Вот маленькая бойкая статья о том, что миновало. На Байкале мы встретились весной – перо к перу – почти что семь поэтов, неведомых друг другу. А другим давно уж намозолили мы уши и даже терпеливые сердца...
    Воззрились друг на друга: что за штука? Откуда столько братьев по перу? Небось, и двух слогов связать не могут! Щас всякий пишет, если не дурак...
    И так стояли молча и дичась, пока один из них уста разверзши, сказал такое... Тут второй за ним – не слово молвил, а словно бы обдал нас кипятком... И тут заговорили все ладком, скороговоркой, клёкотом гортанным и бормотаньем тем – невесть о чем... Тут стало ясно – кто и что почем.

    И ездили, дыша и фестиваля, пия, смеясь и радуясь тому, что дело не подвластное уму, а только лишь заботливому сердцу, так славно сладилось... Cюда б добавить перцу, да где ж его возьмешь, когда сладка от века эта мука.
    А мука, и ярое ячменное зерно на пироги словесные ушло.
    Все правда, только истина не вся... Байкала чашу мимо рта неся, нельзя напиться вдоволь – эту весть теперь всем скопом мы готовы несть в народ, как говориться, от сохи...
    Обмен веществ поэзии – стихи, послания друг другу, мадригал...
    Особенно, друзья, когда Байкал...


Александр РАДАШКЕВИЧ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

    Вернее было бы этот текст назвать: «после-славие», потому что я хочу посильно восславить новый поэтический (не тевтонский и не масонский) орден, который я для себя обозначила, как «Байкальское братство». Возможно, орден этот существует только в моем воображении, возможно, он эфемерно-нереален, возможно, что беспощадное время и немереные пространства, пролегшие меж нами, распылят его по виртуальным просторам литературной вселенной, но пока что – вот уже почти год – мы, вышеобозначенные, обретя друг друга, до сих пор не теряем из виду тех, кого судьба свела «до кучи» на весеннем Байкальском фестивале «Поэзия иных берегов». То есть на него в этот раз были приглашены русские поэты, живущие в тридевятом царстве, в заморском государстве.
    Это был уже четвертый фестиваль поэзии на Байкале, организованный неусыпными трудами поэта Анатолия Кобенкова, возглавляющего иркутский Союз российских писателей. Что стало с предыдущими участниками тематических фестивальных встреч, мне неведомо. Но мы (вышеперечисленные в текстах поэтических посланий) взволновались (см. стихи) и волнуемся до сих пор. Море волнуется – раз, море волнуется – два. А поэту положено волноваться пожизненно. Штиль для поэта – или розовая мечта, или упадок сил и передышка.
    Так волновался Андрей Грицман, крупный и красивый мужчина средних лет – внешне, а внутренне – сущее дитя, когда слушал стихи юных иркутских, саянских и зиминских поэтов, выступавших на мастер-классах перед нами (мэтрами). Его глаза постоянно наполнялись слезами восторга и умиления. А ведь он, помимо всего прочего – практикующий врач, уже двадцать лет живущий на процветающей американщине! Мог бы слегка и «охолонуть» на основной работе-то. Но поэт – это и вправду не профессия. Это – состояние...
    Поэзия Грицмана – крупномасштабна. Он смотрит на мир сразу со многих отправных точек. И это взгляд на мир – не с земной поверхности, а сверху, - из кабины самолета, как минимум. Сверху-то сверху, но по степени проникновенности, отнюдь не свысока...
    Широта охвата, обзора в его поэтических текстах – просто уникальная: от Москвы, где он родился и вырос, которую любит беззаветно, «до самых до окраин» мира – и внешнего, и внутреннего. Это гигантский поэтический мост, одна опора которого в Евразии, а вторая – в центре американского континента. Расхаживать по этому мосту – обозревая и те и другие дали, и славословя этот подсолнечно-подлунный человеческий бурлящий океан, – вот чем занимается поэт Андрей Грицман в свободное от работы время. Летает, наверное, ночами. Иначе откуда в его стихах столько простора и коловращения житейских ситуаций? Ночами же, наверное, он создает заокеанные поэтические ассоциации русских поэтов и редактирует журнал «Интерпоэзия».
    Чтение поэтических текстов вслух – для многих поэтов испытание. Внутренний голос, тайная мелодика каждой строки, а иногда и каждого слога, бывает что и не проявляются «на людях». Тихий голос поэта Радашкевича, его почти невнятное проборматывание некоторых строк, выказывали, на мой пристрастный взгляд и пресыщенный слух, некоторое пренебрежение к самому акту «озвучивания». С этим мне было трудно примириться. Я большое значение придаю авторскому чтению, давно устраивая свои творческие вечера по принципу «Театр одного поэта». Меня несколько и покоробило, и огорчило такое «выступление». Но...
    Вечером того же, первого для нас, перенасыщенного общественными фестивальными акциями дня Равиль Бухараев, мой любимый поэт (иначе я и не вышла бы за него замуж Бог знает сколько лет тому назад!), открыл на ночь глядя альманах «Иркутское время», изданный аккурат к фестивалю и представивший на своих страницах его гостей.

