, проверяющей свою истинность. Поскольку наша мысль «подобна Божьей», свободно ей соприсутствует, Господь задает в нашем мышлении один и тот же вопрос «где ты?», человече, тебе пристало быть человеком иль червяком? жить с душой, «соответственной червю» или наполненной горним Духом? Бог абсолютной этической чистоты и свободы ограничивается эманацией Своей мысли без всякой императивной нагрузки, уж конечно, без всякой проверки соответствия «Своего образа» порождению человеческих мозгов... Разумеется, Господь присутствует в нашем мышлении столь деликатно, что позволяет принять Его мысль о человеках адекватно дееспособности и ответственности разумно мыслящего.
    Первые главы Бытия – вовсе не прямой, выстроенный рассказ, в читательском взоре этот текст необходимо собрать, выстроить. Вообрази, однажды «небо» просыпало свое «название» жизни на «земле», горние слова и мысли в полете несколько развеялись и так легли на свиток. Теперь тебе, ему и мне необходимо в этом тексте выстроить сюжет, объять единым взглядом все слова, упавшие на свиток с названием Бытие и уловить мысль «неба». И как ты, он или я организуем этот текст в структуру, как его прочтем, так и ответим на вопрос «где ты?» под «небом», под каким мы ходим Богом. К вящей славе этой драгоценнейшей книги ее Божественный текст всяк читает, как Бог на душу положит.
    Определенно о Боге можно изречь одну истину – это состояние мира. Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на этот мир. Тора подтверждает эту истину. Мир живет, убеждает она, в пространстве воли, разума и свободы Творца, мир живет в горизонтальных реверсах «становления» и в вертикальных реверсах духовной связи «неба и земли». Перед пришедшим в этот мир он, этот мир, лишь только начинает быть, он «причиняется от Иеговы». Вместе с тобой. В каждое мгновение твоей жизни – в каждый миг твоего духовного рождения в рождающемся мире. Как если бы ты, войдя в мир новым Адамом, услышал, повторил слова Творца: «вот, хорошо весьма». Как если бы по тексту третьей главы, стоишь перед Богом не молча, ибо ты уже прочитал историю его жизни, ты уже услышал голос живого Бога в своей душе и ты отвечаешь на Его вопрос: я здесь, мой Создатель! Благодарю Тебя, Всевышний, за счастье знать, сколь безмерно драгоценен каждый миг моей жизни – он стоит вечности! Ведь вся моя жизнь длится в этом залоге. «Вот хорошо весьма», сказал Ты, когда увидел меня «в день сотворения моего и нарек мне имя: человек». Из Твоих слов, мой Бог, я набираюсь смелости считать себя подарком миру – я этот мир одариваю вестью о счастье бытия в живом Творце.
    Никакая идея, говорится, не стоит жизни. И все же есть идея, ей имя – Бог, она равна всей жизни, исчерпывает все бытие.
    По прихоти вольной беседы только сейчас отвечаю на вопрос, почему в годы жизни Адама не входят «дни» райского существования? Ответ простой. Утробное состояние, время до рождения в человекепроекте «подобия Бога», Адама, вменяемой персоны, не может входить в его биографию. «Родословие Адама» начинается от времени выхода из райских пределов. Пятая глава так и начинается: «Вот родословие Адама: когда Бог сотворил человека, по образу Божию создал его...» Но, по свидетельству Господа, «Адам стал как один из Нас» утром толькотолько начавшегося седьмого дня творения. И Бытие отсчитывает годы жизни Адама с утра этого дня. А у Бога за пазухой первочеловек не сознавал себя чадом Господа, не «называл» себя «человеком».
    Мне кажется, я прошел мимо центра повествования. «И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги...» Здесь я вижу кульминацию и развязку рассказа. Выясняется, до утра седьмого дня они не слышали голос Бога – не прикрывали свое ню, не прятались за деревьями рая. И значит, не было ослушания, нарушения не услышанного «завета», потомуто и не последовало «наказание». Завет пришел к человекам в самом явлении Господа. В самом деле, «услышать голос Бога» и «узреть открытыми глазами» в своих потрохах прах – установить первопричину и матрицу бытия, его содержаниесмысл... Безусловно принять Безусловное, принять Иегову как завет бытия. Что и делает наш Адам в третьей главе. Он не молчит. Богоподобный слышит голос Творца в мире своего обитания.
    Любит ли Бог человеков? А как же! Только, в отличие от земных ваятелей, Господь влюблен эвристически, заочно и безоговорочно. Божье отношение к человеку целостно, к мысли о вновь и вновь рождаемом Адаме Творец ничего не прилагает, не прибавляет. И оценить, почувствовать любовь Бога чадо Его может с высот своего Богоподобия, с высот сотворческой синергии, сторонним, неземным взглядом на себя. Вот какой найдет ее человек в Божьем тексте о себе – в своей персоне, доступном, самом верном материале от Господа, такой она, Божья любовь к нему, и будет. Очевидно, по величине и силе такой, как он сам любит себя. В характере самолюбия открывается мера людского благодарения Создателю, ответная любовь к Нему.
    Возможно, чтото из «трудных страниц» Бытия от меня ускользнуло. Появятся идеи или вопросы по поводу тобою, дедушка, придуманной истории «грехопадения», заходи, поговорим, как говорится, по душам.
    И оставил меня в поле среди разнотравья. И кстати. И мне пришла охота остаться одному, пришла нужда опростаться. Когда я вновь поднялся над высокою травой, меня уже терзала сокрушительная мысль.
    До грехопадения, мне думалось, всякая тварь пребывала в раю. В какой бы нише, в какой бы среде не обитала «душа живая». В этом смысле гельминты не могут быть исключением. За первородный грех все создания лишились рая. Кроме глистов. «Самые хитрые среди ползающих на чреве своем» остались там, где счастливо обитали до грехопадения по воле Творца. Единородные и единоутробные, как нельзя более «соответственные мне», братья мои меньшие, изволь, мой Бог, увидеть, рай не покинули.
    Мой милосердный Бог, ужель червя, снедающего снедаемый мой прах, Ты любишь более меня?
    Не будь я Каином, уверен, текст от Моше я б завершил иначе.

* Подзаголовок - редакторский. У автора - "Приглашение к психоанализу".

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов