Не Украина и не Русь -
Боюсь, Донбасс, тебя - боюсь...
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"
Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика.
Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея.
Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.
Маленькой помню себя понемногу. Исключительно ясно
– только одну вещь: как хотела стать кларнетисткой. Смотрела на кларнет
за стеклянной витриной, как Козетта на куклу. И жажда звука была хлеще,
чем когда по-настоящему пить хочется. Дома тайком руками гладила воображаемый
инструмент и пальцами находила воображаемые клапаны. Я до сих пор думаю,
что дали бы мне в детстве кларнет – заиграла бы сразу и без учебников.
Музыканта из меня не вышло. Зато привычка осталась
– теперь отыгрываюсь: перебираю клавиши невидимого пианино и играю на баяне
– на лямках рюкзака – когда долго иду, или задумаюсь, или пишу. Но того
ощущения – предощущения звука за момент до того, как палец тронет клавишу
– давно нет. Музыку с удовольствием слушаю редко, разве что Градского,
пою только в ванной – тоже Градского: А мы не ждали зов трубы,
Мы
были клапаны и трубы...
Писать начала рано, лет в семь – восемь. Это были песенки, о них я ничего не помню, но в ящиках, дома в Белебее, иногда находятся листочки, и там вместо слов местами: ля-ля-ля, о-о-о, трам-пам-пам... Попсовые такие песенки, ни о чем. Зато – много! Наверное, я гордилась их количеством, потому что они пронумерованы.
Сейчас у меня стихи – как время: их становится
все меньше, и меньше, и меньше, и меньше. И мне хочется помолчать. Иногда
пишу по привычке – как по привычке играю по воздуху пальцами. Но это не
стихи.
Они не пропали – кларнет-то остался, и я еще помню,
как он звучал. Я знаю, что стихи будут стихами, когда они станут тем кларнетом,
на котором я ощупью находила совершенно точный звук и знала пальцами: только
этот звук имеет право на выход.
* * *
Мне сказали, и добрые люди бывают.
Мне случилось поверить.
Золотое мое исключенье из правил!
Зло не ведает меры,
А добра по минуте хватает на брата,
Чтобы выровнять волю.
Мы, как черви, довольны пределами сада.
Мы не видели поля.
* * *
А святость – не в жертвенной кости ближнему,
А в усмирении всякой боли.
Мой друг, не себе мы в угоду, а вышнему,
А посему добро от добра не скрой.
А посему обернись просторным домом,
Сотри со стен завитки лестниц,
И настежь открытых окон кроме
Пусть будет открытых дверей не счесть.
А святость – не в дико святой плоти
Или что там кичится в молебных муках,
А посему не будем о долге и совести,
Давай просто –
о горячем хлебе
Из одних остывавших рук.
* * *
На книжечке, подаренной на счастье,
На память, на здоровье и на прочее,
Оставлю двадцатичетырехчасье
Над выбитым припадком многоточий.
Оставлю след граненого стакана,
Нечаянный, как целый мир нечаян.
Я, может, даже верить перестану,
Что жизнь не начинается сначала.
* * *
Уплывали вечерние странники
Расставаться и одиночить.
И вздыхало одно признание,
Как молитва, о страхе ночи.
Уплывали стихи непоняты
И как будто неуловимы...
И свирепой тоской в горло
Вдруг нахлынула музыка города,
Никогда еще так не любимого.
* * *
По правую руку маленьким шагом
Методы Монтеньяка
Суетятся улыбчиво.
Монтеньяки нынче
Пошли какие-то сбивчивые,
И я набираюсь смелости
Похвастать своей зрелостию:
Мол, вот, разумею даже
Способам омолаживания
И как научиться курить.
Это будто
Из прошлого опыта,
Которого, может быть, может не быть –
Возраст...
По левую руку угрюмый и рослый
Нахрапистый маньерист
Воображает, что я обожаю
* * * В.К.
Я не рыжая, брат, моя хата как будто не с краю,
Я теряю, как все, и, как все, остаюсь на земле,
И для веры в себя мне с полсотни, пожалуй, хватает
Заунывных сонетов о тени уфимских аллей.
Нет, тебе не любить мои первые тонкие книги,
Потому что они не дописаны будут века,
Потому что рука,
Словно символ безумной религии,
Неизбежно и долго рисует одно лишь «В.К.».
Я почти что живу, каждый день чем-нибудь заполняя.
Может быть, я проснусь этой ночью от странного сна,
Может быть, я совсем не усну, как в овраг, западая
В темноту,
И мне жизнь моя будет до страха ясна.
Может быть, этой ночью мне выбора вовсе не будет –
Запах тела чужого под пальцами вывьет изгиб,
И качнутся архангелы, души и прочие люди
Оттого, что узнают, что Бог этой ночью погиб.
* * *
Оказалось: это просто –
Просыпаться не собой,
Становиться выше ростом,
Думать кверху головой.
Оказалось: это просто –
Выбирать из года в год
Тот же самый перекресток,
Тот же самый поворот.
Будто главную из истин
Кто-то вывел для меня:
Мир твой маленький и низкий –
До фонарного огня.
Будто окна не иконы –
Просто желтый полумрак
И стареть я буду mono
Не за годы, а за шаг.
* * *
Я не прочь умереть в деревянной лодке –
Плыть, не слыша воды,
Тише ряби реки, зеленой и кроткой,
Стаять в белые льды.
Замереть и не дрогнуть –
В полуулыбке,
Полузакрыв глаза,
И качаться в лодке, как в старой зыбке,
Плыть без права назад,
Плыть без права испить птиц,
Черными веслами шить тишь –
Не живешь – это, видимо, просто спишь,
Но совсем ничего не снится.
ВОСПОМИНАНИЕ
Стою, как матрос! А матросик смеется.
Тельняшка к лицу, жаль, что я не мальчишка –
Мы едем луну и два маленьких солнца
И две горизонтом сеченые вышки.
Вагоны шуршат, как заправские змеи!
И мне хорошо, что на мне телогрейка,
Что есть на земле незнакомый Евгений,
Который себя начертил на скамейке,
Что с маминых спиц расплясался чулочек
И ищет, малехонький, ровной дороги,
Что сверху спустились уральские ночи,
А с полки спустились матросские ноги –
Меня одевают в плетеные сани,
Мы топчем платформу, где люди и кошки,
И я засыпаю, и спят по карманам
Матросский значок, огурец и картошка.
КОММЕНТАРИИ
Если Вы добавили коментарий, но он не отобразился, то нажмите F5 (обновить станицу).
ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ
