Голоса удалялись. Сочные, - действительно, жизнерадостные, дружные – удалялись. Что же это вам, братцы, так любо?.. «…жи-ить…» - всё слабее, всё глуше и безответственнее отдавалось в висках. Ту-ту, братцы. Сами теперь за себя решайте и вершите, что «любо». А я тут – сам, как-нибудь, за себя-то… Сам.
    Вот-те и «сам». Граммулек 150 (а то и – 135?..) – и только.
    Но. Тебе-то сейчас, любезнейший – скильки треба?.. Никаких «сто» - ни-ни, пятьдесят – и то будет много, хотя… Ладно: семьдесят.
    Ох же, ты – как пошла, как зажгла… И голоса вернулись – загарцевали, затоковали-заблажили около: «Любо, братцы, лю-у…». Любо, любо. Но – больше мне никаких, братцы, «С нашим атама-а…», - мы же условились?.. Эге: условились. Любо, любо.
    Но: ты-то что будешь решать-вершить, атаман хренов?.. А глянем. О! – аккурат, десятка. И там – еще одна, помню со вчера, приховалась. Плюс мелочь… Мелочи-то – десяток еще на парочку наберется, а?.. Так – живем. Как?.. Так. «Не приходится», нет; ни-ни…
    Улица встретила дождем. И темнотой. Зато, стоило сунуть руку в карман куртки – еще десятка. Жалко, не сотня, но… задним-то числом, на себя – что пенять?..
    В поганеньком магазинчике – очередь, то есть… - какие очереди, в наши-то изощренные времена? – в консульства да в ОВИР, а тут – тёрся мужик мелкий и вертел пред глазами уже отпущенные ему две бутылки портвейна – недоумевал: «Так они – что: по 0,5?!.» Продавщица ему сдержанно-лениво внушала: «А ты б хотел, милый, чтобы тебе за 16 рубликов – да 0,7?.. Губа не ду-у!..» Но мужик всё не мог сладить с недоуменьем: недоумевал.
    Нестор Иванович наконец не выдержал – подал голос:
    - Что, друг, тебе, коли и по ноль-пять они, когда вместе – литр?.. Тебе на сегодня – мало?. Побойся цирроза, инсульта и… супруги, - если еще не снискал чести быть от бремени сего отрешен!..
    Та, за прилавком, поощрительно улыбнулась. Ах, стерва. Мужик же – оставил-таки на прилавке свои две по 0,5 и кинулся к грузчику, вынырнувшему, на тот момент, из подсобки. И затеял беседу.
Продавщица ждала.
    Нестору Ивановичу поощрительная ее выжидательность вдруг не глянулась. Он уже успел вытащить из кармана деньги, но… И он тоже… кинулся? – нет: шагнул к грузчику.
    Тот вовсю ухмылялся, кивая (тоже, гад, поощрительно) пресным, но выстраданным откровениям безвидного мужичка. Нестор Иванович дождался паузы (не было долго). Наконец:
    - Простите, что прерываю ваш, в высшей степени, культурный взаимообмен, но – раз уж Вы, Сергей (надеюсь, я не ослышался: Сергей?..), человечишко здесь не пустой, не лишний (Сергей хохотнул), то – могу ль довериться я Вашему опыту и чутью: водку, что именует себя «Елизаветой», брать и пить – можно?..
    Сергею подобный поворот темы чем-то не улыбнулся. Сам-то он расплылся еще шире, но – перестал почему-то смотреть в глаза. А ответил – банальностью: мол-дескать, всё, что горит…
    - Знаю, знаю. И насчет всего, что шевелится, осведомлен крайне, но – сей пошлости ради, мы, надеюсь я, не оставим достигнутых во взаимопониманье высот?.. Так «Elizabeth» - рекомендуете? Настоятельно?..
    Сергей больше не улыбался. И не шевелился. И (соответственно) не рекомендовал… Зато встрял мужик:
    - Бери, бери. И – по-быстрому, по-хорошему – вали отсюда. И впредь – не тряси, этак, денежками в нашем дворе!.. Понял?..
