Вышла в свет объемистая книга воспоминаний бывшего первого секретаря харьковского обкома Владислава Мысниченко. Она усердно рекламируется и впрямь заслуживает внимания. Не потому, конечно, что автор любовно выписывает в ней детали своей партийной карьеры: к кому попал на прием, с кем что согласовал, с чьей помощью передвинулся на следующую ступеньку партийной лестницы. Интересно в ней другое: она воссоздает облик типичного представителя той прослойки, под властью которой мы прожили несколько десятилетий, - «нового класса», по М.Джиласу, «номенклатуры», по М.Восленскому, - какой термин не избери, каждый без труда поймет, о ком и о чем идет речь.

    Мне не довелось встречаться с В.Мысниченко и личными воспоминаниями о нем я не располагаю, но породу людей, к которой он принадлежал, знаю хорошо. Навсегда останутся в памяти эти каменные, неулыбчивые лица, эти невидящие глаза, этот непререкаемый тон, которым исторгал из себя указующие слова человек, убежденный, что правота и власть над судьбами нижестоящих гарантированы ему чином. Они и внешне были на одно лицо – упитанные, самодовольные, с круглыми физиономиями, за которые народ прозвал их «жопорожцами». Александр Твардовский, хорошо знавший этих обитателей начальственных кабинетов и немало от них потерпевший, писал:

        И у тех, кто там сидят,
        С виду как бы люди,
        Означает важный взгляд:
        «Нету. И не будет».

    В.Мысниченко назвал свою книгу – «Смотреть правде в глаза». Но о правде у него, мягко говоря, своеобразное представление. Это тот случай, когда не так интересно то, что в книге есть, как то, чего в ней нет. Вы не найдете никаких упоминаний о той атмосфере приниженности и произвола, в которой находилось население страны, лишенное права на объективную информацию из независимых источников, и добывавшее ее, слушая западные радиоголоса, которые подвергались беззастенчивому глушению, права на любые формы выражения общественного протеста - митинги, пикеты, забастовки, на выражение не только в жестко контролируемой печати, но и на собраниях любых точек зрения, отличающихся от официальной, обреченное на всеобщий «одобрямс».
    Для поездки за границу требовалась характеристика, утвержденная райкомом партии. Даже человек, занимавший такое положение, как В.Мысниченко, не мог выехать за рубеж без спросу. Он должен был быть включен своим начальством в состав какой-нибудь делегации, а чтобы провести отпуск, скажем, в Карловых Варах, и ему требовались санкции надлежащих инстанций, в том числе, разумеется, и КГБ.
    По его мнению, очевидно, не были правдой репрессии против инакомыслящих, увольнения с работы так называемых «отказников», преследования диссидентов, отправки их в тюрьмы, ссылки, сумасшедшие дома. Будто не подвергались преследованиям и не оказались в изгнании люди, составлявшие гордость нашей культуры: А.Солженицын, В.Некрасов, В.Войнович, В.Аксенов, А.Галич, Ю.Любимов и многие другие. И, уж конечно, В.Мысниченко ничего не слышал о возмутительной антиалкогольной кампании, не заметил искусственно созданных огромных очередей у винно-водочных магазинов, озлобления людей, униженных тем, что с ними обращаются как с бессловесным скотом.
    Послушать нашего мемуариста, он только и стремится к тому, чтобы дать молодому, подрастающему поколению «правдивое разъяснение нашего исторического прошлого». Вот и рассказал бы о том, как было организовано тогда его питание, лечение, бытовое обслуживание, как в то время, когда люди, не принадлежащие к партноменклатуре, с тоской оглядывали пустые магазинные полки или часами простаивали в бесконечных очередях за молоком, яйцами, колбасой и другими немудреными продуктами, когда за куском сыра ездили из мысниченковского Харькова в Киев или Москву, жены «ответственных работников» прямичком направлялись к заветной двери, обычно не имевшей никакой вывески, за которой крылось волшебное царство, именуемое «спецраспределитель», где по символическим, копеечным ценам приобретались «дефициты», недоступные простому человеку. По таким же ценам отоваривали свои сказочные меню столовые и буфеты в помещениях партийных органов.
    Лечились В.Мысниченко и ему подобные в спецбольницах и спецполиклиниках, которые снабжались лекарствами, только для них предназначенными, к их детям было особое отношение в школах, через закрытые для других кассы они приобретали билеты в вагоны «СВ», не поступавшие в открытую продажу. Они получали квартиры улучшенной планировки, их дома располагались в отобранных, уютных местах, отгороженные от уличного шума «хрущебами», в которых обитали простые работяги. Для них был устроен отдельный мир, настрого закрытый от посторонних глаз. Сведения о привилегиях партноменклатуры составляли строжайшую государственную тайну. Нечего кому попало знать, как живут «слуги народа». Как мы видим, обладатели этих благ и сейчас предпочитают о них помалкивать.
