ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня пятница, 19 апреля, 2024 год

    (1) О.КУШЛИНОЙ:

Быть может, на брегах Невы
Подобных дам видали вы.
А.Пушкин

    Санкт-Петербург считается интеллигентнейшим городом России, и мне было странно получить на свою статью отклик в виде длинного ругательства, к тому же оскорбительного для памяти гениального русского поэта. Я не исключаю, что эта ситуация может вообще закончиться судебным разбирательством. Это во-первых. Во-вторых, сударыня, позвольте Вам напомнить, что на «культурном поле» ни в коем случае «садиться» нельзя; это считается дурным тоном. Да и ориентироваться в сидячем положении, по-видимому, трудно: так, из Вашего внимания ускользнуло обстоятельство, что не какой-то мифический Пупкин, а вполне реальный Сорокин делает свою литературную карьеру именно по одному из сценариев, описанных П.Палиевским.


    (2) В.ДАНИЛЬЧЕНКО:
    «Я не знаю, что такое метод догматического изложения, но полагаю, что должны быть соблюдены простые критерии научности: элементарные законы логики и строгие научные понятия и категории». Эти слова – элементарная и вместе с тем «строгая» формулировка наших разногласий. Все дело в том, что г. Д. принял мою статью за научную. А так как в ней нет, и не предполагалось того, что требуется от научной работы, Д. с полным для себя основанием обрушился со своего философского Олимпа на мой филологический опус. Лебедь, конечно, – очень плохая утка.
    Отдав таким образом дань обычной манере ведения дискуссии, перехожу к ее существу. Но прошу учесть, что мы говорим о филологической работе.
    Д. сетует, что понятие автора исчезает уже на второй странице статьи. Мое возражение состоит в том, что автор присутствует в моей работе на всем ее протяжении, причем в истинном своем статусе. Элементарной формой авторства является воображение. Если я нечто (допустим, дерево) вообразил, то я – тем самым – в него себя превратил и стал воображающим (автором). Воспринимать воображающего можно только в соответствии с родом его существования. Этот род – опосредствованный. Непосредственно автора воспринимать нельзя, по отношению к нему невозможно занять позицию «вненаходимости». Следовательно, чтобы воспринять воображающего, нужно воспринять (увидеть в данном случае) дерево. Оно доступно восприятию субъекта, пребывающего в том же пространстве, в котором находится и воспринимаемое дерево. Назовем этого субъекта созерцателем. Описывая воображаемое автором дерево, созерцатель создает высказывание, являющееся некоторым событием в той самой действительности, в которой есть он и описываемое им дерево. Это высказывание может быть по своему характеру научным. Однако созерцатель и его выказывание могут стать воспринимаемыми только в качестве персонажей другого высказывания. Это высказывание является по своему типу филологическим. От высказывания, изображающего созерцателя и его высказывание, нельзя требовать научности, однако именно оно является адекватным относительно такого «предмета», каков автор. Высказывание может отвечать научным требованиям лишь в том случае, если предметом (персонажем) этого высказывания является величина (событие, ситуация, проблема…), для которой пространственно-временная сфера является сродным ему онтологическим контекстом.

    Отвечаю на первое замечание. Согласен, что онтологический аспект «часто служит «прикрытием». В данной работе онтологический аспект является точным определением плана исследования, на который не обращали должного внимания (за исключением М.М.Бахтина в ранний период его научного творчества). Автора рассматривали как субъекта поэтической деятельности, мы его рассматриваем как субъекта бытия. «Концепция – Слово как единственный субъект бытия» и т.д. – это неверное изложение предлагаемой в работе точки зрения, к тому же искажение «известных философских и религиозных идей». Слово становится плотью, и если речь идет об обратном процессе, космос должен не «воплотиться» в Слово, а развоплотиться, т.е. преодолеть свою телесность. Не так уж, оказывается, известны эти известные философские и религиозные идеи, если профессиональный философ излагает их некорректно. «Федоров потерял главное в проблеме авторства – источник творческой активности и внутреннего развития». Это снова сведение того, что предложено в работе, к тому, что известно г. Д, из философских книг. Я не мог «потерять» то, чего никогда не «имел», а именно идеи «внутреннего развития» автора. Авторство – это «онтологическое состояние» человека, например, Пушкина, и его бытие, будучи по своему типу высшим, является превращенным по способу осуществления, что и реализуется в его онтологическом состоянии. Свои усилия Пушкин направляет на то, чтобы это состояние превозмочь, а не длить его. Связи и отношения жизненно-прозаических лиц, «событие жизни» (М. Бахтин), которое они осуществляют, есть превращенная форма поэтического бытия Пушкина, и это бытие не должно уходить в дурную бесконечность, а должно завершиться. Завершается оно – на мой, конечно, взгляд, – актом обратного превращения. Своим бытием Пушкин не только отражает и воспроизводит ситуацию, в которой пребывает Слово, но и принимает активное (и эффективное) участие в событии преодоления Словом превращенного состояния. Это состояние и есть причина творческой активности поэта (автора). Между точкой «альфа», в которой начинается поэтическое бытие (происходит акт воображения/превращения), и точкой «омега», в которой оно завершается (происходит акт обратного превращения/ развоплощения), совершается поэтическое (превращенно-словесное) бытие Пушкина, но это событие – не «развитие», а в известном смысле его противоположность, поскольку преодолевается тот онтологический контекст, в котором «развитие» является возможной характеристикой некоторого события.

    Отвечаю на второе замечание. «Возмутительна хронология мироздания по Федорову». Здесь то же «qui pro quo». Время является качеством телесной, т. е. пространственно-временной, сферы, телесного космоса. В самом космосе как субъекте телесного существования нет собственно «своей» причины его существования, он есть потому, что в него превращает себя (= творит) Слово. И только благодаря тем изменениям, которые претерпевает Слово, изменяется и космос: в пределах телесного по типу существования он становится последовательно (но это не временная последовательность) субъектом физического, растительного и животного бытия. Изменяется, кстати говоря, и время: физическое время иное, нежели растительное, а растительное – другое, нежели животное. Нет «сплошного» времени, в котором что-либо меняется при неизменности самого времени.
    «Я не мог догадаться…» и т. д. Рискну высказать предположение, что г. Д., оставаясь в пределах относительно традиционной «картины мира», привычным интеллектуальным движением вписывает некоторые утверждения, мной высказанные, на должное, как ему представляется, место, и получает, естественно, нелепость, коей и возмущается, судя по всему, от чистого сердца. Но ведь может быть и так, что здесь имеется в виду (или «намечается») другая картина мира, делается попытка отметить ее некоторые черты. В словах «Я не мог догадаться…» – проскальзывает признание того, что «словесное бытие вообще не находит никакого места (в этой «картине»), что весьма отрадно. Я предлагаю подумать г. Д. над такой «парадигмой»: человек – субъект языкового бытия, но он соотносится с субъектом животного (телесного) существования, и это соотношение подвержено изменениям. Я полагаю, что человечество претерпело три стадии этого изменения.
    Первая – языческая. Языковая форма, будучи по своему типу внежизненной, эксплуатируется человеком для достижения жизненных целей. Животное здесь первенствует над человеческим, использует причастность человека к внежизненным формам (производными от которых являются жизненные) и, влияя на них, вносит изменения, желательные телесному человеку, в жизненные формы.
    Вторая: языковая форма становится первенствующей. Такой она становится у избранного народа. Евреи как единый субъект бытия был первым, у которого онтологический фокус переместился с жизненной формы на внежизненную – языковую. Та связь, которая «держит» этот народ как единого субъекта бытия даже в рассеянии, – это языковая – внежизненная форма, которая «ни времени не знает, ни пространства».
    Третья – словесная. Появляется высшая основа для всех языков-народов. Слово является единой внутренней формой для всех языков мира без исключения. «Памятники культуры Древней Эллады» суть памятники языческой культуры, культуры тела; Ветхий завет – это иудейская культура, культура в известном, конечно, смысле, собственно «человеческого» союз, т.е. союза, основанного не на природной, а внеприродной основе – языке. Иисус Христос – первый человек в высшей форме его бытия – словесной. Для языческого народа высшей ценностью является его тело, для еврея – его народ, для Христа – все сущее.