    - Не понял, - ответил ему на это Нестор Иванович. – И не пойму, милейший. Какой, к хренам, двор?.. Дворик этот и мне не чужой, - во-первых; во-вторых: что мне – двор, когда хотел я и хочу – мир?.. И, коль тебе это – в силу любых, чтимых мной, причин! – недоступно, - беру вину на себя. На, держи!.. – и он сунул оторопевшему собеседнику скомканные десятки. – Тебе мало – литра? Так приговори два, за мое здоровье. Дворик же твой… Да меня отборная сотня ждет – дайте только выйти отсюда!.. И тачанка, - личный, помещика Миргородского, экипаж. С рессорами!.. Тебе хоть снилось такое?..
    И вышел.
    Не было никакой сотни и никакой – помещичье-личной, с рессорами. Правда, стихало: «Любо, братцы, лю-у…» - но далеко, за незримым стечением трамвайных параллелей… Выкатился, зато, тот мужик.
    - Я тебе – гад какой-нибудь?
    - Нет. И – никогда.
    - Так – хрена ли мне твоя иудинская тридцатка? Я тебе – Иуда какой-нибудь?
    - Что знаешь ты, душа-человек, об Иуде? – спросил Нестор Иванович. И ждал. Хотя и понимал: зря. Ну, да ведь я и сам: спроси – не отвечу.
    - Да – подавись ты своими погаными!.. – Надо же, как раскипятился. Что же, давай. И, отодвинув горлопана, вновь прошел внутрь.
Сергея не было. И двух по 0,5 портвешка на прилавке не было. Продавщица же – будто бы, так ждала его, Нестора свет-Ивановича, так ждала, - еле не заневестилась…
    - Что ваша сотня? – ох, не смогла таки отказать себе в любопытстве!.. Сунул ей горсть:
    - Вот – всё. Бумажек тут – на тридцатку, и вот еще: мелочь. «Елизавету». Посчитай сама.
    Та скрупулезнейше отсчитала, «Елизавету» выдала. Ждала еще чего-то?.. Впрочем, он сам, разглядывая на ладони остатнюю мелочь, медлил… чего-то ждал.
    - Слушай… - сказал, наконец (и - надо же! – голос дрогнул). – А на бутылку пива, чтобы ее – с утра… что: и нет?..
    - А утром – один черт, притащишься: есть ли, нет, - независимо ответила продавщица. – Как миленький, приползешь!.. Там и посмотрим.
    - Что - «посмотрим»? – (Продавщица пожала плечами). – А если не приползу, если – в полный рост, на своих двоих, тогда уже – что: не «посмотрим»?..
    - Не-е!.. Даже и не надейся.
    - Так я и не приползу, милая. Не надейся! - Вышел.
    Тачаночка – как всегда… Всегда, когда нужда до зарезу. Зато - вот: чуть двинулся, - от угла навстречу две длиннющие расторопные тени (с чего - две-то?..), обе и так – на вырост, ан, еще - в папахах… Сергей-грузчик ли расстарался – или же тот, «с нашего двора»?..
    Тени есть тени: как-нибудь сквозь них да пройду. Прошел. Тотчас - другие две, и эти-то – куда расторопней! - под руки его, чуть не оторвав от грешной земли…
    - А что: далекий ли путь, батько, соби згадав?..
    - Та нэдалэнько, хлопчикы, нэдалэнько… Ось! – та це вже ж вона и е, моя хата.
    Ось!.. – и, тот же миг – никого. То-то. Секунду – на «перевести дух» (не озираясь, ни – даже взглядом не кося направо-налево… Прямо!!.). И, тем же верным курсом – вперед.
    «Хата» - це мувлено було для степ и, а тут – комната, но сперва - длинный-длинный, - по счастью, пустынный, в этот час, коридор… вот, и он - а ккурат, настолько, чтобы попасть наконец к себе – пройден… Пройден.
    Что: любо?.. Э, братэ-сынку, не торопись. Пождет, никуда не гинет твоя закадычная «Лизавета». Сперва хоть корку пожуй.
