- В одном из номеров вашего «Дикого поля» был описан мой визит в Донецк. Они обосрали меня с ног до головы. Там написали, что я лишен в своих стихах чувства высоты, глубины, поэтому и пишу очень плоско, а следовательно, пошло. А все, что хорошо, - это не мое. Что вообще я пустой и никчемный человек.

    Меньше года назад я был в Донецке. После одного из выступлений человек, пригласивший меня, говорит: «Игорь, у нас есть выдающиеся филологи, они хотят с вами встретиться и поговорить». Я согласился. Выступил там один мужик и сказал: «Я ваших стихов читал очень мало, но мнение свое имею. Вы – публицист, стихи ваши завтра умрут, если не умерли сегодня». Я говорю: «Позвольте, я их писал, когда было опасно. Меня читали в самиздате». Он отвечает: «Тогда читали еще 246 поэтов». Судя по категоричности суждений при неполноте знаний, это был явный филолог, наверняка кандидат наук. В общем, разговор был вялый, смутный и пустой. Потом они прислали мне свой журнал «Дикое поле», из которого выяснилось (цитирую): Губерман – человек пустой, лишенный глубины и высоты, способный только к горизонтальному и пошлому изложению, а, значит, никакого интереса собой не представляет. И непонятно, зачем люди слушают его. Впрочем, они объяснили этот феномен общим падением эстетического вкуса и снижением художественных запросов. А вы говорите – философский жанр...
    ...все эти разговоры про мою русофобию и антисемитизм – чушь собачья. Кстати, филолог из Донецка тоже обрушился на меня: «Что же вы, уехав из России, такие слова употребляете?» Я говорю: «Назовите хоть одно слово, поносящее Россию!» Он: «Назову. Вы написали, что Россия – черная дыра всех надежд и устремлений. Черная дыра – это оскорбление». Я засмеялся: «Это – объективная реальность, данная, кстати, именно вам в ощущениях». Глупо распинаться в любви к евреям и России. И мне жалко тех, кто этого не слышит...

    Что до обиды маэстро... А на что мог рассчитывать человек, смешавший всех со своими физиологическими отправлениями? Что ему это зачтется как шутка пролетающего над крышей гения? – «Гордо какать с высоты»? Стенограммку надо было отшлифовать до блеска? Так не в Японии, поди. Это там в конце 1980-х научились путем спецобработки делать украшения из человеческого гуано. Говорят, на срезе выглядит как дорогой поделочный камень (см. публикации в ж. «Химия и жизнь»). Ну да что с них возьмешь, с островитян, с их скудным ландашфтом, развитой электроникой и полным отстутсвием недр. Только в свои и заглядывать.Согласитесь, комплимент маэстро типа «ребята, я пишу такое же говно, как и вы» (даже в инверсии – «вы» как «я») весьма сомнительного свойства. Что это? – Провокация замшелой провинции? Инъекция в «пятую точку опоры»? Кишка, дескать, у тебя тонка, заскорузлая попадья, глубинка – вона как мы, люди мира, могём, а вы зась! Что, подавимшись?

    С чем относительно обидным я могу согласиться, так это с фотомонтажем, где над головой маэстро – стульчак от бидэ. Будь он выполнен рукой Пикассо или Бойса, цены бы ему не было. Как говорил Г.Миллер, уже за имя и непонятность бы оценили (Миллер о Джойсе, не о Губермане). А так – шо ж... Опять же, великодушней надо быть, коли гений.
    В целом же публикация вполне пристойна даже по меркам некоторых пуританских штатов. Речевые партии маэстро представлены полно, выступления – без издевок, а некоторые – просто академичны (О.А.Орловой, например). Камчатско-израильський вопросник отражает искреннее внимание аудитории. Не вижу повода для паники, господа! Маэстро сам задал тон игрового «низа», фола и стёба, так на чужом поле и в чужом монастыре... А если это игра, то надобно уметь играть. А при случае – и проигрывать. Хотя в словесной потасовке филологического толка какой может быть проигрыш?