    Ничего не пишет В.Мысниченко о проводившейся на протяжении многих лет им и его сподручными политике государственного антисемитизма. Но если он эту свою деятельность подзабыл, то я кое-что помню. Такой, к примеру, в высшей степени заурядный случай. Дело было в конце 1960-х гг. Я был в то время учителем школы рабочей молодежи и подрабатывал, читая лекции в Центральном лектории. И вдруг возник переполох. В обком партии, на имя кого-то из предшественников В.Мысниченко поступила анонимка.
    Автор сообщал, что увидел на улице афишу, из которой следовало, что какой-то жид, по фамилии Фризман, читает лекцию о Льве Толстом. А поскольку Толстой – великий русский писатель, творчество которого высоко ценил Владимир Ильич Ленин, то он информирует партийные органы об этом безобразном факте. Что сделал предшественник В.Мысниченко? Выбросил грязную бумажонку в мусорную корзину? Как бы не так. Он отправил ее в лекторий с указанием разобраться и доложить о принятых мерах. Легко себе представить, какая началась паника. Вызвали меня, стали обсуждать, что ответить.
    Я предложил такой вариант: в результате проведенной проверки сообщаемые в письме факты полностью подтвердились. Толстой действительно великий русский писатель, Ленин действительно высоко ценил его творчество, а Фризман действительно жид. Не подходит? Тогда напишите, что считаете правильным привлечь автора анонимки к уголовной ответственности по соответствующей статье, но средствами для его розыска лекторий не располагает. В результате написали какую-то ерунду, вроде того, что лекция, дескать, была прочитана на высоком научном уровне. Ответ был явно не по существу. Анонимщик сообщал вовсе не о том, что лекция плохая, он ее и не слышал. Не знаю, какой именно была реакция, последовавшая из обкомовских кабинетов, но больше моя фамилия на афишах не появлялась.
Сейчас ведущее место в политических дискуссиях занимает тема свободных выборов. Миллионы людей возмущаются использованием в ходе предвыборных кампаний административного ресурса, требуют контроля за подсчетом голосов. Так называемая «оранжевая революция» разразилась под лозунгами борьбы против махинаций власти в пользу угодного ей кандидата, за «честные выборы»... А как проходили выборы в те времена, которые описывает в своей книге наш поборник правды?
    Партийные органы отбирали кандидатов да как отбирали?! Личные качества имели второстепенное значение. «Вниз» спускалась разнарядка: сколько должно быть рабочих, сколько крестьян, сколько молодежи, сколько руководителей учреждений, сколько деятелей искусства. Квоты заполнялись благонадежными людьми. Избиратель находил в списке одну, обычно неведомую ему фамилию, которая и получала 99,99% голосов, – и никакого тебе админресурса, никаких неточностей в подсчете и уж, конечно, никаких наблюдателей за ходом выборов. Тогда и родился анекдот: «Бог создал Еву из ребра Адама и сказал ему: «Выбирай себе жену!»
    Об этих «выборах» В.Мысниченко вообще ничего не пишет. Но вот о выборах в партийных организациях и партийных назначениях речь заходит нередко, так что необходимо внести ясность в то, что они собой представляли. Никакие собственные качества или имеющиеся достижения определяющей роли не играли. Каждый партийный бонза формировал ту базу, на которой он сидел. Секретарь ЦК КПСС подбирал секретарей ЦК союзных республик, тот секретарей обкомов, секретарь обкома – секретарей райкомов и так до самого низу. Партком завода определял состав партбюро цехов, партбюро цехов присматривало секретарей первичных парторганизаций.
    Сознательно или бессознательно каждый начальник отбирал в свои подчиненные тех, кто ни при каких условиях не мог составить ему конкуренцию, т.е. еще больших посредственностей, чем он сам. Талант, инициативность, яркость были противопоказаны, требовались послушание, исполнительность, безгласность, желательно сдобренные хорошей долей угодничества и подхалимства. Зато единожды попавший в «обойму» мог быть спокоен за свое будущее. Провалился на партийной работе – подыскивали руководящую или хотя бы хлебную должность в приличном учреждении, в крайнем случае направляли преподавать историю партии.
    В этой тотальной системе щелей не было. Министр не мог назначить директора завода, не согласовав его кандидатуру с секретарем обкома. Без санкции райкома человек не мог быть «избран» председателем самого захудалого колхоза или возглавить самую крошечную артель. Никто никуда не мог выдвинуться сам. Только протянувшаяся сверху начальственная рука могла поставить безгласную фигурку на другую клетку доски.