    И вдруг мой муж, до этого сонный и усталый (все-таки путь от Лондона до Иркутска не так уж легок) радостно рассмеялся и почти закричал: «Да ты послушай, что за поэт!». И стал читать вслух и с должным интонированным восторгом стихи нового для нас, но существовавшего и до нашего этого «открытия» поэта Александра Радашкевича. Сон как рукой сняло! «Ой! – восклицала я. – Ой, как замечательно! Да этого просто быть не может».
    Конечно же, мы, человеки, склонны к слепоте. Сплошь и рядом: не знаю, не вижу, не слышу – значит, этого и не существует. Я, к стыду своему, вспомнила, что читала статью о Радашкевиче в газете «Русская мысль», но... не поверила. Что хорошего может произрасти на Западе, где поэзия давно кончилась, завершилась, скончалась, а дадаисты и всевозможные местные ничевоки даже труп похоронили! Закопали, видимо, неглубоко... Потому что после торжественного отпевания в первой четверти ХХ века, на переломе эпох – в конце 30-50-х – состоялись все-таки поэтические вселенные Поля Элюара, Луи Арагона, Эзры Паунда и Тэда Хьюза с Сильвией Платт (остальных вспомните сами!).
    Общая атмосфера упадка культуры и ценности поэтического слова не могут не отразиться и на отдельно взятом чувствительном русском воссоздателе надмирного словесного образа, прорицателе неизреченного, именуемого поэтическим восприятием (зримого и незримого) мира. Все это к тому, что прогнозы и слухи об окончательной и бесповоротной смерти поэзии редко бывают достоверными. На Западе сейчас может быть и нельзя СТАТЬ поэтом , но и нельзя ПЕРЕСТАТЬ быть им, если ты уже поэт.
    А Радашкевич задолго до того, как ему пришлось вдохнуть сухой и неприветный ветер чужедальних стран, был поэтом. Сужу (и вам советую) по его ранним питерским стихам, помеченным датами начала семидесятых. Золотая словесная скань его стихотворений не членится на слова и слоги. Это некий благоуханный воздушный поток, с ароматами амброзии, со свежим дыханием лесных первоцветов. Может быть, в этом и секрет его, кажущегося равнодушным и бесстрастным, чтения, что он уже все сказал, все вплел в невесомую словесную ткань. Его стихи – это золотошвейные парчовые ткани и легчайшие натуральные шелка. Они для знатоков. Для любителей утонченных, изысканнейших наслаждений. Эти кружева нельзя тянуть за словесную нитку – могут распуститься. Их нужно «носить», ими можно любоваться, ими нужно украшать наш неласковый, потрепанный житейскими бурями и непогодами мир.
    На мой взгляд, Александр Радашкевич – прямой наследник нежной живописи Сомова и Бенуа. Жанры «Мира искусства»: буколики, пастели и пасторали плюс исторические полотна русского классицизма, почва из которой произросли многие его, очень инакие, стихи. При этом жар его поэтической страсти спрятан глубоко под красиво расшитыми, орнаментально изысканными одеждами. Но порой прожигает их...
    И если с мюнхенской киевлянкой Ларисой Щиголь и ее стихами мы тоже впервые познакомились в фестивальной страде (и на фестивальной эстраде), то поэта Анатолия Кобенкова мы с Равилем Бухараевым знали несколько десятилетий не только лично, но и наизусть. За эти годы он не единожды солировал на разнообразнейших духовых инструментах в несогласном и разнобойном оркестре русской поэзии последней четверти ХХ века. И его флейта, его дудочка, его гобой, а иногда и тромбон – ни разу не сфальшивили. Он сумел сохранить тишайшую душевную звукопись, не унижаясь до крика и ора: лишь бы услышали. Чудил и куролесил, как человек, но благородная величавость его поэтической поступи – ему никогда не изменяла. Не мельтешил – и состоялся... Плох ли девиз для тех, кто думает, как удивить мир, при этом «ни единой долькой не отступившись от лица»?..