    Отвечаю на третье замечание. «Как появилась проблема ценности?» – Она появилась как ответ на вопрос, который Вы тоже задаете (правда, как риторический): «И в чем была достигнута высшая точка онтологического развития после возникновения христианства?» Иисус Христос был первым человеком, бытие которого осуществлялось словесными формами, а содержанием этого бытия была любовь – абсолютно высшая ценность. Слово становится способным осуществлять себе подобного субъекта. С появлением Христа бытие Слова (Автора) вступает в последнюю стадию. Именно Христос способен осуществить акт обратного превращения и тем самым превозмочь превращенное (творческое) состояние Слова. Слово снова станет субъектом непосредственно словесного бытия, а содержанием этого бытия станет любовь.
    «Потенциальные онтологические возможности языков различны». Слово является единой внутренней формой всех языков. Конечная цель Слова – преодоление своей превращенности. Она (превращенность) выражается в существовании языков, которые, таким образом, должны превратить себя «обратно» в Слово. Различные степени готовности к этому зависят от того онтологического – словесного – опыта, которым обладает человек, говорящий на том или ином языке. Чем ближе человеку словесная форма его бытия, тем ближе он к ситуации, в которой возможен акт обратного превращения. Наиболее близки к этой ситуации, конечно, поэты, если иметь в виду светский род существования. Естественно, я не могу судить о том, у какого народа опыта словесного существования больше, у которого меньше. Но могу сказать с полной убежденностью, что этот опыт не только не совпадает, но и находится в противоречии с опытом восприятия «литературных произведений», со знакомством с «литературой» того или иного народа. «Произведения», в том числе и замечательные, и «поэтическое бытие» – вещи очень различные, и знакомство с большим количеством произведений не гарантирует обретения опыта словесного бытия.

    Отвечаю на четвертое замечание. «… Эти положения взяты совсем из других областей, не имеющих никакого отношения к научным концепциям, которые развиваются на основе современной парадигмы знаний». Юм писал, что с научной точки зрения доказать существование Бога невозможно. Однако религиозное чувство, реально переживаемое человеком, причем это переживание удовлетворяет некоторой высшей человеческой потребности, свидетельствует о своего рода маргинальности научного знания. Проблема автора как субъекта внежизненного бытия, с одной стороны, возникает «в недрах» науки о литературе, однако выясняется, что литературоведение именно по причине своей научности решить (правильно поставить) ее не в состоянии. И тут нам предстоит выбор: или, сохраняя «пафос научности», исследовать то, что способна исследовать наука (т.е. «произведение»), или, поставив цель понять автора (поэта) как субъекта бытия, выработать такой тип знания, который требуется своеобразием познаваемого «предмета». Что касается «современной парадигмы» знаний, еще Пушкин предупреждал об опасности «слабоумного восхищения собственным веком».
    «Из другой области» и то событие, которое произошло во время оно под стенами Вавилонской башни. Можно интерпретировать это событие как «образное отражение» факта существования различных языков. Объясняемый «историческими условиями» факт существования различных языков теряет то, что сохраняет «образное отражение», - претензию человека самому стать Богом. Бог просто не допустил, чтобы людей объединила именно эта идея. Однако разделенные языки вновь могут объединиться, но на сверхъязыковой основе – Слово, которое, как мы полагаем, является единой внутренней формой всех языков. Слово возвращает человеку «образ и подобие» Божие, утерянное им в грехопадении Адама. «Если уж мы обратились к онтологии – не миновать этих вопросов, приходится их решать», – даже если они находятся в стороне от современных парадигм.

    Отвечаю на пятое замечание. «О гордыне, которая охватила титанов Возрождения…» Позвольте отослать вас, г. Д., к книге А.Лосева «Эстетика Возрождения», в которой он говорит об «обратной стороне титанизма». Разумеется, Лосев не «развенчивает» титанов Возрождения, речь идет о своего рода рефлексии их на себя и на свои творческие свершения. Ценность «лицевой» стороны титанизма не подвергается никакому сомнению, просто указывается на существование «оборотной». И я вовсе не покушаюсь на то, чтобы сорвать лавровый венок с чела Петрарки. С ними в слабейшей, конечно, степени, произошло то, что произошло со строителями Вавилонской башни.

    Отвечаю на шестое замечание. Высокая оценка Ю. Кузнецова, естественно, моя сугубо личная, следовательно, частная позиция. Я считаю, что ценность Ю. Кузнецова как субъекта поэтического бытия сопоставима с ценностью Пушкина-поэта.
Выражение: «Поэт – субъект трехпланного бытия» – должно вызывать зубную боль у человека с развитым чувством стиля. Но: «руки опускаются … исчезает желание жить», – это уж слишком. Однако, судя по тому, что автор все же прислал свои замечания (за что я ему очень благодарен), все обошлось: жизнь-то налаживается!