    Понятно, что секретарю райкома было глубоко наплевать, как к нему относятся и население района, и круг его подчиненных. Он знал: ничего они в его судьбе не определяют, назначат того, кто будет указан сверху. Соответственно, и все его усилия направлены на то, чтобы угодить начальству, от которого только и зависит его дальнейшая карьера. Поэтому делал он не то, что в действительности требовалось, а то, что, по его мнению, могло понравиться в вышестоящих инстанциях.
    Пока в стране были выборы без выбора и наш правдолюбец без забот и тревог занимал место депутата Верховного Совета, положенное ему как партийному функционеру соответствующего ранга, его, понятно, все вполне устраивало. Но наступил 1989 год. Плохие пришли времена для секретарей обкомов. Выборы на съезд народных депутатов проходили на альтернативной основе. Люди впервые в жизни осознали, что они могут расправить плечи и проголосовать за кого хотят, что пришел час расплаты за десятилетия бесправия, унижений и начальственного произвола. Членство в коммунистической партии, которое так долго было залогом успешной карьеры, необходимым условием восхождения к верхам, стало компрометировать его обладателей. Невесело вспоминает о той необычной предвыборной кампании товарищ Мысниченко…
    Его до глубины души возмущает то, что депутатами от Харькова были избраны Е.Евтушенко и В.Коротич. Вот и поступил бы как мужчина – выдвинул бы против кого-то из них свою кандидатуру в том же избирательном округе и победил бы соперника в честной борьбе! Куда там… Он вообще не посмел баллотироваться в городе, в котором жил и работал, решил пробираться окольным путем, через безопасный Богодухов, где его конкурентами были доярка и механизатор, да и те, испугавшись такого соседства, сняли свои кандидатуры. Помня царившую тогда атмосферу, думаю, что В.Мысниченко было чего опасаться: он предвидел пикеты и митинги у своих избирательных участков и всю чашу народного негодования, которую ему пришлось бы испить.
    Деталей его избирательной кампании я не знаю, тогда ходило много слухов: и о том, что намеренно отменялись электрички, чтобы негодующие манифестанты не могли доехать до Богодухова, и о том, что согнали воинские части, чтоб солдатскими голосами набрать необходимое начальнику большинство. Как бы то ни было, «победа» В.Мысниченко харьковчанам запомнилась, и на очередную демонстрацию они вышли под транспарантами: «Богодуховский вариант не пройдет!»
    Руководимый В.Мысниченко обком уклонился от контактов с Е.Евтушенко и В.Коротичем, а о горкоме, занявшем другую позицию, говорится: «Было очевидным, что в составе аппарата горкома активно действовал пробравшийся туда «демократический» вирус» (с. 424). Да, так и написано! Демократия для нашего мемуариста все равно что зараза. И это не случайная обмолвка. Слово «демократический» В.Мысниченко заключает в негодующие кавычки десятки раз. С отвращением вспоминает он о временах, когда «проявление гласности» и «критика недостатков в нашей общественной жизни» «фактически вышли из-под контроля партии, стали носить тотальный характер, переросли в «свободу печати»(с. 222). «Свобода печати» - ну можно ли перенести такой кошмар?! Разумеется, в кавычки заключены и слова «демократические свободы», а призывы к созданию многопартийности в обществе именуются «наглыми» (с.454).
    Впечатляют воспоминания В.Мысниченко о польских событиях 1980 года. Только что человечество отметило четвертьвековой юбилей создания профсоюза «Солидарность», героического и в конечном итоге победоносного противостояния польских рабочих коммунистической диктатуре и всего, что за этим последовало: угроза советской интервенции, предупреждение Иоанна Павла II о готовности оставить папский престол, чтобы лично возглавить народное сопротивление оккупантам, Нобелевская премия мира, присужденная Леху Валенсе, – сколько событий встает в памяти, когда смотришь на те времена с высоты сегодняшнего дня… Но раздается пещерный голос: «Мне вспоминается 1980 год, когда в Польше под воздействием спецслужб Запада и польских экстремистов фактически было ликвидировано управление страной, воеводствами, районами, предприятиями большинства отраслей в центре и на местах» (с.145).
    Партийные и государственные деятели, под руководством которых довелось работать В.Мысниченко, отчетливо делятся в его воспоминаниях на две группы. Те, кто содействовал его карьерному росту, – мудрые и принципиальные. Зато на тех, кто этого не делал, низвергаются потоки такой грубой брани, что становится даже как-то неловко. Вот, например, характеристика М.Горбачева, который, «затаив глубоко в душе свои голубые мечты о развале коммунистического движения в мире, вел двуличную предательскую политику скрытно и подло, усыпляя бдительность и сознание истинных коммунистов, беспартийных патриотов Отечества революционными лозунгами о перестройке, свободе личности, экономических, социальных и политических реформах, якобы направленных только на благо советских людей и прогрессивного человечества» (с.419-420).
    Спустя несколько страниц мы узнаем об истинных причинах этих гневных тирад: на очередном пленуме из ЦК была удалена заметная часть его членов, причем, как обиженно скулит В.Мысниченко, «чохом «ушли» из состава центрального органа КПСС не немощных пенсионеров, а зрелых, опытных и принципиальных руководителей», пострадавших, дескать, из-за того, что «М.С.Горбачеву не нравилось их смелое, независимое поведение и острые критические замечания о неприемлемости проводимой генсеком внутренней и внешней политики, что привело к опасной отметке кризиса в государственном, партийном и социальном развитии страны» (с.433).
    Не менее красочна и эмоциональна характеристика Л.Кравчука: «С изменением же политической ситуации, завладев президентским креслом, этот перевертыш «перелинял» в оголтелого аптикоммуниста и сегодня, истекая желчью от ненависти к социалистическому строю, к идеям марксизма-ленинизма, в верности которым он десятилетиями клялся, продолжает разрушать наше государство, приобретать за кордоном «хатынки», всей семьей участвовать в разграблении нажитого многими поколениями народного добра Украины» (с.206).
    Конечно, и к прошлой, и к нынешней деятельности Л.Кравчука можно относиться по-разному, но, кажется, трудно оспорить, что он «завладел президентским креслом» в результате несомненно демократических выборов, в ходе которых победил других кандидатов, в том числе В.Черновила, причем поддержку большинства украинского народа он получил не в последнюю очередь потому, что отказался от верности социалистическому строю и идеям марксизма-ленинизма. Каким образом он «продолжает разрушать наше государство», я не знаю, но очевидно, что сегодня он представляет собой одну из самых авторитетных фигур на украинской политической сцене. К нему прислушиваются и друзья, и недруги. А кому нужен В.Мысниченко?
    Не забудем и о том, как повели себя партаппаратчики в августе 1991 года. При первом ударе грома, наскоро спалив компрометировавшие их бумаги, разбежались, как тараканы, по своим норам. Спокойно скушали указ о запрещении компартии. Никто и не попытался оказать сопротивление, никто не вышел на улицу, никто не подставил плечо дорогому их сердцам режиму, который распался, как карточный домик.
    Я далек от того, чтобы идеализировать сегодняшнюю действительность, но, относясь к тому «среднему и пожилому поколению людей», для которых «сопоставление условий жизни и развития общества при указанных системах вполне определенно, так как они жили и трудились при этих двух режимах» (с.580), могу сказать: я счастлив, что мне довелось дожить до падения коммунистической диктатуры, и поскольку она в отсутствие реальной оппозиции могла быть демонтирована только сверху, самими жрецами марксистской веры, людьми близкими к властным рычагам, то уже по этой причине характеристика Горбачева, Ельцина, Кравчука не может быть чисто негативной, сколь бы ни были заслужены те или иные обращенные к ним упреки.
    Любой мемуарист стремится создать о себе выгодное впечатление, но В.Мысниченко делает это назойливо и безвкусно. Он уснастил свою книгу обширными – на несколько страниц! – пассажами других авторов, которые расписывают его многочисленные достоинства (см., например, с 311-316). Он не понимает, что неприлично самому писать о себе: «В докладе первого секретаря обкома партии В.П.Мысниченко справедливо отмечалось…», «В заключение обстоятельного анализа…» и т.п.

    Могу сказать, положа руку на сердце, что книга В.Мысниченко не вызвала у меня неприязни к ее автору. Вероятно, он не хуже и не лучше, чем другие особи его породы, которые все «с виду как бы люди»… Наверное, он по-своему искренен и в самом деле думает, что партаппаратчики только и делали, что пеклись о нуждах простых тружеников, а демократические свободы, которые мы худо-бедно обрели, - это кара Божья, отнявшая у нас прежнее счастливое житье.
Ему и в голову не приходит, что в обстановке насильственного единомыслия, порожденного дорогой его сердцу советской системой, черта с два он напечатал бы свои воспоминания, что сама его книга стала возможной благодаря произошедшим в стране демократическим переменам и той свободе слова, которую он так яростно клянет. Он продолжает жить в мире иллюзий, и я не питаю никаких надежд, что он когда-нибудь окажется способен «смотреть правде в глаза».