ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня воскресенье, 24 ноября, 2024 год

    В кладовой моей памяти окончание литературного института в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году оказалось по соседству с антиалкогольным законом и тиражами толстых журналов. Закон тот, с идиотическим тщанием исполняемый, лишил наш курс недорогого и веселого выпускного вечера в институтской столовой. То есть если без алкоголя, то можно, но ведь известно, что каждый поэт – пьет (но не всякий пьющий – поэт), и не в столовой, так в институтском дворике, под сенью Герцена, но сообразили бы новоиспеченные дипломированные гении на двоих, на троих, на всю ораву, еще и преподавателей вовлекши в это противозаконное действо…
    Тиражи толстых журналов, взлетевшие в многомиллионную высь, манили невиданными горизонтами, публикации ранее запретных сочинений окрыляли насчет собственного звездосиянного будущего.
    Торжественное распитие шампанского прошло в ресторане «Москва»; возможно, организатор этого застолья однокурсник Ширали Нурмурадов выбрал ресторан по названию - для биографического равновесия; но о том, что детство и первые трудовые подвиги Ширали неразрывно связаны с туркменским колхозом «Москва», узнала я много позже. Через восемнадцать лет.
    Самой короткой дорогой к печатному слову и если не славе, то известности для «литературных работников» образца 80-х была газета. Туда и кинулись, не все, но многие, через баррикады, «музыку революции», развал Союза, талоны, очереди, что еще?....
    Потом появились супермаркеты, безработные, закон о СМИ, олигархи, беженцы, персональные компьютеры, миллениум…
    И вот, в новом веке и тысячелетии, окончательно разочаровавшись в силе печатно-газетного слова, но, еще не осознав обманности виртуального пространства, я вдруг решила поискать в Сети следы однокурсников. Кто, что и где. Почему не раньше, а только весной 2004-го? Боялась липкой горячей темной зависти – к успехам других? Страшилась холодного тяжелого безысходного итога – никого, выжженное поколение? Не знаю, не знаю…
    Имя, фамилия, «не найдено». Имя, фамилия, «не найдено»… Наконец набрала - «Ширали»; и побежали строчки, строчки, строчки. Адрес - емэйл.
    Ответ пришел быстро, следом – текст художественно-биографической «Одиссеи», и из этого сочинения узнала я о своем однокурснике больше, чем за шесть лет учебы (заочной) в литинституте. О далеком туркменском колхозе «Москва» и первой влюбленности, о друзьях-товарищах по демократическому народному движению «Агзыбирлик» и «лишении свободы», о международной литературной премии им. Курта Тухольского и третьем аресте…
    Самая точная история жизни писателя, поэта – в его сочинениях. Строгие факты биографии что-то проясняют, но не объясняют.

    «….Ровно через неделю я был выкуплен. Коллектив туркменской службы радио «Свобода» в Праге собрал требуемую сумму, и я был выпущен под залог с условием не покидать пределы Москвы и Московской области.
    Честно говоря, я никогда не думал, что меня могут оценить так дорого – десять миллионов рублей! По тем временам это была сумма, равная двум с половиной тысячам баксов!
    Но, как известно, беда ходит не одна. Беда ходит с детками.
    После недельной вони, грязи (от обеденного стола до унитаза, как от любви до ненависти – один шаг), пота и крови, не успел я надышаться свежим вольным воздухом, как очутился в реанимации и трое суток лежал под капельницей, после чего был переведён в обычную палату.
    И в этот же день в дверях палаты замаячила беда.
 
    В дверях палаты, криво ухмыляясь, стоял начальник следственного отдела Министерства национальной безопасности Туркменистана Бекмурад Отузов. И молчал. Хоть бы слово сказал, гад. Окинув взглядом палату – сколько в ней человек, где я лежу, - испарился так же, как и возник.
    И забегал персонал!
    Медсёстры, уже несколько дней ухаживавшие за мной, стали одна за другой заглядывать в палату, будто меня подменили не кем-нибудь, а самим Аль-Капоне!
    Я решил облегчить им труд; поднялся; прислонился к дверному косяку, и так и застыл, словно проводница в дверях вагона.
    Когда заведующая отделением, как локомотив, пронеслась мимо на всех парах, прижав к божественной груди историю моей болезни, я успел спросить:
    - По мою душу?
    - Угу, - бросила она, не оборачиваясь. Даже губы не разомкнула.
 
    ….
 