    О Губермане я была высокого мнения только тогда, когда его действительно в самиздате печатали-читали, а он этого не боялся и продолжал писать. То есть, с моей точки зрения, он человек, безусловно, мужественный, но действительно публицист, причем газетного толка. А газета, как известно, живет один день. Это совсем не плохо – у каждого свой жанр. Вон Михаил Кольцов тоже газетчиком был – так дай бог всякому... Но, мне кажется, человек должен не только проявлять-развивать, но и представлять свой талант со стороны, оценивать умом, - тогда и писать лучше будет. Уже в Израиле то ли он выдохся, то ли я на многие вещи иначе смотрю, а скорее всего, другая ситуация и время требуют иного, но он очень известен именно прошлым капиталом, из тутошнего же самое сильное, по-моему, - «от шабата до шабата» и далее по тексту. Но это уже не сатира, это самоирония, скорее. И действительно, в низ он скатился – я имею в виду раблезианскую категорию, но местечкового размаха.
    А если говорить о нашей встрече, так он там совсем не блистал – при ответе на вопросы, по крайней мере. Да, так я к чему: взялся за гуж – не говори, что обидели. Отвечай едко, остро, но не жалуйся. А то вообще жалкое зрелище получается.
    Теперь – об интервью в «Еврейском слове». Он (Губерман), конечно, мужик от природы наглый (в самом хорошем смысле), едкий, умный, но слишком уж себя зауважал и полюбил за это. Я понимаю, есть за что, но не до такой же степени! И в публикации это как нельзя более ярко проявляется. Кокетничает, как барышня. Как о евреях говорит, об Израиле (мне очень его определение дома понравилось – «это где чувствуешь себя спокойно», и у меня у самой такое ощущение в этой стране, так что тут он не бравирует) – хорошо, точно, емко. Но как о себе, любимом... Сам же пишет: «Смелость смеяться над собой – такая ценная особенность, что надо ею гордиться», но не позволяет себя критиковать другим, обижается. Или «квод лицет Йови» и далее по тексту... На вопрос «Вы ощущаете свою значимость для истории и окружающих?» он отвечает: «Что же касается моей значимости, то – не знаю: я лишен мании величия». Ни фига себе лишен! Это его скромное «не знаю» на такой вопрос (насчет значимости для истории, прошу не забывать!) уже само по себе характеризует отвечающего, без его дальнейших комментариев. Причем, он сам признается, что сейчас очень мало пишет. Не есть ли это две сто роны одной медали?
Кстати, если говорить об уже написанном, с моей точки зрения, действител ьно, только очень ограниченные люди могут обвинять его в антисемитизме и русофобии (интересное сочетание, кстати, учитывая, что эти характеристики относятся к одному человеку). Что же касается Медовникова, то его я никак человеком ограниченным назвать не могу, и его замечание насчет оскорбительного для России определения «черная дыра» понимаю вполне: он – филолог до мозга костей, для него Хаос – всегда явление антигуманное, а именно он выглядывал из этих дыр. Губерман же больше технарь по складу ума, никак не лирик, по крайней мере, поэтому для него «черная дыра» - то, что и поглотить может любой объект, и скрывать может что угодно. То есть поживем – увидим. Однако как филолог Медовников, в моем восприятии, является человеком не менее мужественным, чем Губерман – по жизни.

    В публикации о встрече с Губерманом я ничего предосудительного не обнаружила. Тон беседы был задан им самим, а публика его только подхватила. Лично я к творчеству Губермана весьма равнодушна. Кое-что из его эмигрантских впечатлений мне близко (разрушение мифа о народе-интеллигенте), кое-что нет (мне все равно, выкупят ли мой труп).

    «Уважаемый Игорь Миронович, мой друг Мегера Юрий Иммануилович утверждает, что он не еврей. Как вы думаете, почему?»

    Тут два варианта: либо потому, что он действительно не еврей, либо на всякий случай.

    «Каким алкоголем Вы предпочитаете разминаться перед выступлением? По-моему, Вы сегодня употребили грамм сто коньяка. Зритель из 1-го ряда».

    Судя по запаху, зритель употребил. А я, как профессиональный любовник, на работе не пью.
    А вот замечательная по беспомощности записка:

    «Мой папа еврей, а мама украинка. Что мне делать?»

    Дружочек, носить с достоинством и то, и другое.

    «Бывает ли у Вас когда-нибудь чувство зависти?»

    Что-то меня в последнее время об этом спрашивают. Кажется, и в Донецке в прошлый раз... Да, я чудовищно завистлив. Как пудель или как писатель. Только я завидую не деньгам, не власти, не успеху, не новой квартире, не новой жене, не новой машине. Я дико завидую удаче на том поле, на котором мог бы я, а вот сыграл замечательно кто-то другой.
    Например, завидую народным частушкам. Я и сам писал частушки – их до сих пор включают в сборники народных частушек. Наверняка вы такую слышали:

А какие дивные бывают частушки... Вот – перепляс, мужик поет:

    Я очень завидую Игорю Иртеньеву. Мы дружим, но если бы я присутствовал при том, как он пишет свои четверостишия, - отравил бы его к...
    Я просто приведу примеры, которые вызывают у меня жгучую зависть:

    В Америке мне прочитали стих, написанный в моей поэтике: я его мог написать, а написал кто-то другой...

    Иногда завидую даже графоманам. Я получаю огромное количество рукописей – васики, марики, педики, юрики... Одна баба вот такой том ириков написала. Это чудовищно. Но иногда у графоманов попадаются строчки, которые профессионалу просто не написать. Знаете, в Екатеринбурге живет мужик, очевидно, немолодой, наверняка еврей, потому что написал огромную поэму об истории России. Начал еще с пещерных времен, кончил ХХ съездом партии. Начало потрясающее:

    Потом идет всякая лабуда, и на уровне средневековой Киевской Руси – гениальное четверостишие:

    А баба одна, молодая, очевидно, написала большую поэму про любовь. В середине – две гениальные строчки:

    Вот таким вещам я завидую...
    Слушайте, это хорошее объявление, спасибо:

    Меня телевидение никогда не смущало. Это телевидение обычно смущается, когда я читаю.
    А вот довольно двусмысленный стишок кто-то прислал:

    Я к своей популярности серьезно отношусь. Я про это стишками отвечу:

    Про одежду опять меня спрашивают... «Всегда ли Вы так одеваетесь? А Задорнов ходит во фраке».
    В Америке, несколько лет назад, я получил записку: «Игорь, почему вы так вызывающе скромно одеты?»
Я замешкался, замялся. Обычно я на вопросы быстро отвечаю, а тут стал что-то мемекать, что сейчас все хорошо одеваются, сейчас глупо как-то специально одеваться...
    Вспомнил я одну сибирскую историю. Я выступал в Новосибирске, в Академгородке. Посмотрел – научные, одухотворенные такие лица. Дай, думаю, почитаю серьезные стишки. (А у меня такие тоже есть, хотя вы не поверите). Читаю, и вдруг смотрю – в заднем ряду мой приятель, который меня туда привез, умирает со смеху. Я его в антракте отловил, говорю: «Что ж ты смеялся, сукин сын, я же читал высокие стихи!» И он мне рассказал: около него сидели две молодые женщины, высоколобые такие, интеллигентные, явно научные сотрудницы, кандидатши в доктора наук. Вдруг одна из них, показывая на меня, говорит второй: «Смотри-ка, а ему в Израиле непросто живется – вон штаны у него не новые, поношенные». А вторая говорит: «Ну, наверное, ему это безразлично, а жена за ним не следит». Первая говрит: «Вот блядь-то!» И обе снова уставились на сцену.
    Так вот, тогда, в Америке, вместо ответа я рассказал эту историю... А когда ты на вопрос не ответил, остается осадок малоприятный. Поэтому я продолжал об этом думать, и кончилось тем, что я об этом просто сочинил стишок, которым проще всего отговариваться:

    И последний вопрос, на который я, конечно, должен ответить – о переводах на иностранные языки. Знаете, были попытки перевести мои стишки на немецкий, английский, польский, чешский, идиш, иврит, на какой-то еще... Все попытки неудачные. Я думаю, наша жизнь просто не переводится.
    А недавно в Голландии вышел сборник: проза Дины Рубиной и мои стишки. Я еще никого не отловил, кто знает голландский язык, чтобы узнать, хороший ли перевод. Хотя язык мне уже нравится. Потому что – на обложках-то я могу прочесть – по-голландски моя фамилия Хуйберман, а Дины – Руёбина. Так что на этом языке, может, что-то и получится.

И.Г. А знаете, вы ведь тоже все разучились есть без водочки, да, ребята?
    В.Г. Мы и не умели...

Наконец появляется вожделенный графин.

