Лишний Человек. Добрый вечер, уважаемое общество! Я без преувеличения сказал бы даже: «Добрый вечер, бомонд донецкой литературы!» А если быть максимально точным и корректным, к присутствующим следовало обратиться так: «Добрый вечер, авторы, издатели и друзья интеллектуально-художественного журнала «Дикое Поле»! Мы начинаем!» (Аплодисменты)
    Позвольте представиться – Лишний Человек! Во всякой уважающей себя литературе должен быть такой персонаж: он вроде бы и лишний, но никому особо не мешает…
    Но прежде, чем вы, как говорится, наложите себе в тарелки и нальете себе в бокалы, должен прозвучать, как перед всяким солидным произведением – эпиграф!

    Собрались мы здесь по совершенно конкретному поводу. Давайте заглянем в неблизкое будущее. В альманахе «Книжное дело» за 2154 год в разделе «Памятные книжные даты» будет напечатано:

    150 лет тому назад, вечером 14 января 2004 года в праздничный день, в первый день Старого Нового года, к не очень освещенному крыльцу небольшого кафе на окраине Донецка съезжались гости. Случай был особый. Бизнесмен и издатель Вадим Яковлевич Гефтер перевел в офис своей фирмы редакцию широко известного в узких кругах интеллектуально-художественного журнала «Дикое Поле» и, отмечая новоселье, устроил званый обед для донецких литераторов.
    Гефтер был в это время довольно молодым человеком – 37 лет от роду. Но уже 36 из них отдал он книжному делу. В уважение замечательных заслуг Гефтера собрались писатели, поэты и простые нормальные люди на первый в истории донецкой культуры обед, даваемый условно русским меценатом и издателем. Впервые за одним столом сидел весь литературный Донецк. Здесь встретились и друзья, и враги. Ведь гости принадлежали к различным литературным партиям.
    Хозяин, человек наивный и добрый, бесконечно любящий донецкую литературу, простодушно надеялся примирить их во имя общего дела, которому они, так или иначе, служили…

    История повторяется, иногда удивительным образом. Дело в том, что в 1832 году известный петербургский издатель Александр Филиппович Смирдин переехал в новый офис, в связи с чем пригласил на новоселье известнейших петербургских литераторов. Дух захватывает от этих имен: Крылов, Жуковский, Пушкин, Гоголь, Вяземский, Одоевский, Плетнев… И здесь же: Булгарин, Греч, Сенковский, граф Хвостов… А еще: художник Брюллов, цензор Семенов… Всего на том знаменитом обеде у Смирдина присутствовал 51 человек. Примерно столько же, сколько и у нас сейчас. Собрались в большом зале, в окружении книжных шкафов красного дерева. Пировали шумно, острили, шутили, каламбурили и, как сказали бы сегодня, подкалывали друг друга и гнали на своих недругов конкретно…
    Пушкин, говорят, «был как-то особенно в ударе», «острил преловко» и много смеялся. Многим запомнилась его реплика, сказанная Семенову, который сидел напротив него между Гречем и Булгариным: «Ты, брат Семенов, сегодня, словно Христос на Голгофе». Греч засмеялся и зааплодировал, а Булгарин нахмурился.

(К своим местам тихохонько прокрадываются Н.Греч и Ф.Булгарин, они же г-жа Попова-Бондаренко).

    Булгарин (Гречу, иронично).
    И-и, знатное – весьма – собралось вече:
    Что дам-с, что водки, что еды,
    А без Булгарина и Греча,
    Вишь, не туды и не сюды.
    Я чувствую, что снова в силе.
    Ну, гран мерси, что пригласили…
    Кто не зовет нас на обед,
    Тот верно попадет в лабет.
    Греч (предвкушая пиршество, рассеянно).
    Мы с вами – как бы критики в законе.
    Нас даже изучают ноне
    И ропот поношений стих…
    Булгарин (упорствуя в предположениях).
    …А то бы пропесочил их,
    как прежде этих… Кукольника с Кони.
    (Достает портативное гусиное перо).
    Греч (явно вожделея рыбу в кляре).
    Как ужин сервирован ловко,
    Или, по-аглицки, – обед:
    Вот «Медовуха», «Кораблевка»,
    Чего-чего тут только нет! –
    Нет о-дез-альп, а уж на что полезна,
    В ней минералы и железо.
    Боюсь, донецкая вода
    Мне б не наделала вреда.
    Булгарин (подозрительно, сычом).
    Угу. Угу. Угу. Да-да…

    Лишний человек. Только вы напрасно думаете, господа, что Фаддей Венедиктович Булгарин был человеком мрачным и необщительным. Не исключено, что именно под впечатлением этого роскошного пира он написал остроумное эссе «Обед». Позвольте мне, как лишнему на этом празднике жизни и литературы, познакомить вас с некоторыми рекомендациями, касательно данного процесса!

    Философ вы или просто умный человек… бедный или богатый, разумный или чужеумный – все равно, вы должны непременно есть, но обедают только изб ранные. Все другое вы можете заставить людей делать за себя, и за чужой труд и ум получать всевозможные выго ды, но есть вы должны непременно сами за себя… Следовательно, это дело самое важное в жизни…
    Мне скажут: что за важность хорошо пообедать! был бы аппетит да деньги, так и все тут! Извините! Этого недостаточно. Тут надобны великие познания и глубокие соображения, без которых аппетит и деньги погубят вас скорее, чем голод и бедность...
    Искусство обедать основано на разрешении трех важных вопросов: 1) где и как обедать, 2) с кем обедать, и 3) что есть...
    1) Где и как обедать? – Всегда в большой, высокой, светлой комнате… В светлой или ярко освещенной комнате душа располагается к принятию приятных ощущений… Хрусталь, цветы и позолота вечером, хрусталь, серебро и днем, а фарфор во всякое время должны быть принадлежностью хорошего стола…
    2) С кем обедать? – Это наиважнейшая часть науки. Только здесь хозяин может показать свой ум, свое умение жить в свете, свой такт и свое значение в обществе…
    Каждый гость должен твердо помнить, что он обедает не даром, потому что даром ничто в мире не достается, но что он должен заплатить за обед умом своим и любезностью, если таковые имеются, или приятным молчанием, кстати, и ловким поддакиванием хозяину, если другого чего не спрашивается. Подобрать гостей гораздо труднее, нежели написать книгу или решить важное дело. Надобно, чтобы в беседе не было ни соперников, ни совместников, ни противоположных характеров, ни неравенства образования, а более всего должно стараться, чтоб не было людей мнительных, подозрительных, сплетников, вестовщиков, хвастунов и щекотливых, обижающихся каждым словом и намеком…
    Не каждого наделила природа даром шутить остро, умно и приятно, но каждый образованный человек обязан понимать шутку. Первая приправа обеда, эссенция и лучший рецепт к пищеварению – приятное общество... За столом не должно рассказывать, спорить, рассуждать, не должно даже вести длинных разговоров... Ни лизать, ни кусать, ни щипать, ни колоть словами не позволяется за столом, а можно только щекотать словами...
    В разговоре о литературе, художествах и вообще об изящном позволяется за столом только выражать свои чувствования и впечатления, но строго запрещается произносить суждения и приговоры, потому что от разности мнений может завязаться скучный спор. Если что вам не нравится, говорите, что вы того не читали или не видали, или читали рассеянно, видели бегло...
    3) Что есть? – О вкусах не спорят. Каждый ест то, что ему нравится... Лучший обед тот, после которого вы не чувствуете сильной жажды и по прошествии шести часов можете снова покушать с аппетитом. Это барометр обеда и здоровья!..
    За сим желаю вам хорошего аппетита и приятного существенного обеда! Они ныне так же редки, как хорошие произведения в литературе...

    Булгарин (пряча перо, делает польщенное «ммммм»).
    Лишний Человек. Очень хорошо понимаю вас, господа: все это лучше увидеть, чем услышать. А еще лучше – ежели бы и побывать на этом обеде… Кто сказал, что это невозможно? Сегодня такой вечер, когда все возможно!
    Кто бы смог нам в этом помочь? Надеюсь, все обратили внимание на некую особу женского полу, которая периодически появлялась в кадре? Возможно, та, кто оказалась запечатленной на снимках, была чьей-то музой, а может, объектом тайной страсти, а может… Впрочем… Давайте дадим волю нашей фантазии и попробуем представить ту, чье имя скрыто от нас завесой времени… Как говорится, ищите женщину! Думаем… Представляем… Лучше думаем… Четче представляем… Вам не кажется, что стало мрачновато?.. Пламя свечей дрожит... запахло серой... По-моему, к нам пожаловала сама госпожа Блаватская… Или Свенцицкая?

    Лишний Человек. Здравствуйте! Вы прекрасно выглядите. Как вам удалось так сохраниться?
    Г-жа Свенцицкая, она же г-жа Блаватская. Я вообще ужасная красавица. Каждый день смотрю на себя в зеркало и думаю: надо же, блин, уродиться такой… А еще я обладаю невероятными способностями… Хотите, прочитаю ваши мысли?
    Лишний Человек. Нет, спасибо. Лучше помогите нам материализовать кого-нибудь из участников того знаменитого обеда. Все-таки сегодня святки, и самое время заняться всякими такими штуками.
    Греч. Отцы святые! не могу поверить! –
    Милениум давно уж на дворе,
    А им по святках, в январе,
    Все так же хочется шалберить.
    Как схожа с «Черной женщиной» моей
    Сия Элина в белом, ей-же-ей…
    Чур-чур меня, куда же деться?!
    Вдруг вздумает, не приведи Господь,
    Лить олово и снег полоть,
    И после в зеркала глядеться….
    Булгарин (слегка захмелев).
    Madame Элина! Предлагаю фанты!
    Греч. Да помолчите!!! А коли она
    С блаватского-то этого со сна
    Материализует вашу «Танту»?!
    (Булгарин в ужасе забивается под стол).
    Г-жа Свенцицкая. Это можно сделать с помощью эфирных двойников. Это когда нанюхаешься эфира – и бегаешь от своих двойников.
    Лишний Человек. Скажите, а эти, эфирные, что-нибудь о журнале «Дикое поле» знают?
    Г-жа Свенцицкая. Конечно. Им нравится, что в журнале много птиц и рыб – значит, много свежего воздуха, а главное – воды… Еще им весело читать распоследние вопросы человеческой жизни: «Кто мы? Откуда мы? Куда идем? Кто послал?»…
    Лишний Человек. Ну, коли так, тогда, может, не станем мелочиться и вызовем сюда Александра     Сергеевича Пушкина? Давайте представим: трость, шляпа, бакенбарды… Рядом с ним – друзья-лицеисты… Думаем, лучше думаем… Не все думают… А, есть хочется?.. Можно думать едя… Занимаясь едьбой…

    Г-жа Хаткина, она же г-н Пушкин. Песня безработного писателя на спиритическом сеансе в издательстве «Т.Опор».
    Г-н Завязкин. Эпиграф: «Пушкин – не кто иной, как современный Петрушка, офрантившийся и насобачившийся хилять в рифму» (Абрам Терц).
    Группа «Лицей»:

    Г-н Завязкин. Эпилог:
    Пушкина расстреляли в тридцать седьмом. И не по фраерской какой статье, а сразу по четырем тяжело уголовным. Он стоял у красной кирпичной стены, справа от него – Ицик Найман, грабитель и убийца, слева – Тоська Босой, вор-взломщик.
    И Пушкин сказал Ицику: «Сегодня будешь со мною в раю». А Тоське ничего не сказал.
    Их прошила автоматная очередь, и все трое красиво легли к подножию красной кирпичной стены.
    Так умер настоящий Пушкин.
    Булгарин. Вона, братец, куда загнули!
    Как славно отливает пули! –
    Толстой!.. граф Федор!.. «Алеут»!
    Греч (не чувствуя сарказма, восхищенно).
    Ни дать ни взять обэриут!
    Воображенье столь капризно
    У сих сирен постмодернизма…
    Мой рацио во всей красе
    За ними поспевает еле,
    (гордясь, как личным достиженьем)
    А между прочим, вышли все
    Из романтической шинели!
    Булгарин. Да, брат ты мой, – не доглядели…
    Лишний Человек. Господа! Может, кто-то из вас не верит, что Пушкин с нами? Тогда давайте попробуем вызвать того, кого Александр Сергеевич читал и чтил.

    Г-н Рафеенко, он же Саади. Сегодня вышла книжка моих стихов, подоспела к нашему застолью. Они, правда, не очень веселые… Так что извините… Я могу два прочитать?
    Лишний Человек. Ах, боже мой… Да мы до понедельника совершенно свободны!..
    Г-н Рафеенко:

    Г-н Шаталов. Блеск! Володя, ты прекрасно знаешь, что я очень люблю твою прозу. И не очень люблю твои стихи. Но сегодня… Мое непонимание сегодня каким-то образом оглянулось – как в лабиринте, когда минотавр кого-то ищет, а ты ждешь, что сейчас он появится, ты приходишь в центр лабиринта и там ты встречаешь вместо минотавра самого себя… Вот сегодня я встретил самого себя. Спасибо, Володя!
    Лишний Человек. Ребята, надо выпить за встречу!
    Булгарин. Скажи мне, Греч, кто этот граф,
    Специалист по женской стати?
    Не тот – второй? Что про кровати…
    Греч. А! это Вольдемар де Раф.
    Поэт, прозаик он et cetera,
    Еще издатель. Одного не скрою:
    От дерзостей его и от пера
    Донецким музам просто нет покою.
    Булгарин. Ну а другой? ласкатель преопасный?
    Греч. Все говорят – он верлибрист прекрасный.
    Булгарин. Занятен сей оксюморон… (задумчиво)
    Уж не пародия ли он?…
    Лишний Человек. А знаете, какой казус произошел на том обеде? Иван Андреевич Крылов, которого в то время почитали первым номером русской словесности, встал, поднял бокал с шампанским и произнес: «Здравие Пуш…» И тут один из гостей, литератор Лобанов, зашептал ему: «...Жуковского... Жуковского, Иван Андреевич...» Конечно, потом пили и за Пушкина, и за всех присутствующих – как и мы сейчас. Для современников что важно? – вовремя выпить и закусить. А уж история, будьте спокойны, нас рассудит. За это, кстати, тоже можно выпить...
    Раз уж я вспомнил о Василии Андреевиче Жуковском, то, может, попробуем его призвать на наше застолье? Я знаю, как это можно сделать. Надо вспомнить его бессмертные строки: «Раз в крещенский вечерок девушки гадали...» О! – обматериализовывается! Но… кажется, это не совсем он, даже совсем не он… А! Ясно! Это же героиня его поэмы – Светлана!

    И зачем только она к зеркалу садилась? Посмотрите, что с другой Светкой приключилось...

    О, не знай сих страшных снов в этой жизни круге и Наталья, и Элина – дней моих подруги!
    Лишний Человек. Господа, и все-таки давайте попробуем еще разочек вызвать сюда Василия Андреевича. Итак, дружно: «Раз в крещенский вечерок...» О! – перед нами снова Светлана...

    Лишний Человек. Что ж, полагаю, надо оставить попытки обматериализовать Василия Андреевича. А то еще какая-нибудь Светлана появится! Без женщин, мы знаем, жить нельзя на свете, но на обеде у Смирдина был и Николай Васильевич Гоголь. Смотрите, смотрите – не его ли это согбенная тень среди нас? Сан Саныч! Одно лицо!..

    Булгарин (изрядно опьянев, с шляхтицкой спесью).
    А эттто что еще за петиметр?!
    Греч. Тссс… это их донецкий мэтр,
    Профессор Кораблев, в народе просто Сашка
    Иль Саныч, добрая душа…
    Булгарин (иронич но).
    …которая, конечно, нараспашку,
    Ах, удаль русская, ах, как ты хороша!
     (Выхватывает перо и собирается сделать смачное «тьфу»).
    Греч (испуганно шипит, памятуя, что пригласил-то Кораблев).
    Оне интеллигент-с. С Овидием знакомы,
    Недавно виделися с ним у скифов, в Томах.
    В Москве и в Риме, в Польше, под кустом –
    Везде ему готов и стол, и дом.
    Ну, Венедиктыч, ну, прошу, не злитесь,
    Сойдитесь с ним поближе, подружитесь,
    По крайней мере, миром разойдитесь.
    Обедом заплатил… Ну, вам не в первый раз…
    Булгарин. Ну, ладно, так и быть…
    Но только ради вас. (Прячет перо).
    Греч (довольный скорой перевербовкой, вкрадчиво).
    В журнальчик их черкните – в «Дикополье»:
    Мол, так и так, прекрасное застолье,
    Мол, интеллектуалов до фига…
    Булгарин (гордо).
    Мне прежде справедливость дорога.
    Греч. Прынцыпиальность ваша всем известна,
    Вам, как с гуся, издателям же – лестно.

    Г-н Кораблев. Знаете ли вы, господа, что такое «Дикое поле»? Нет, вы не знаете, что такое «Дикое поле»! Редкая птица долетит до него. Впрочем, только редкая и долетит – нередкие пролетают мимо. Особенно не позавидуешь важным птицам – их здесь отстреливают.

    А еще у нас есть рыбы, то бишь писатели. Должен сказать, любезный зритель, редкая рыба заплывет в наши степи. А на безрыбье, сами понимаете, полный лабардан-с! Небось, каждая из них воображает себя акулой пера. А спроси их: кто вы? откуда? куда плывете? Молчат, не дают ответа. Одно слово – рыбы!