    (3) Д.ЧЕРАШНЕЙ:
    1. Подробно рассматривается вопрос о телесной и внетелесной формах существования человека, но определения автора как специального термина не дано. В связи с этим неясно, в чём проблема автора.
    Проблема автора и есть проблема человека. Автор является новой формой бытия, а не деятельности. Автор есть воображающий, т.е. субъект, воображающий и превращающий себя в воображаемое. Поэт – высшая форма авторства: если автор – субъект превращённо-языкового бытия, то поэт – субъект превращённо-словесного бытия. Автора нельзя определить, поскольку относительно него нельзя занять позицию вненаходимости и тем самым создать дистанцию между определяющим и определяемым. На том же основании об авторе нельзя высказываться. Здесь ситуация, которую имел в виду Л.Витгенштейн, утверждая, что следует молчать о том, о чём нельзя говорить. Философ, мне представляется, слишком радикален. Предпочтительней утверждение М.Бахтина, что писатель должен обладать талантом непрямого говорения. Филолог также должен владеть талантом непрямого мышления. Мыслить автора как субъекта превращённого бытия можно только превращённо: высказываясь и размышляя непосредственно о персонаже, филолог тем самым – превращённым образом – высказывается и мыслит об авторе. Это единственно возможный способ высказывания об авторе и, следовательно, о человеке, потому что человек в настоящее время осуществляется как автор.
    2. «Воображающий и есть автор» - это утверждение правомерно потому, что в акте воображения непременно присутствует онтологический план: воображающий превращает себя в воображаемое и им становится. Он, таким образом, определяется по отношению к воображаемому в качестве его творца (одно из значений слова «ауктор»). Воображение – отличительная черта человека, но это отличие – онтологическое; психологическое – только его следствие.
    3. «Где существует воображаемый предмет?» - вопрос, который не только нуждается в коррективе, но который давно нуждается в коррективе. Но не в той, которую имеет в виду автор (я могу ошибаться). Во вне, т.е. в той действительности, в которой есть телесное существо, обладающее пятью внешними чувствами, есть лишь та величина, материальная вещь, которую Б. Христиансен назвал «внешним произведением». Ему противопоставляется эстетический объект. М.Бахтин писал (по поводу «Воспоминания» А. Пушкина) , что эстетический объект включает в себя и город, и ночь, и воспоминание, и раскаяние. Это обобщённое и, следовательно, «размытое» утверждение. Город, ночь и т.д. – это величины, существующие в «жизненно-прозаической», т.е. фабульной, действительности и существующие точно таким же – внешним – образом, как существуют Ижевск или Донецк. «Внутренним» является бытие Пушкина-поэта: он превращает себя во все лица, предметы и события, участвующие в событии поэтического бытия, и определяется по отношению к ним как единая для них внутренняя форма.
    4. «Онегин» взят в данном контексте как представитель всего того, что творит поэт. Тут, следовательно, недоразумение. Но не только: Пушкин-поэт определяется как творец не только относительно «всего», но и относительно частности: по отношению к дворовому мальчику он представляет такое же поэтическое целое, как по отношению к Татьяне, как по отношению «всего в целом».
    5. Ни один из названных философов [Флоренский, Бердяев, Карсавин] не исходил из тезиса о первичности Слова как субъекта бытия, следовательно, и выводы их не могут не быть иными, чем у того, кто исходит именно из этой посылки.
    Заключительное обобщение несколько озадачивает. Всё же я надеюсь, что автор не причисляет меня к тем, кто творческие группы предпочитает Священному писанию. Что касается того, что я понял, должен сказать, что я придерживаюсь противоположного взгляда: думаю, что онтологическая интуиция оборет биологический инстинкт, и человек станет субъектом непосредственного человеческого бытия, - в его высшей – словесной – форме. В связи с этим рискну высказать предположение, что человечеству предстоит пережить эпоху, когда его онтологический «фокус» сместится с жизненной формы на вне – (сверх - ) жизненную. Бытие его останется по-прежнему превращённым, но внежизненная позиция окажется онтологически определяющей. Я также полагаю, что личность в смысле своеобразия отличий действительно будет преодолена, но не отрицательно (обезличивание), но положительно – как формулирует М. Бахтин, «в собственном её направлении».

    (4) Н.ВЕНЕДИКТОВОЙ:
    Надежда Венедиктовна, мне кажется, поставила перед собой невыполнимую задачу – описать историю поэтического творчества не как последовательность произведений, но как последовательность поэтов. Тютчев вопрошает: «Как слово наше отзовётся?», Пушкин утверждает: «Тебе ж нет отзыва…». Тютчев имеет в виду «произведение», Пушкин – поэта. Н.В. не поверила Пушкину и решила «отозваться». Получилось то, что получилось. Лихорадочная, взвинченная, сплошь «тропическая» речь, дающая представление о состоянии автора. Нам трудно поверить Пушкину, что поэт – царь, он – один, у него нет «истории», нет предшественников, нет последователей, нет ни учителей, ни учеников. Нужны другие формы познания, когда его «предметом» оказывается поэт.

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов