Не Украина и не Русь -
Боюсь, Донбасс, тебя - боюсь...
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"
Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика.
Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея.
Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.
Я мало знаю о себе, еще меньше – о мире, совсем
ничего – о поэзии, как филолог по образованию, но странник и созерцатель
по рождению. То, что я делаю, просто маргиналии. Заметки на полях путевого
дневника. Пусть о них скажут друзья и спутники.
«Виктория Савенкова. Отражение в воде, маленькие
огоньки в берестяных лодочках качаются на темных волнах озера, как приношение
неведомым и давно забытым богам. На черной поверхности – ветряная рябь,
и в нее впечатано перевернутое небо – млечный путь среди высоких камышей,
Большая Медведица – от нее в разные стороны разбегаются жуки-водомерки,
и медленно, покачиваясь – плывут берестяные лодочки. На каждой из них –
огонек на мачте, как огонь Святого Эльма, капитан смотрит вдаль, вглядывается
в ночную темноту, тихо плещется вода, легкий ветер холодит кожу. Паруса
цвета Ночного Неба почти неразличимы, низкие стремительные борта кораблей
– и движутся, движутся огоньки среди неподвижных звезд, Подвижный в Подвижном
– как чудо-корабль из романа детского фантаста. А звезды летят навстречу
друг другу – и пройдут миллиарды лет, прежде чем мы заметим глазом их движение,
но зато – плывут и плывут в черной глади озера их маленькие отражения на
мачтах. Складываются в созвездия, новые, еще никому не известные, еще никем
не видимые. Такой, наверное, будет наша вселенная через миллиарды лет.
Звучит и звучит их мелодия – протяжная, неторопливая, как вагнеровская
Песнь Норвежских Рыбаков. Это стихи – это голос и музыка движения звезд
друг другу навстречу, в облаках табачного дыма, под скрип уключин, под
стрекот цикад, напоенная запахом черемухи и степных трав. Но это просто
стихи. Всего лишь – неровные строчки на тетрадном листе. Виктория. Для
друзей – просто Вика. Любит и любима. Пишет стихи.
Ingravida,
г. Москва
* * *
Поговорим о странностях. О том,
как Павич здравствует, как Пастернак ветвится,
как девочка с неотвратимым ртом
зеленый шарфик вяжет, а потом
сердито перекусывает спицу.
Поговорим о старости. О том,
как раскрывается цветок капкана,
и отрастает лапа. Но при том
как все уйдет – не поздно и не рано,
всегда не вовремя, как пиво из стакана.
Поговорим о том, как мы нужны
себе, друг другу и одной знакомой,
как мало будет значить ход войны,
когда мы вцепимся в подол страны,
где мы бессмертны, потому что дома.
ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ
-…похоже?
- На предпоследнюю сигарету,
на день рождения в хосписе,
на неподаренную конфету,
об которую волчьи детки сломают зубы.
На золотые сладкие трубы
февральских нарциссов.
-…точно бывает?
- Так же точно, как то, что Волга впадает,
а сигарета нечаянной биссектрисой
разрезает угол рта.
-…беда!
Она красива?
- Нет.
- Она умна?
- Не знаю.
- Она добра?
- Возможно.
- Неосторожно!
- О нет, вполне безопасно.
-…часто?
- Редко, редко.
Она подбрасывает монетки,
катает шарики,
разминает пальцы,
рассыпает, теряет стрелы,
а пространство вокруг нее серебрится и уплотняется.
Она все время спешит,
ее кони и птицы пугаются,
но сдаются.
- Ей так мало осталось жить?
- Ей недолго осталось безумствовать.
Скоро она решит
стать взрослой, выучит правила, бросит… курить.
-…ты?
- Будет легко
приходить в тупичок, ограниченный новолунием,
дверью черного хода, запахом краски,
беседовать по душам с худой и подвижной тенью,
читать вслух японские сказки.
Когда новолуние придется на воскресенье –
договоримся…
* * *
Ты краснеешь. Актер благородный
обманул профессионально,
сорок раз отжался за сценой,
чтобы сбилось дыханье.
Руки дрожью заряжены. Тело
не стыдится горячих точек.
Гениальный бармен и химик
отмеряет гормоны.
Ты заплатишь охотно и много
всем – и лабухам, и виртуозам.
Как играют друзья! Как дети,
как Пушкин в карты.
Но когда забежишь погреться,
преломить, как хлеб, сигарету,
отразиться в стекле дождливом,
будет больно.
Фарфоровая, несмелая,
о, как ты была хороша,
когда под рукой неумелою
твоя разлетелась душа!
Ты медлила рухнуть, пытаясь
зависнуть над краем стола,
но ручка твоя золотая
руки отвести не смогла.
В далеком, как старость, Китае,
услышав тончайший твой вздох,
гончар безутешно взрыдает:
- Как смел ты, о варвар, как мог!
Фарфоровый сад засыхает.
Последний звенящий росток,
вершиной в границы врастая,
уходит домой, на Восток.
Гнезда не нашедшая птица!
Как дорог, как нем, как любим
тот сон, что душе моей снится:
дзен, дао и – как там – И-цзин.
(китайский чай)
Разворачивается,
неживой – стережет.
Тысячелистником
берега, синего гладкого края касаясь,
плывет.
Чутко целует
краешек переплета
узких ноздрей,
масляной точкой,
мушкой в углу узкого рта.
Зеленоватая темнота
качается кверху,
дразнит дракона
и ахает, опадая.
Воздух светлеет.
Раскаляется позвонок.
Я пропадаю!
Взлетная полоса
свободна еще полчаса!
Но, перегибаясь,
чайный «blackbird» целится
фюзеляж в фюзеляж.
Ох! Звон.
А у тебя неслабый дзен.
Китайский чай – всем.
Я собираю осколки.
* * *
Мучительная ночь на склоне лета.
Вдох не дождется выдоха, покуда
разрушатся нестойкие секреты.
Все меньше колдовства, все больше чуда.
Не сказано ни слова о возмездьи,
от облака к воде пуста дорога.
И в воздухе, разбитом на созвездья,
все больше чистоты, все меньше Бога.
* * *
Избыток возможностей и недостаток желаний,
свобода, и камни, и матовые корабли.
А небо на западе машет и машет руками,
бросаясь на бампер несущейся мимо земли.
Мы гости у старости и попрошайки у детства,
ключи к сундукам, обесцененное барахло,
но лучшие лучших убьют и оставят в наследство
не то, что случилось, а то, чего быть не могло.
Привычка не врать и не верить себе избавляет от страха.
Вода не узнает, как мало сокровищ хранилось на дне:
теории Скиннера, пошлые песенки Сафо,
красоты бессонниц и каторжный питерский снег.
ПИТЕРСКАЯ
Крутится, вертится шарф голубой,
Крутится, вертится над головой,
Крутится, вертится, хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть…
Вот эта улица. Вот поворот.
Вот загребает волну ве
ртолет.
Ах, вертолетик, серебряный звон,
барышня краску льет на ладонь.
Пальцем рисует крест и копье,
где зависает сердце мое, золотом плавится, хрупает льдом –
вот эта улица, вот этот дом!
Пьяные кони с неба глядят,
пьяные дети берут Петроград,
барышня плачет, шарфик летит,
над Голодаем небо горит!
Мертвой петлею шарф голубой.
Крест над тобою и Питер с тобой,
мокрая муза, цвет селадон…
Вот эта барышня, что я влюблен.
* * *
Сюжетный ряд заполнен слишком плотно,
и временная матрица сгорела,
и мы настолько непроизносимы,
что нами поперхнулся даже Кронос.
Удобно ляжем рядом в тетиву,
раздвоенной ладонью, палец к пальцу,
раздвоенной стрелой неоперенной.
Как весело и славно падать вверх!
Оттуда не покажется наивной
знакомая легкодоступность боли.
Откашляется небо. Дым к морозу –
как эпилог, понятный и прямой.
* * *
Туда бросаешься резко, как с моста в воду
или нежно, как в постель,
в раскрытые створки любимых рук.
Выходишь медленно, как из озера,
или резко, как в содрогании боли
от прерванного наслаждения.
И остается немного черного сора
на белой бумаге.
КОММЕНТАРИИ
Если Вы добавили коментарий, но он не отобразился, то нажмите F5 (обновить станицу).
ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ
