Театр – это единственное в мире место, где мы имеем возможность так глубоко и так безоглядно со-чувствовать и со-переживать другим людям, столь далеко и откровенно за-глядывать в их сокровенную внутреннюю жизнь, в их заповедные чувства, в их души и сердца. Эти 150 минут, проведенные в зрительном зале – одни из самых счастливых в нашей жизни. Только в театре возникает эта спасительная атмосфера предельно-трепетного приближения к самым обнаженным основам человеческого бытия. И потому жизнь, в которой он начисто отсутствует, неполна и неполноценна.
    Некогда бывшие чем-то вроде прислуги, презираемым сословием шутов и скоморохов, в нашем мире и времени популярные актеры в нарядном признании и любви далеко опережают и гораздо возвышаются над политиками, поэтами, композиторами, не говоря уже об ученых. Мне кажется, что секрет нашего феноменального, иногда просто несоразмерного, обожания состоит в том, что мы невольно переносим на знаменитых артистов наши лучшие и самые заветные надежды и упования и вместе с ними переживаем те высокие моменты и вдохновенные мгновения, которых нам по разным причинам в «первой реальности» пережить не удалось. В пьесе нашей жизни лучшие роли мы отдаем им. Их устами произносятся наиболее доверительные и выстраданные нами реплики и монологи. Мы бы тоже могли как Тристан и Изольда или как шиллеровские герои, но… тысячи причин и мильон терзаний.
    Удивительное, однако, дело: наши кумиры, наши «доверенные лица» пребывают где-то вдали от нас – в столицах и прочих фешенебельных местах, играют в прославленных театрах, снимаются в нашумевших фильмах. Между тем по улицам нашего города ходят другие актеры, порой они оказываются совсем близко от нас, буквально рядом, касаясь плечом, на расстоянии глаз, но мы не замечаем их, даже в упор не видим. Что за странная слепота и так ли уж непомерно велика разность меж теми и другими.
    Сравнительно недавно в рамках фестиваля «Квітневий благовіст» вместе с музыкантами перед донецкой публикой предстал со всех сторон народный артист Василий Лановой, прочитавший в пределах музыкально-литературной композиции фрагменты из пушкинской повести «Метель». Море цветов тонуло в океане всеобщей любви, волны которой поднимались до самых колосников. Никто даже и не заметил, что голос этого замечательного мастера изрядно потускнел и слегка дребезжит. Любовь не знает середины. Если бы на долю кого-либо из наших, донецких актеров выпала хотя бы сотая частица этого необъятного-обложного обожания…
    В отличие от поэта актер невозможен без моментального отклика, без мгновенной реакции, без грома аплодисментов, без шума оваций, без криков «браво!». Плохо, если сцена запружена необязательным народом и захламлена факультетом ненужных вещей. На пустынной сцене актер заметен и велик.
    Драматический актер в гораздо большей степени, чем любой другой деятель искусства, зависит от «физики», от материи и времени. Как непоправимо скоро проходит возраст Ромео, возраст Чацкого, «бедного Марата», Тузенбаха и Вершинина и – оглянуться не успеешь – уже маячит на сценическом горизонте скорбная фигура старины Фирса – последней остановки русского актера. Хорошо бы не остаться на унылом перроне, а успешно запрыгнуть в уходящий поезд. В театральной провинции зависимость актера возрастает многократно: у него так немного возможностей. Он, подобно Орфею, должен идти все вперед и вперед, ни в коем случае не оглядываясь.
    Актеры – и самые чуткие, и самые беззащитные люди. Мы смеемся над их сценическими проделками, щедро рассыпаем аплодисменты и… забываем после спектакля об исполнителях до их следующего сценического выхода. А жизнь актера проходит тем временем в молчаливом поиске, в тяжких сомнениях и долгом ожидании. Желанная роль для него – скорее счастливый случай, чем награда за верность и преданность Театру. Как сказал один знаменитый мхатовский актер: «Сыграть царя Федора – и умереть!». И умер всерьез, прямо на сцене, посреди спектакля. Это высший класс и квинтэссенция актерской судьбы. Однако на все есть воля небес. Каждую роль актеру необходимо «населить» собой, воплотившись и вочеловечившись. Дух от автора, а душа и тело – от актера. От роли до сценического образа – долгое восхождение. Но и выходит исполнитель из роли не с пустыми руками – с драгоценным опытом другой жизни.
    Искусство быть другим требует ежедневной готовности к самопожертвованию, к переступлению через себя, через собственные неустроения и негоразды. Актеру даже решительнее, чем поэту, приходится наступать «на горло собственной песни». Главный свой подвиг актер совершает не в ботфортах, не на котурнах, а в домашних тапочках. Если поэт все чужое вмиг делает своим, то актер, напротив, свое, кровное отдает другим. Похвала должна бежать впереди актера и плестись за поэтом.
    Поэт сотворяет иной мир, отделяет его от себя, отпуская в свободное плавание. Актер ни на минуту не может освободиться от своего нерегламентированного творческого процесса и зафиксировать его окончательный результат. Свою тайную мастерскую он всюду носит с собой, не имея возможности сдать ее в камеру творческого хранения. Актер обречен нести свой крест до конца, его сетования и жалобы не рассматривает даже самая высшая инстанция.
    Театры, как и монастыри, одни из самых древних строений на этой земле. И хочется верить, что театр по-прежнему находится в центре духовных устремлений и интересов человечества и в осеннюю его пору. А в самом средостении и переплетении всех прямых и ломаных линий театральной жизни остается актер. Каждый человек в какой-то отдельный момент, в малом промежутке сможет вдруг стать актером, а актер всю свою сознательную жизнь обязан превращаться в любого человека и в идеале – во всех людей. Труд сей – зело огромен и необъятен.
    Когда падет занавес и стихнут аплодисменты, еще немножко задержитесь в зале и подумайте о тех, кто возвращает нам самые светлые состояния наших душ.