    Та – хиба ж воно отак-то й полизэ, батько?.. - Ишь!.. Сам знаю, что «нэ полизэ». Что не по Лизе – то уж, факт, «нэ полизэ». Ну ж – нэхай…
    И вновь застонали, заиграли-закурлыкали те рессоры, и загремело, взгудело-закуролесилось: «Любо, братцы, лю-у»…
    - Нет!
    Он хлопнул в ладоши.
    То-то.
    А насчет хлеба - что: ты уже забыл?..
    Жуй - и думай себе полегоньку. «Пе-ервая пуля»… Первая - в коня, это знаем.     Животину жаль. Вторая - «в меня»… хм... Но: чем покрылся-то берег - тот, куплетиком выше от жалостного твоего «меня»?.. «Сотнями порубанных, пострелянных лю-у»… - любо?.. Ах, таки нет: «людей»!.. Ну?.. И что теперь эта, заботливо загодя пронумерованная тобою, «вторая пуля»?.. Да жуй, жуй…
    Что-то не то. «Еле завитую» придется вновь потревожить. На полпальца, не более… Э? - э: куда?!. Ладно. Я это - к тому, что - сотенки-то ведь не было возле того магазина!.. Не было. Так, ergo, им это самим и видней. А я - тут…
    Нестор Иванович встал, прошелся по комнате, включил верхний свет; первое, что предстало - два книжных шкафа с наполовину опустошенными полками. А на них - ишь, прижались, сиротинушки мои горемычные (корешки переплетные выпятив, однако, вперед), дружка к дружке… а я… опять тебе, к черту, «я»?!. Иллюминацию долой!.. А ты, - ты-то ждешь, скажи, Лизавета, от друга привета?.. Я тут…
    Темнота, припавшая было к стеклам, теперь отхлынула - а теперь уже вновь начала рассеиваться, - самую малость: так, чтобы можно было в ней различить стволы и нижние кроны деревьев на фоне неба. Дождь, слышно, кончился, но звездочки в ночи ни одной, - да что! - луны не видать… а ей-то бы самое теперь время…
    Нестор Иванович подошел к окну и задернул шторы. Жидкий огонек настенного бра еле освещал часть дивана с придвинутым к нему журнальным столиком, на котором… Известно, что «на котором». Сесть перед ним - и всё это будет едва угадываться - или браться на ощупь.
    Нуте-с, нащупаем-ка… Ты не гневись, что я безо всяких титулов тебя, матушка, - монархия-то упразднена!.. А то ведь, - я, что ежели случись, и сам - «батько»…
    Ох, рассказал бы тебе я, Петровна, про всё, что после тебя творилось-деялось, но… тебя же не хватит. Ты лучше спроси-ка: мои-то все - как, когда, кем поупразднены? Где?.. Где, например, Василь Куриленко - богатырь, каких мало, умница, каких мало (хотя дурак)?.. Отвечу: мной лично оставлен на левом берегу Днепра сколачивать новые отряды. И - сколотил-таки; правда, соединиться мне с ними не удалось. Это дает надежду, хоть малую: может быть, это им всё еще так «любо»?..
    Сёма Каретник. Вместе с большевиками освобождал Крым от Врангеля, хлюпал через Сиваш. Ими же и расстрелян в Мелитополе по… - не приказу: по вероломному самоустранению от сего Командъюжфронта Михаила Фрунзе. О нем - спроси, когда-ежели подвернется случай, кого другого.
    Где Щусь, матросик мой, корешок из самых из первых - из тех, при ком едва-едва начиналось?.. Скажу: зарыт с почестями близ села Константиновка, на Полтавщине… Полтаву-то - рьдный батя твой спорил еще у шведов… Тю! - да ты тем же годом и родилась. Что ж: помнят, как видишь, и тебя, и его. Экая, на картинке, вальяжная ты да приветистая… И по составу внутреннему - не отрава, - ни, ни!.. - за такую-то цену… Так - за Полтаву?.. Вот же ведь: те тогда звали шведов, наши потом - австрияков с немцами. Не помогло, - кто, как не я же, с моими, и «не помог»?.. А победа - Москве… Щуся же матросика чекисты выкопали потом, - решили: раз почести, так - не я ли и погребен?.. Потормошили, плюнули - закопали…

    А то еще морячок, Алешка… фамилию - вот, поди ж ты: забыл… Вечно с гитарой; где, головушка бескозырная, он?.. Это-то я, как раз, помню очень, но… толку тебе, pardonnez-moi, с того - что?..