И.Г. Дай вам Бог здоровья и чего хочется...
В.Г. Друзья, мы уже второй раз отмечаем этот праздник – приезд Губермана в Донецк... За праздник, который сейчас с нами!
А.К. В журнале «Дикое поле» был опубликован достаточно провокационный материал о первом пришествии Игоря Мироновича в Донецк. Думаю, провокация удалась – хотя бы потому, что вызвала читательские отзывы. Хочу процитировать письмо из Новосибирска – и пусть это будет тост: «У нас опять был Губерман. Опять все в него влюбились. И стало понятнее, что такое жизнь. Нет, он поэт. Вспомните хотя бы это: «Я утешал рабов уставших»»... За поэта Игоря Губермана!
    И.Г. Красиво говоришь. Если бы и написал так...
И.Г. Чтоб мы так жили, как мы сидим...
И.Г. А вот в речке Дёме полно хариуса. Он выскакивает ловить бабочек. Знаете, как его ловят? Пробка из-под вина, иголка и на ней клочок газеты. У нас даже были споры, на что он лучше ловится, на «Комсомольскую правду» или «Известия»...

В.Г. Пришел последний олигарх к Путину и говорит: «Владимир Владимирович, я все заплатил, я погасил все долги перед бюджетом, выплатил зарплату, пенсионный фонд работает. Я практически всё, что нажил, отдал. Отпусти меня. Я хочу уехать». – «А кто же вас, батенька, держит? Только надо присесть на дорожку».
    - Страшный анекдот...
    - Русский анекдот...
В.Ш. Если бы каждый переживал за свою работу...
    И.Г. Конечно. И палачи так же думают...
В.Ш. Моя мама попала в неприятную ситуацию с незнанием языка. Ее пригласили в греческую деревню...
    И.Г. У нее и фамилия греческая? Я думал – «Рабиновичус».
    В.Ш. И вот за столом она и сказала: «А я знаю немного по-гречески». Все: «А ну скажите, очень просим». Прислушались, смолк звон бокалов. А она, не понимая, что говорит, сказала: «Манас состугалос».
    В.Ш. Молчание. Они-то не знали, что она не знает значения фразы. Они-то думали, что она это от чистого сердца. Только потом она узнала, что она сказала...
    В.Г. И стала употреблять эту фразу чаще.
    И.Г. Скажите еще раз – я скоро в Афины еду выступать.
 &nbs p;  В.Ш. Я еще знаю:«дай мне воды» и «закрой рот».
    ; - Самое необходимое!
И.Г. У меня товарищ по-французски знает только одну фразу: «Мадам, 300 франков и ни сантима больше».
И.Г. Французское Сопротивление – это героическая страница еврейской истории. Врут и те, и другие – о чем вы говорите?
И.Г. Народ аранжирует всё – как камушек, который вода обтачивает. Не всегда к лучшему, но обтачивает.
В.Ш. В других странах гимн начинается «Живи и здравствуй!», а у нас – «Ще не вмерла Україна...»
    И.Г. Это как в анекдоте. У Рабиновича спрашивают: «Как здоровье?» А он отвечает: «Не дождетесь».
    - Однако Чукотка еще не умерла!
    - Ще не змерзла...
- Давайте за мир во всем мире выпьем!
    И.Г. Не надо. Вот этого – не надо.
- Почему?
    И.Г. Надо пить за то, что сбывается.
    - Я верю, что это сбудется.
    И.Г. Я вас умоляю, матушка.
    - И я вас умоляю.
    И.Г. Как по-гречески «Закрой рот»?
    - Да она и по-русски поймет...
И.Г. А вы видели в Питере в кунсткамере гигантскую такую шинель? Ее носил царский форейтор (это кто ездит на запятках кареты). Петр Первый привез его откуда-то, но не из Африки, потому что это был полунегр и по фамилии Буржуа. И у него был чудовищный член. И Петр распорядился после смерти Буржуа его член заспиртовать и сохранить.
    После революции октябрьские матросики революционные увидели экспонат, понюхали – спирт, и выпили... Нет, не закусили – член оставили, и он ссохся...
    А жены вождей – Зиновьева, Каменева... – слышали, что в кунсткамере хранится член Буржуа, и пошли на него посмотреть. Смотрят: а он маленький, ссохшийся. И тогда они сказали: «Херня какая – член Буржуа. Вот мы и свергли их, этих буржуа»...