    - Только без паники! – Саша Ткаченко сказал как отрезал. – Выскользни как-нибудь незаметно и жди нас у главного входа. Будем через полчаса.
    Через минут сорок черная «Вольво» летела в сторону центра, и сидевший впереди культ-атташе шведского посольства в Москве Юхан Эберг обернулся ко мне и мрачно произнес:
    - Твоя родина сильно соскучилась по тебе и сейчас ведет торги с Россией, чтобы вернуть тебя любой ценой. Словом, тучи над тобой сгустились настолько, что счет пошел уже не на дни, а на часы. Тебя надо срочно вывозить. Сколько нужно тебе на сборы?
    Меня опередил Ткаченко:
    - Ну, нищему одеться, что голому подпоясаться... Он у нас как советский пионер – «Всегда готов!» – Затем, чуть помедлив, добавил, - И на что угодно готов...
    Разговор о моей судьбе (ни в данном разговоре, ни в собственной судьбе я уже не принимал участия) продолжился в кабинете Саши.
    - Значит, так. – Последнее слово оставалось за Юханом. – Паспорт у тебя, слава Богу, в руках. Я сейчас поеду в посольство; займусь визовыми документами и закажу билет до Стокгольма. Что у нас сегодня? Двадцать шестое? Полетишь сегодня же, ближе к вечеру...
    (Это было 26-е октября 1995-го года).
 
    Около пяти часов вечера та же «Вольво» бесшумно подкатила к зданию Русского ПЕН-центра, и в сопровождении Александра Ткаченко, Юхана Эберга, шведского журналиста Малькольма Дикселиуса и моего адвоката Карена Нерсисяна по кличке «адвокат Терразини» (итальянский фильм «Спрут»), я уже мчался в сторону «Шереметьево».
 
    Моё прощание (будто навеки!) с Сашей и Кареном, видимо, затянулось, Юхан поторопил:
    - Пошли быстрее, пока ты в компьютер не попал!
    И зачем он это сказал!
    Пока прошли паспортный контроль и таможенный досмотр, я, кажется, похудел на пару-тройку килограммов.
    Но прошли. Идем дальше. Юхан не возвращается и явно не спешит попрощаться со мной.
    Заходим уже в самолет. Думаю, что он сейчас покажет мое место, поручит меня стюардессам, мол, позаботьтесь о нем, как мы просили проводников поезда «Москва – Ашгабад», подсаживая безбилетного пассажира...
    Ан нет. Он садится рядом со мной и спрашивает тихо, с улыбкой в глазах: «Вы не против?»
    Когда самолет с экзотическим пассажиром поднялся в воздух, Юхан улыбнулся уже не только глазами:
    — Это не «Аэрофлот». Это «SAS»-овский самолет. Ты на свободе. Можешь заказать что душе угодно – виски, водку...
    К горлу подступил комок. Я отвернулся к иллюминатору.
    Говорить уже не было сил. Да и что тут скажешь!..
 
    Самолет приземлился в «Арланда», где нас дожидались вице-президент шведского ПЕН-клуба Карола Ханссон и международный секретарь ПЕН-клуба Терри Карлбом.
    Передав меня из рук в руки, Юхан Юберг вернулся к стойке регистрации, и тем же самолетом полетел обратно, в Москву».
 
    …Ширали живет в Швеции вот уже десять лет. Шведский паспорт, просторная квартира в пригороде Стокгольма, из окна кухни, она же кабинет (хотя есть и взаправдашний – с компьютером, принтером и факсом), - видны неоглядные шведские дали. Здесь, в этом гостеприимном доме, за минувшие годы побывало немало гостей, в том числе из России: Андрей Битов, Александр Ткаченко, Евгений Попов, Аркадий Ваксберг, Татьяна Бек, Тимур Кибиров, Вячеслав Пьецух...
    Угощались традиционным туркменским пловом и пили традиционную русскую водку, дарили расписные деревянные ложки и фотографировались на фоне туркменских ковров, гуляли по неправдоподобно чистому и очень красивому Стокгольму и – уезжали.
    Ширали провожал гостей, ставил в магнитофон кассету с записью туркменской музыки, и слушал, слушал, слушал…
 
    В записных книжках Ширали есть такие строчки:
    «Ведь когда-нибудь вернусь же я на Родину!..
    Но меня не волнует, как она меня встретит. Я уже теперь оплакиваю тех, кого никогда больше не увижу.
    Страшно, Господи!»
 
    Моя переписка с однокурсником завершилась поездкой в Швецию; еще одна расписная ложка в подарок, «что у вас в сумке?» - вопрос в Шереметьево; бодрый ответ: «водка, сало, хлеб бородинский. Просили привезти». Засмеялись: «Даже хлеб? Проходите».
    Это все, что я могла для него сделать. Немного…
 
    …В конце восьмидесятых, до тюрьмы, до эмиграции, стихи Ширали были у каждого ашхабадского таксиста – на кассете; они выражали чувства и помыслы многих людей, они, эти стихи, были - народными. Придет время, и туркменский поэт Ширали Нурмурадов обязательно вернется на свою солнечную родину – стихами, книгами, но вернется.
    И значит, всё было не зря.

КОММЕНТАРИИ

Если Вы добавили коментарий, но он не отобразился, то нажмите F5 (обновить станицу).

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!

Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий* Осталось символов