    Стоит вспомнить, что поэта создает, помимо таланта, – не биография, а судьба... Кто мог предсказать, что явление новосибирского поэта Владимира Берязева заморской пишущей братии станет для иных из них – судьбоносным. Что они с Грицманом, как настоящие географические антиподы, будут перекликаться и пикироваться через океан? Что пойдут потоком взаимопосвящения и хвалебные оды?
    Широка сибирская земля! Не счесть в ней ни ценного зверья, ни самоценного поэтического слова! Особенно сейчас, когда пушных зверьков и поэтов перестали отстреливать в промышленных масштабах...
    Владимир Берязев – поэт мощного поэтического темперамента. Все как-то подзабыли, что есть такая литературная составляющая, как – темперамент. Есть поэты, наделенные большим талантом, но «вялость душевного мускула», врожденная или нажитая, не дает развернуться таланту в полную силу. На моих глазах поувяли, пожухли, сошли на нет некогда многообещающие златоусты.
    Крупными мазками, яркими красками, вихревой, непредсказуемой композицией отличаются его поэтические полотна. Его мир громкоголос, но это шум стихии, ветра, дождя. Его лирический герой – не мальчик, но муж (тоже понятие давно игнорируемое), человек большой внутренней мощи. Богатырь, одним словом. Батыр. Кочевник, вобравший в себя кровь и плоть всех сибирский сказаний: алтайских, хакасских, тувинских, пратюркских... Ну, русским сказкам и сказаниям – там тоже место есть. И все же, сибиряк – понятие собирательное.
    Полагаю, что Сибирь, в смысле поэзии, давно отдельное федеральное образование в русской литературе. Полагаю, что Сергей Марков, Леонид Мартынов, Павел Васильев, Светлана Кузнецова (иже с ними) – поэты, прежде всего, сибирские (каталонские, баскские, шотландские, лапландские), а уже потом – русские.
    Не было бы фестиваля поэзии на Байкале, не было бы и этих встреч, и этой статьи. Не было бы в моей душевной копилке столь ярких самоцветных поэтических миров.
    Взаимопроникновенное событие – фестиваль...
    Да будет!


    Несколько слов в подтверждение сказанного. Несмотря на разделяющие нас расстояния, мы продолжаем не просто видеться, но явно стремимся к этому.
    1. Летом 2004 года Равиль Бухараев, Александр Радашкевич и автор этих строк встретились в Мюнхене, где дважды выступили с «поэтическими чтениями» перед русскоговорящей аудиторией, наполовину состоящей из бывших членов Союза писателей СССР и потому чрезвычайно взыскательной. В оказанном нам гостеприимстве сыграло роль и дружеское участие Ларисы Щиголь, имени для нашей поэзии достаточно нового, и Тамары Жирмунской, и Людмилы Агеевой – людей литературно именитых.
    2. Андрей Грицман и Анатолий Кобенков в сентябре того же года встретились на Фестивале поэзии в Румынии.
    3. Владимир Берязев, Лидия Григорьева, Александр Радашкевич и Равиль Бухараев в марте 2005 года приняли участие в работе Книжного Салона в Париже. Много слов было сказано друг другу под парижской луной на гулких мостах над прославленной Сеной и в долгих застольях с обильными возлияниями и излияниями чувств.
    Таков календарь поэтических встреч Байкальского поэтического братства, длящийся во времени и пространстве.