В.Г. А помните, как Рабинович добывал кабель для молодой России? Советское правительство дало ему какое-то жалкое количество золотых червонцев, и он поехал в Америку. Приезжает в ведущую кабельную компанию, ведет переговоры. В России ждут Рабиновича – и вдруг приходит огромная баржа, загруженная кабелем, которого хватило на всю программу ГОЭЛРО. Все к нему: «Рабинович, как тебе это удалось? У тебя же были жалкие гроши!» – «Они мне сказали: Рабинович, за такие деньги мы тебе дадим кабеля ровно столько, сколько тебе хватит от носа до члена. Хорошо, говорю, только конец члена у меня в России.
    И.Г. На самом деле было не так. Один еврей, электрик, который торговал киперными лентами (знаете, которыми обматывают трубы?), пришел к Форду, к довоенному (который и планировал, и книжки писал, и евреев не брал на работу...), и стал предлагать киперную ленту. И тот ему сказал: «Я у тебя куплю, раз уж ты ко мне прошел через все препятствия, но ровно столько, сколько расстояние от кончика твоего носа до кончика твоего члена». И пришел вагон киперной ленты. Этот еврей пришел, объяснил, что он обрезан и его конец в Израиле. Форд посмеялся...
И.Л. А в Киево-Печерской лавре Илья Муромец похоронен...
    И.Г. Да? Надо сходить...
    В.Г. Есть хороший анекдот про Илью Муромца, очень своеобразный. У вас там, в Израиле, климат более мягкий и нравы другие, а нас тут разборки периодические...
    Так вот, однажды возвращается папа Ильи Муромца, здорово побитый. Бланш под глазом, одежда разодрана. Ну и Илюша-сын ему: «Тату, кто это вас?» – «Та ото ехал лесом, Соловей-Разбойник спрыгнул, поколотил меня...» – «Тату, йидемо на разборки, я тому подлюке щас покажу».
    Идут они в лес, Илья подошел к дубу, стукнул, упал Соловей-Разбойник. Илья поднимает его и говорит: «Ты шо ж моего папу избил, падла? Ты ж видишь его состояние – пожилой человек, а ты его бил по роже».
    «Илюша, - говорит Соловей-Разбойник, - ты же знаешь, я зря ничего не делаю. Я отвечаю за свои слова. Я авторитетный человек. Твой папа – педераст». И как даст ему по морде – папа упал.
    Илюша: «В натуре, такие серьезные предъявы моему папе? Ты назвал моего папу таким словом – ты должен за это ответить. Ты должен дать какие-то реальные доказательства».
    Соловей-Разбойник: «Илюша, я зря ничего не говорю. Меня знает здесь весь лес. Твой папа – вот именно тот, кем я его назвал». И раз – папу по морде. Папа опять упал.
    Илюша: «Ты что, сдурел? Ты в моем присутствии бьешь моего папу прямо по морде, и он здесь валяется? Ты можешь себе представить, что я тебе сделаю? Я тебя сейчас просто урою».
    Соловей-Разбойник: «Илюша, понимаешь, я авторитетный человек, я никогда ничего не буду делать зря. Твой папа – педераст, и я за это отвечаю». И опять папу по морде, и опять тот упал.
    Подымается папа, еле стоит на ногах. «Илюша, пойдем домой. Ну его на хрен такие разборки...»
    И.Г. А я знаю очень гуманную историю. Илья Муромец утром идет по лесу, видит: сидит Соловей-Разбойник – хвост выдран, лапы поломаны, клюв на сторону. Илья Муромец ему говорит: «Кто тебя, Соловей-Разбойник?» Тот молчит. Он его перевязал, пластырь приклеил...
    Идет дальше – Баба-Яга. Зубы выбиты, волосы выдраны, нога поломана... Он ее перевязал тоже.
    Потом Кощей Бессмертный – то же самое: побитый... Спрашивает: «Кто тебя, Кощей?» Кощей ему: «Добрый ты, Илюшенька, когда трезвый...»
И.Г. Давайте выпьем за смягчение нравов. Вы знаете, перед Горбачевым, года два, в течение Андропова и Черненко, мы пили только за смягчение нравов. А то сейчас совсем стало хреново...
И.Г. Я знаю замечательную семейную историю. Как-то мужик шел – а на обочине лягушка. И лягушка говорит ему: «Ударь меня о камень, и я превращусь в замечательную девушку». Он ударил ее о камень, и она превратилась в замечательную девушку. Он на ней женился. И вот, с приятелем разговаривая, говорит: она баба замечательная – и в постели, и за столом, и готовит хорошо, и дом содержит. Приятель спрашивает: «А умная?» – «Нет. Слишком сильно я об камень ее ударил».