    А еще есть звери – критики. Спросишь у них, бывало: ну как там, братцы критики, дела литературные? Да так, отвечают, так как-то всё...

    Говорю им всем: скучно, господа! Скучно от ваших стараний быть нескучными, от ваших усилий угодить публике, снискать ее снисхождение, от легкомыслия вашего, от суесловия, от непристойностей, от тщеславия!.. Годы проходят – а все так же дико наше Поле.
    Оттого и печаль моя, что ловите вы ветер, рассеивая свое вдохновение на ничтожные цели, и сажаете сорняки, зарывая дарованные вам таланты. А все потому, что слушаете модный столичный вздор о том, что писать можно без царя в голове, была бы только в пальцах легкость необыкновенная. Как будто не было на свете великой русской словесности! Как будто не открыла она истинное назначение истинного литератора! Эх, мертвые души, нет на вас ревизора... Ну вот, взять хотя бы выбранные места из хуторской донецкой литературы...

Если деньги бы мне – не один голый понт,
я в душе бы устроила евроремонт.
Всюду кафель, а в центре – где сердце как раз –
я поставила бы голубой унитаз
и спускала бы воду раз сорок на дню,
и твердила: «Теперь никого не виню»…

- Чтоб ты сдох, собака!
А он не дохнет.
Лежит себе всем смыслам вопреки.
Грызется с жизнью и с женой,
а вот собаку...
Собаку любит, и она его.
И вместе сторожат они квартиру...

Ушла ночная электричка,
и кажется, что всё ушло...
Я – бабочка-шизофреничка,
бьюсь о вагонное стекло…

Это было как «Ах!»
где со скоростью света
отрастал за спиной табурет,
словно ангелов крылья...

Разглядывай, осклабясь, но не трожь
ее лица в испарине и саже.
Окно зияет пропастью пропажи,
когда свечу поближе поднесешь…

Когда моя мама вышла замуж за моего папу, бабушка очень не хотела, чтобы у них были дети. И потому советовала моей маме:
- Деточка, я понимаю, что это трудно, но заведи хорошую привычку. Когда кончишь, сначала попрыгай, а потом пописай.
Но как моя мама ни прыгала, как ни писала, а я все равно появилась...

    - Ответьте мне честно, чего бы вы больше всего хотели в жизни?
    Я решила не затруднять себя враньем и сказала правду:
    - Лежать на диване, читать книжки и быть дурочкой…

    ОКТЯБРЬ (рассказ)
    Коты размножаются ночью. Люди же, практически, всегда.
    В этом вся разница.
    Одно только и есть, что валериана и водка. Где же и искать счастья, если не в забвении?

     Когда Бог создавал эту часть земли, он создал ее, наблюдая за полетом хищной птицы, - и она вышла такой же бескрайней и неровной; а имя Он дал ей дикое, как бурьян, и чужое, как крик ворона, - Карьер…

    Никогда не разговаривайте с экстрасенсами. Они такое вам расскажут – голову потеряете, и не сможете уже, как прежде, уверенно распознавать, что бывает в действительности, а чего не бывает и не может быть никогда…

    Греч (шепотом). Глядите, спички достает в момент…
    С ума сойти…. Как есть, интеллигент…
    Зачем ему, светилу, сдались спички?!
    Булгарин (скорым шепотом).
    Что значит «бабочка-шизофреничка»?
    Как пульсы бьются… начинаю злиться (хватается за перо).
    Греч. Нашли, чем удивить! вам как с горы катиться…
    Булгарин (оправдываясь). Не ведаю, и оттого сердит.
    Греч (выказывая познания в энтомологии).
    Наверное, доне цкий новый вид…
    Булгарин. Я много видывал, но этакой заразы,
    Чтоб сразу, кучно – не встречал ни разу.

    Г-н Кораблев. Чему смеетесь? Над собою смеетесь!..
    Эх, господа литераторы земли донецкой! Любил ли кто-нибудь вас так, как люблю вас я? Да разве печалился бы я, если бы не верил в ваше великое будущее?
    Литературный мир, уставший удивляться, удивился, когда вдруг из диких дебрей Амазонки явилась магическая литература Борхеса и Маркеса, Кортасара и Астуриаса. И мир снова удивился, когда явилась дикая балканская культура – Павич и Кундера, Кустурица и Брегович. Не пришел ли черед удивить мир еще раз? Или мы для этого недостаточно дикие?
    Многое уже сделано. (Берет пачку рукописей.) Осталось главное и неизбежное: огонь! Огонь, господа, только очистительный огонь оживит и спасет наши души. Пусть сгорят в этом огне ложные репутации и глупые амбиции, придуманные концепции и бездумные рецепции, воздушные городки и бумажные перегородки – и мусор, мусор, мусор, которого так много, что уже не видны растущие из него цветы. Пусть сгорит то, что может сгореть, а что уцелеет в этом огне, то и станет началом новой литературы.

    Первый голос. Попробуйте еще раз...
    Второй голос. Нет, дважды не расстреливают...
    Лишний Человек. Придется вам все это напечатать, Александр Александрович!..
    Г-н Гефтер (решительно выходя из-за стола). Как это не горят?
    Г-жа Тараненко. Это же рукописи. Жалко ведь.
    Г-н Гефтер. Не надо жалеть.

    Лишний Человек. Все-таки горят. Горят они... Да, господа, чувствуете, как литературой потянуло?

    Булгарин (с мефистофельской улыбочкой).
    Логично-с… я по прошлому сужу:
    Инсинуации, призывы к мятежу,
    Поджог (причем, заметьте, натуральный!),
    Бесенье дамское… – букет-с вполне опальный.
    Есть, с чем сравнить и там-с, и тут-с:
    Всех в Забайкалье – Нерчинск и Иркутск!
    Какая вакханалия, однако.
    Ага, ага, попахивает дракой!
    (Достает портативное гусиное перо).
    Греч (солидаризируясь в душе, робко).
    Анакреонтикою тянет, это факт.
    Словесность легкая… полет… паренье, брат…
    (Честно пытаясь отвлечь напарника от тяжких раздумий о судьбах великой русской литературы).
    Возьмите апельсин-с. Весьма хорош при стазе
    Кишечника, к примеру. От него
    Весь двор в сезоне нынешнем в экстазе.
    Представьте, генеральша Дурново
    Их из Парижу выписала фуру!
    Булгарин. И что? Не повлияло на фигуру?
    Греч. Пардон?
    Булгарин (с достоинством).
    А то, что медицина учит:
    После обеда с апельсинов пучит-с.
    Греч (в сторону). О, Боже, подгибаются коленки,
    Ох, занесла нелегкая сюда,
    С Булгариным и драками – беда!
    (Булгарину, вымучено). Недурно срежиссировано, да?
    Булгарин (скептично). Неплохо… Жалко нету Никитенки.
    (Быстро черкает на салфетке).
    Он в этом разобрался бы шутя;
    Жаль, в Ниццу укатил, с племянницей… хотя
    Словесность легкую оценят без сомненья
    Любители и в III Отделенье…

    В стороне от всех – некто, напоминающий царя-отшельника Александра I, он же старец Федор Кузьмич, он же г-жа Стяжкина. Прочитать бы его (ее) мысли! Вам действительно интересно? Извольте, в этот вечер нет ничего невозможного…

    Федор Кузьмич. Думаю, зачем-то думаю…
    Будут строки, но не будет меня. В этом качестве – не будет… Ну и что?
    …«И на обломках самовластья напишут наши имена…» Может быть, самовластье сделало его великим? И не сделало – их? Плюнуть себе в душу может каждый. Впрочем, и на царя… Можно каждый день тихо, но настойчиво плевать на царя и оставаться в оглушительной неизвестности. И все-таки грозный царь – литературе плюс… Мысль свежая, как нафталин. Интересно, он есть в моем дворце.
    Дети и родители слова. Завистливы, жестоки, грубы, расточительны, но, как дети, невинны. Зато как родители – скупы на комплименты, скоры на расправу со своими и чужими… И тоже – чаще завистливы к чужому, чем ласковы к своему. Безжалостные люди. И трогательные тексты. Стало быть, врут все?
    Поют друг другу дифирамбы. И на трезвую голову, и в подпитии, даже изрядном. Означает ли это, что любят друг друга? Да просто – читают ли? И, если читают, то как? Не встают ли комом в горле талантливые строки, не кажутся ли свои похожими на чужих. Не давит ли грудь? От умиления и горячей слезы: ах, отчего же не ко мне, не ко мне пришло… Можно ли вообще искренне любить того, кто талантливее тебя? То есть: знать и любить? Или это вечный-вечный Тильзитский мир, после которого, как ни крути – Бородино и сожженная дотла Москва?
    Сила, силушка, кружево богатырское. Завиток – бессмысленный, но красивый. Новая модная проза… Без истории, по сути, без героя. Да без всего. Впереди – автор. Он же – столица. Читать надо только вслух. Вслух – завораживает, как иноземный язык. Музыкально, волнующе… А без автора и голоса его – как сухой ствол. Ищешь, чем бы полить… Надеешься, что вот-вот прорастет. Но – нет. Не растет. Скучно без сюжета. Скучно без героя. Примитивный царский вкус хочет простых эмоций. И, может быть, даже приключений. Стыдно? Ничуть…
    Камердинер, не ведающий о Пушкине, – это кому позор? А конюший без царя и «Золотого петушка» в голове – кому?
    Читать не обучены… А будут обучены – и будут читать? Разве будут?
    Тогда – кому это все? Современникам и потомкам? Мне? Друг другу? Дурной тон – пересказывать посторонним людям собственные сны, а заставлять их слушать тексты? И – не всегда хорошие? И – дурно исполненные? Это – китайская пытка или еще нет?
    Держусь, чтобы не дать воли слезам. Она – икс всех правильных и неправильных уравнений. «Х», от которого насмарку все логические построения. Черт с ними, потому что Она – Пушкин, кто бы спорил. В ней и нота, и струна, и первая скрипка, и нежность, и все точно так же, как у меня. Кроме слов, которым она – не слуга и не хозяйка, которым она друг… А я – враг и душитель.
    Критик – канатоходец. Поцелует – упадет. Обругает – упадет. И никто не подаст руки. И все подадут руки. Для критика – сияние улыбок почти всегда только оскал. Любить критика – грех. Не любить – глупость. Он – единственный, кто дает себе труд читать въедливо и точно. Точно в своей системе координат. Я люблю критика Т. И надо ли объяснять любовь? Если да, то только любовью. Ее любовью к чужим словам.
    Иммануил Кант уже сказал мне о своем вселенском удивлении звездным небом над нами и неизбывным добром, живущим внутри нас? Если нет, то я удивляюсь этому человеку, который собирает их всех вместе, который холит, нежит и лелеет их трудное самовлюбленное, но вечно сомневающееся «Я»… Иммануил Кант – российский подданный. И вопрос «Что он Гекубе, что она ему?» просто не возникает у него в голове. А у меня и у Шекспира – возникает. Мы с Шекспиром – цивилизованные люди. Черствые, значит. Плохие… А он – хороший. Мир по-прежнему черный и белый. В основе своей. Оттенки – от суеты. И потому что белого – меньше. Но он, этот странный человек, – есть. И он – белый. А, значит, от него и точка отсчета.
    Того, кого я люблю больше всех, здесь нет. Хотя – у него тоже слова. И – тоже буквы. Он – трогательный. И свободный. Свобода – поиск зависимости. И он, мой любимый Ф., этой зависимости не хочет. Но, наверное, ищет, потому что в одиночестве со стихами – трудно. Они – непослушные и не принадлежащие никому создания. Зато с ними можно покидать свет и приходить в него.
    …Здесь его нет. Но где-то там, в безмолвии дикого поля – он есть всегда и обязательно.

    Лишний Человек. Господа! В адрес нашего застолья поступило несколько поздравлений от друзей «Дикого поля». Слушая их, понимаешь: Дикое Поле – понятие не географическое, ибо простирается оно не только в пространстве...

    Из России:
    Желаю, чтобы на вашем поле произрастали и таланты, и поклонники, чтобы пределы поля ширились бес-предельно, как положено по закону жанра, чтобы искомая «дикость» обеспечивала напористость без нахрапа и порывы (души и фантазии) без надрыва. В общем, желаю процветать, зреть и колоситься!!

    Из Соединенных Штатов Америки:
    Я не мог предположить, что у «Дикого поля» может случиться какой-либо юбилей. Его характер необузданного творческого общения не предполагает каких-то обыденных форм учетности: как измерить мощь ветра и вдохновляющий запах травы в степи, в диком поле? У них свои законы. И хотя все снова обретает черты стабильности и застоя, я желаю «Дикому полю» смотреть вверх, на Млечный путь, на Полярную звезду. Я желаю «Дикому полю» продолжать быть «Полярной звездой» интеллектуального общения.

    Из Японии:
    Когда люди расстаются, в Японии говорят - «когда-нибудь встретимся». Даже если совсем-совсем ясно, что встретиться – утопия. Уезжают по разным концам мира приятели мои и друзья... Когда-нибудь встретимся... Встретимся, правда! Вам я тоже говорю – когда-нибудь встретимся. Если все встречи в мире не случайны. А иначе, наверное, не может быть?

    Булгарин. Я тут реестрик живо набросал
    Тех мест, откуда вышли дифирамбы.
    Подумать только, разве не скандал –
    Всё заграничные элегии и ямбы.
    Доколе жить указкой л’этранже?!
    Об ней забыть давно пора уже!
    Из Вупперталя просят, чтобы «на»
    Послал-на я-на Авцена-на Вову!
    Пусть скажут-на, хотя бы Хатки-на:
    Что Вова-на нам сделал-на плохого?!
    Нью-Йорк и Осака туда же, в позитуру –
    Обидно-на за нашу-на культуру!
    Лишний Человек. Говорят, культурой нельзя управлять. Но среди нас я вижу человека, который именно этим и занимается. Думаю, его присутствие здесь не случайно.
    Г-жа Чумак. Судите сами, случайно или нет: меня пригласил человек, которого я не знаю, представившись от человека, которого я тоже не знаю. Но когда было произнесено два слова – «Дикое поле», я поняла, что иду... В этом названии не только наше историческое прошлое – эта дикая стихия находится в каждом, кто родился в этом крае, она живет в наших душах, в наших талантах... И думаю, что Кораблев прав: нашей дикости достанет, чтобы удивить мир.

    Г-н Дегтярчук. Я являюсь администратором и модератором сайта «Дикое поле. Донецкий проект». Хочу вас всех поздравить: сайт востребован. С марта, когда он был запущен в сеть, его посетили более 10 тысяч раз. В течение суток на сайте бывает 25-30 уникальных посетителей.
    Лишний Человек. А в чем их уникальность? В том, что он посетил наш сайт?
    Г-н Дегтярчук. Уникальность – это IP-адрес.
    Лишний Человек. А, понятно...
    Г-н Дегтярчук. И еще я хочу сказать, что тоже когда-то стихи писал. Но я читать их не буду. (Аплодисменты).
    Лишний Человек. В нашей донецкой литературе есть и свой Добролюбов – Станислав Васильевич Медовников. Среди нас нет, наверное, такого литератора, о ком этот добрый человек не написал бы незлую критическую статью или задушевную эпиграмму...
    Г-н Медовников. Донбасс – это единственная земля, где мы у себя дома. А журналы – они как корабли: одни – как «Титаник» – гибнут уже в первом рейсе; другие – как «Варяг» – героически сражаются; третьи – как «Летучий голландец» – носятся по литературным волнам без руля и без ветрил; четвертые – как крейсер «Аврора» – раз бабахнут, а потом превращаются в музей... Но это не наши варианты. «Дикое поле» – это «Санта Мария» Колумба, которая открыла новый континент...
    Лишний Человек. Хотелось бы, чтобы наш слух был услащен дивными звуками песен... Я вижу человека с гитарой, с которым меня связывают долгие годы дружбы: Дмитрий Макарчук!
    Г-н Макарчук. Я не знаю, кто я – птица, рыба... Но вот сейчас написались такие строчки:

    Лишний Человек. А вот самая неоднозначная фигура донецкой литературы. Кто не знает Сергея Шаталова? Поэт, писатель, режиссер, культуртрегер, редактор журнала «Многоточие»...
    Г-н Шаталов. Одним словом, такая легавая собака, которая бросается на все, что очень вкусно. Друзья! Я бы очень хотел предоставить слово моему большому другу, который в силу разных причин перед вами никогда не появлялся, - Олегу Завязкину!
    Г-н Завязкин. Я попытаюсь вспомнить несколько стихотворений...

    Лишний Человек. А теперь – человек-легенда, человек-гитара – Михаил Барановский!
    Г-н Шаталов. Король шансона!
    Г-н Барановский. Не шансона и не король, слава Богу. А спою я замечательную песню Георгия Конна...

    Лишний Человек. Сережа, я думал, ты уже выступил...
    Г-н Шаталов. Друзья! Дело вот в чем: народ собрался очень оригинальный, неожиданный, и кто его знает, что у него на уме... Но стихи господина Рафеенко до такой степени возбудили народ, что народ хочет повтора!
    Г-н Рафеенко. Извините, народ, я не виноват... (Читает повторно).
    Греч. Подумайте, какая тяга к книге,
    К ученью, свету… за душу берет…
    Булгарин. Да будет вам! ярыга на ярыге,
    Ку кушка петуха бисировать зовет.
    Греч. А, ну вас… впрочем, я немного пьян.
    (Понизив голос). А, кст ати, не обещан ли канкан?
    Булгарин. Так вот когда из вас попер-с охальник!
    Здесь не гарем, развратный вы серальник.
    Греч (оправдываясь). Похоже, принято здесь выходить за рамки –
    Мне нравится: всё дико, вихрь и пыль!
    А поэтессы? – душки! Фигурантки
    Из Мариинского в сравненье с ними – гиль!
    Булгарин (ехидно). И, батенька вы мой, какие страсти!
    Вы, чай, не только по учебной части?
    Лишний Человек. Пришла записка – почерк явно пушкинский:

    Сегодня матушкой Кураж у нас работает Елена Тараненко.
    Матушка Кураж, она же г-жа Тараненко. Вначале я объясню эту дикую идею – почему матушка Кураж. Дело в том, что журналу «Дикое поле» - два года, а это время дембеля, стало быть, и дембельского альбома. Конечно, поэты и писатели – главные люди в нашей литературе, они офицеры в этой армии (Сан Саныч, наверное, генерал), а критики – они всегда рядовые...

    Греч (озадаченно). С манерами. Остра. Умна, как день.
    Коль взыщет, спросит, – просто станешь в пень.
    Боюсь, в сравненье с этой критикессой,
    Булгарин, мы с тобою – политессы.
    Таким неведом пред цензурой страх,
    Не будут льстить иль топать в помочах.
    Ах, звери дикие, задиры и придиры,
    Но как толковы, на слово легки –
    Ареопаг! Плутархи! Се-не-ки!
    Булгарин (мрачно). Они под тогой прячут виц-мундиры,
    А в рукавах – хожалые свистки.
    Со временем из писаревок оных
    Взрастут партикулярные Горгоны.
    Зажалят, заклеймят, лишат журнальной жизни,
    Заметьте: лишь из чувства эстетизма.
    Греч. Вы просто мизантроп, как вас послушать!
    (Невежливо) Отменно вкусно всё, позвольте хоть откушать
    Спокойно, с толком, не вступая в прю!
    Булгарин (цинично). Да что вы вскинулись? я дело говорю.
    Уж мне ль не знать, ведь я по мере сил
    К охране нравов руку приложил (подмигивает Заготовой).
    Греч. Согласно ваших же рекомендаций
    Мне б до десерта с бланманже добраться.
    Булгарин. Какое уж тут, милый, блан-манже? –
    Вон скачут как! – как черти в неглиже! (подмигивает Куралех).
    Ишь сколько их, до почестей охочих,
    В дыму и в сере, искры мещут – страх!
    Греч. Ах, полно, полно, что вы! Против ночи
    Не поминайте этого, в рогах.

    Лишний Человек. Пока я слушал Матушку Кураж, мне вспомнилась армейская поговорка: «Кто в армии служил, тот в цирке не смеется»...
    Между тем чудеса в этот первый день Старого Нового года продолжаются! Проездом из Пари жа в Пекин на Диком поле заблудился вечный Пьеро – Александр Вертинский. В этой роли сегодня – кандидат, заведующий и прочая, прочая, пр очая Алексей Панич!
    Александр Вертинский, он же г-н Панич. Догогие дгузья, я очень гад этой новой встгече с вами. Как видите, за пгошедшие годы я сильно изменился... И даже сменил музыкальный инстгумент – когда-то я пел исключительно под фогтепиано, тепегь в гуках у меня гитага. Но мои песни все так же не устагевают... Я спою две песни: одна посвящается пгисутствующим здесь дамам, дгугая – пгисутствующим здесь мужчинам...

    Лишний Человек. К сожалению, на обеде у Смирдина не было Антоши Чехонте. Но, сдается мне, кто-то похожий на него присутствует среди нас.
    Вячеслав Верховский – наш Слава, наша слава!
    Г-н Верховский. Просил же – не зовите меня, будет еще хуже... Позвали. Как говорится, в семье не без урода... Перед тем, как прочитать парочку рассказиков, я прочту несколько эпиграфов, которые я сейчас придумал. Если я кого-то ими обижу – извините. Эпиграф 1-й...
    Голос. Громче, не слышно!
    Г-н Верховский. Да ладно, слышно... 7 бокалов, 2 мензурки...
    Да, эпиграф 1-й: «Утерян символический ключ от города Донецка, и перед властями города встал непростой вопрос: о смене символического замка. Оно и понятно: в Донецке очень много порядочных людей, но, увы, лишь чисто символически».
    Эпиграф 2-й: «Если не знаешь, что такое счастье, мне простительно?»
    Эпиграф 3-й: «Редкая птица-тройка долетит до середины конца».
    Эпиграф 4-й... О, черт, где же он... Тихо... сейчас... я так много выпил, что быть несчастным просто грех...
    Эпиграф 5-й... сейчас, подождите... От идиот, столько выпил... Просил же себя: не пей... А: «Зачем мы притворяемся людьми?»
    Эпиграф 6-й: «По сути, жена – это первая встречная»...
    Голос. Четвертого эпиграфа не было!
    Г-н Верховский. Да ладно, был... Несколько маленьких рассказиков... Если упаду – прошу меня поднять...
    Рассказ называется «Родина»... (Теряет рукописи.) Е-мое... Я сам... (Пытается собрать.) 9 рюмок, 2 мензурки... Серьезный рассказ... Быль... (Рукописи снова рассыпаются. Собирает, бормоча: «12 рюмок, 3 мензурки...») Так... Несколько рассказов... Я чуть-чуть не в себе... Но не важно...
    «Альтернативная теория вероятности: по всей вероятности, нам никогда не будет хорошо».
    «Казалось, мы знали цену каждому. Но, Боже, откуда эти бешеные скидки!»
    «В природе все взаимосвязано: если на тебя упал камень, значит – с чьей-то души».
    «Пьяных понимаешь поневоле: если на любовь смотреть трезво – ее нет».
    Рассказ про себя: «Человек – тупиковая ветвь человечества».
    Еще один рассказ про себя, называется «Вечер у телевизора»: «Меня опять будили спать».
    А, вот и рассказ «Родина»... Пять рассказов, но они короткие...
    «Родина – страна, где Бог проходит только по бумагам».
    «Слабость интеллигенции в том, что ее толпа неубедительна».
    «Иногда думаешь: «Чья это вещь? Чья?» Потом понимаешь: «Кто украдет, того и его»»...