    А то, что - дай, чокнусь-ка я с тобой за наше сто раз простреленное - не поруганное вовеки черное знамя!.. Э! - да ты, бедная, вижу - почти того?.. «Мой Лизочек так уж мал, так уж мал»… Это и я бедный. Бедные мы, выходит, Лиза, с тобою, - да?.. Не-ет. За что пьем-то - чуешь? Вот - чуй. И чтобы мне - никаких! И только…
    Давно пора была лечь, но Нестор Иванович, влекомый болотными огоньками воспоминаний, сидел недвижно, только слегка покачивая им в такт головой – их же тем накликая: Троян Гавриил… Петро Лютый, - детский еще дружок, виршеписец, - ou sont les neiges d’antan1? Тимофей Вдовиченко… Екатеринослав… Елизаветград туда ж клади, если любо… Голик, контрразведочка моя сердечная… Кожин Фома… О жене старался не думать – заново заводил: Каретник, Щусь, Куриленко… Виктор Билаш, Алексей Марченко… и еще другой Алексей: Чубенко… того, с гитарою, тоже вспомню, теперь ему – никуда... Никополь, Мариуполь, Бердянск… Лозовая…
    С дальнего конца коридора зазвучали шаги. В такую пору?.. Шаги отдавались эхом в его висках (ох! – опять виски...), - всё сильней - всё яростней! – и – разом замерли около его двери.
    Вот – на!.. Нестор Иванович привстал было, чтобы открыть, - но в замке заелозил с той стороны ключ – и дверь распахнулась.
    На пороге стоял красноармеец: в одной руке – винтовка с примкнутым штыком, в другой – лист бумаги. Сам – оглобля оглоблей… Ладно, хоть не папаха на голове: фуражка.
    - Петров! На выход.
    Нестор Иванович огляделся по сторонам: не было, и - откуда бы тут завестись, спрашивается, какому-нибудь «Петрову»?..
    - Вы это – кому?..
    Красноармеец заглянул в бумагу:
    - Андрей Петрович Петров. На выход!..
    - Вы не ошиблись?
    - Андрей Петрович. Петров, - настойчиво повторил красноармеец.
    Вот – так. И – правда: ведь - одиночка же, это ж - для тех у них специально, кого они… Значит, меня. Опять – смотри-ка ты, матка-боска! - «в меня»…
    - Я.
    - Поторапливайтесь.
    Он встал. Пошлость-то, пошлость-то, однако, какая: Петров - Петрович!.. Что, Элиз-Элиз-Элизабет, - совсем чуть с тобой мы не договорили?.. Ну ж, - не поминай лихом.
    Красноармеец посторонился. Рядом с ним в коридоре выявился еще один, покороче, - зато и винтовка казалась ему длинна.
- Руки за спину!..
    И они втроем двинулись в конец коридора.
    Там же тупик, - соображал, вышагивая впереди, Нестор Иванович. – Это они – что ж, меня: в тупике?.. Ох, пошлость!.. – нет: чепуха, - абсолютная, стопроцентно немыслимая чепуха!.. Или…
    - За спину руки!..
    - Извините, ребята…
    А тупика не было: вправо ответвлялся узкий и уже не столь длинный коридор, в конце которого горел свет и звучали ожи вленные мужские голоса, даже смех; на секунду мелькнуло: ну, выпишут штраф, ну, предписание какое вручат, - чту им - я?.. И – на все на четыре!..
    - Живей, ну!..
    Штык ткнулся между лопаток. Нет: предписанием тут, похоже, не обойдется. А на все четыре – пожалуй. Даже на шесть…
    Голоса разом смолкли. За квадратным столом (как бы, одно место пустовало) сидели трое: военный, - с какими-то ромбами, кубиками - важная, видать, птица!.. Другой в белом: врач. Еще один - в штатском… Этот-то - самая, из них, гнида и есть.