И.Г. Знаете, я бы на месте Кораблева все это напечатал и написал, что все это навеяно стихами Губермана.
- А я знаю, на какие типы делятся мужики.
    И.Г. А ну расскажите, милая...
    В.Г. Один тип и второй.
    - Нет. Которые могут подарить домик на Галанах и которые не могут.< BR>     И.Г. И это всё? Бабоньки, будьте здоровы. Чтобы вы даже не задумывались, какие есть мужики. (Встает, чтобы выйти.) Мужики делятся на тех, кто звонит домой и кто не звонит.
    И.Г. (Вернувшись.) Моя жена в курсе всех моих дел. Я ей сейчас позвонил, она говорит: «Подожди, так ты же в городе, где тебя в журнале обосрали?!»
    В.Г. О, слава...
И.Г. У меня жена, как все еврейские жены, все время за меня беспокоится. Мы были в Сицилии, и там, в Палермо (кто будет, ребята, очень рекомендую), есть сумасшедшая штука. Страшнее и интереснее я не видел. Там есть кладбище, при монастыре капуцинов, где покойники не похоронены в земле, а – как живые, в одеждах, стоят, сидят, лежат... Там еще в XVI веке изобрели какой-то известковый раствор, в котором выдерживали умершего 8 месяцев... Под стеклом, отдельно, три уникальных экспоната, у которых вся кожа сохранилась... Двухгодовалая девочка. Мужик – с лицом Добролюбова... Я там час провел – не мог оторваться. Нравы там простые, а денег на экпозицию нету, поэтому мертвых, чтобы стояли, цепляют проволочным крюком за впадину в черепе, где был нос... И так они все стоят. Причем почему-то разделены на виды – инженеры, врачи, адвокаты... И какое человеческое тщеславие: желающих попасть к ним после смерти – гигантская очередь, за огромные деньги...
    И вот, на закате, перед закрытием, я там был – один. Друзья наши не пошли, остались на улице, сказали: «Ну их на хрен». А жена со мной поплелась, потому что она за меня беспокоится. Вытерпела там минут тридцать. Говорит: «Всё, я выхожу». И добавила: «Только ничего здесь не трогай». Зная мой характер.
И.Г. Я знаю мужика, которому, когда он был студентом, сдали комнату, где раньше был то ли клуб, то ли ЖЭК... короче, там стоял Ленин. И вдруг однажды вождь потек... Мужик потрогал – сахар. И он все пять лет учебы в институте ел этого Ленина с чаем.
    В.Г. Это Борис Владимирский. Но мне он рассказывал не совсем так. Я знаю эту историю в более правильном раскладе. Владимирский уже закончил институт, получил квартиру на Подоле, и квартира оказалась на территории завода – домой ходил через проходную. Его дом сносили, и ему дали временное жилье, где он до сих пор живет И к временному жилью была добавлена комната, которая раньше была Ленинской. И там бюст этот стоял. Владимирский передвинул его к балкону, чтобы не мешал. И бюст замироточил. Владимирский рассказывает: «Захожу – Ленин в слезах. Не могу понять ничего. Но я ж специалист, я ж понимаю – явно соли». А определить можно только как? Лизнул – а Ленин сладкий. Перевернул, читает: это дар какого-то сахарного заводика.
    И.Г. Я думаю, что сейчас Боря Владимирский сидит за столом и своим гостям рассказывает еще одну версию...
    В.Г. А мы сейчас узнаем. (Звонит Владимирскому.) Борис Семенович, а мы тут сидим, вас вспоминаем и спорим: вы голову вождя мирового пролетариата зализали или расхерачили ледорубом? Губерману вы рассказали, что были нежнее с Ильичем... (Закончив разговор.) Владимирский сказал: и то, и другое правда.
    И.Г. Настоящий турист!

В.Г. Давайте за наших друзей, рассеянных по всему свету.
    И.Г. За всех наших, кто не с нами. А знаете: когда умирал Римский папа, то попросил позвать к нему китайского императора для последнего свидания. Император, невзирая на расстояние, приехал. Они обнялись, и папа Римский сказал: «Да, Петька, раскидало наших...»
И.Г. Выпьем за Сашу Кораблева и его журнал. «И за учителей своих заздравный кубок поднимаю!» На нас срут, а мы крепнем. Да, журнал, правда, прекрасный – дай Бог, чтобы он развивался...