    О, вот хороший рассказ! Врать не буду – сам написал. Понял, ухожу... Осталось последнее, три строчечки... Называется «Родина»... Я сказал: «5 родин», а прочитал только две... Так вот: «Родина (напутствие)»: «Катись отсюда, колесо истории!»
    А вот: «Волк был страшен как никогда: овечью шкуру он напялил наизнанку».
    И самое последнее, клянусь своим здоровьем... Называется «Завещание» – дальше уже ж некуда: «В моей смерти прошу никого не хвалить».
    Лишний Человек. Вот что могут сделать 15 рюмок и 7 мензурок... Только зря считаете, уважаемый...

    Булгарин (грустно). Вот так-то, Греч, и ты, я вижу смурный,
    Крестовый брат ты мой литературный.
    Явился кстати новый жанр – «мензурный»…
    Свобода нынче всюду, делать неча,
    И нет на них Булгарина и Греча.
    К суровым критикам решпекту больше нет.
    Ну, разве на обед дадут билет…
    Всё больше игры, танцы, шутки, фанты.
    Таланты – только лишь тогда таланты,
    Когда сквозь перья критиков пройдут,
    Как сквозь шпицрутены. Да, это горький труд.
    Кто поднял Пушкина? В.Соллогуба? – мы!
    Когда б не мы с тобой, «Отечества» сыны…
    Греч (подхватывая). То кто бы знал на фоне их про ны…
    Булгарин (в обиде). «Фаддей – сыскарь, продажный плут, злодей,
    Россию продал он, жену, детей,
    Под графом Бенкендорфом ходит» – ой ли?
    Греч. Положим, это вы у Лермонтова сперли…
    Г-жа Блаватская, она же г-жа Свенцицкая. Все это замечательно, однако мы почему-то не попытались материализовать хозяина застолья! А ведь Александр Филиппович Смирдин – человек, без которого тот обед не состоялся бы. Давайте все вместе попытаемся представить: ему 37 лет... совсем еще, можно сказать, зеленый... я бы даже сказала, вечнозеленый... небрит, колюч, занимает устойчивое положение, всеми своими корнями прочно связан с донецкой землей...

    Лишний Человек. Ох уж эти поэтизмы... «зеленый», «прочно в земле»... Реалистичнее нужно быть, господа литераторы!

    Булгарин (пристально вглядываясь в фигуру). Католик?
    Греч. Нету.
    Булгарин. Вольтерьянец.
    Греч. Нет.
    Булгарин (борясь с собой). Так это он нам закатил обед…
    Греч. Да, Гефтер. Это их Смирдин.
    Булгарин (не справляясь с собой). Увесистых масштабов господин.
    Греч. Да, он широк. Талантлив. Он играет.
    Булгарин. Соорудим банчишку? Иль – в бостон?
    Греч. Вы взяли вновь, мой друг, неверный тон.
    Булгарин< /B> (подмигивая Хаткиной). А мне была обещана рулетка
    В программке вечера, не так ли, детка?
    Греч (го рячась). Он – бард. Он под гитару напевает.
    Булгарин. Ах, Оссиан…
    Греч. Да, Макферсон…
    (Вместе) Русско-английский дивный сон…
    Г-н Гефтер. Конечно, трудно равняться с тем застольем: другие масштабы, другие люди... Но совпадений, действительно, много... Издателю Смирдину тогда было 37 лет – как и мне сейчас. И этот кактус, действительно, мой ровесник – ему тоже 37. Есть еще одно совпадение: 13 лет назад у меня родилась дочка, назвали ее Поля... И вот сегодня Дикая Поля будет мне помогать – вручать премии «Дикого поля»: вот эти маленькие росточки кактусов...
    Лишний Человек. Гефтеровская премия!
    Г-н Гефтер. Ну, пусть будет так... Награждаемые получают сертификат, подтверждающий их неоценимый вклад в мелиорацию и возделывание культурного слоя Дикого Поля, а также денежную премию. Мы специально выпустили деньги, которые будут обращаться в пределах этого кафе. Денежная единица – 1 хатка. 5 хаток – «пятихатка». 100 хаток – 1 «квартал»...

    Первые обладатели Гефтеровской премии:
    в номинации «Редкие птицы»: Александр Савенков (Горловка), Игорь Борисов (Мариуполь);
    в номинации «Редкие рыбы»: Сергей Зубарев (Донецк, посмертно);
    в номинации «Редкие звери»: Елена Тараненко (Донецк).

    Булгарин (под сполохи шутих).
    Окончен бал, бокалов смолкнул звон.
    В дорогу, что ли?
    Греч. Vous avez raison.
    Булгарин. Мы хорошо сыграли эту роль…
    Подставь плечо, брат Николай.
    Греч. Изволь.
    Маленечко пугнули молодняк.
    Пускай простят, коль было что не так.
    Булгарин. Мы покидаем этот шумный штаб.
    Нас не заметили, вот что, товарищ, плохо.
    Мы – как двухстворчатый полумузейный шкап
    Былой елисаветинской эпохи…
    Как в недостатки пальчиком не тычь,
    А жаль, что нам не влиться в эту «Дичь».
    (Уходят, подагрически хромая).