    «Самая»-то и обратилась к нему:
    - Петров?..
    Нестор Иванович пожал плечами.
    - Ознакомьтесь. – Штатский чуть двинул по столу лист бумаги. - Внимательно прочтите и распишитесь. Здесь… И потом вот здесь, в этой книге.
    - Откуда, - спросил Нестор Иванович, - я могу знать, как расписывается ваш Петров этот?
    - Не валяйте дурака, - сочувственно, но и строго сказал врач. – Ну-ка, глядите на меня… Зрачок нормальный. – И, повернувшись к штатскому – снова: - Зрачок нормальный.
    Штатский кивнул.
    - Но вы лучше, все-таки, показали бы мне… А то - мало ли…
    - Прекратите, Петров! - военный, побагровев, энергично пристукнул ладонью о гладь стола.
    - Не тяните: расписывайтесь, - мягко порекомендовал штатский. - Вам же и легче будет…
    Нестор Иванович снова пожал плечами: пожалуй, так. Взял протянутую ему вставочку с пером и расписался там и сям, не читая: «Петр», «Петр»…
    - А теперь - по следующему коридору вон в ту комнату, - видите? Там от Вас потребуется еще одна подпись.
    Знать бы прежде, сколько здесь, оказывается, коридоров… хотя - к чему?.. Красноармеец, вывернувшись вперед, толкнул дверь той комнаты; Нестор Иванович переступил порог. В глубине, у окна, сидел за столом лысоватый и румяный молодой человек (тоже в белом) и превесело улыбался. На Лёвку Зиньковского чуток похож, хотя - мелковат.
    - Сюда, пожалуйста!
Обмакнул вставочку в чернила и гостеприимно протянул ее Нестору Ивановичу, приглашая.
    - Слушай, - сказал ему Нестор Иванович, которому, по взгляде на молодого человека, тоже стало вдруг весело. - Какая подпись? - я ж и подойти не успею. Что, я не знаю, кто у тебя там стоит - за дверью?..
    - А ну, ты!.. - красноармеец пихнул его сзади в спину, но Нестор Иванович устоял.
    - Осади!!. – и, вновь обращаясь к молодому: - Могу я просить Вас об одолжении избавить меня, - на сей, хотя бы, момент! – от излишнего, право, рвения этого дитяти полей? Ведь – не ему ж меня, согласитесь? Так – что же он…
    Молодой человек нахмурился и сделал малоопределенный жест, но – было слышно: красноармеец отшагнул в коридор.
    - Ну же! - Молодой человек пытался вновь улыбнуться, - не вполне получалось. И рука, всё протягивающая вставочку, стала слегка дрожать… Чернила-то, небось, высохли; хотя, что - чернила?..
    - Иду, - сказал Нестор Иванович. – Лишь – скажите: могу я к Вам обратиться с последней просьбой? (Молодой неуверенно кивнул). Так вот: можно ли мне – буквально, на одну секунду – взглянуть на того, который… ну, да Вы понимаете. Просто – на секунду – взглянуть. И только…

    Теперь молодой человек смотрел на него распахнутыми настежь глазами. Грянула тишина, - даже красноармеец, нетерпеливо переминавшийся за спиной, затих… И Нестор Иванович услышал, как по ту сторону двери кто-то - нет, не перевел: затаил дыхание.
    Лицо молодого человека покрыла вдруг мертвенная бледность, - такая, и правда, бывает у мертвецов, но и у тех- не так сразу… И он всё тянул, тянул Нестору Ивановичу свою вставочку, пальцем другой руки машинально тыча в то место, где, якобы, Нестору Ивановичу надлежало еще разок расчеркнуться: «Петр».
    В коридоре зазвучали шаги, и - слава, те! - вроде, молодой человек чуть воспрянул.
    - Та нэ журысь, хлопче, - сказал ему Нестор Иванович. – Хай соби воно и будэ нэльзя – раз нельзя.
    Шагнул.