1. Споры о постмодернизме.
Постмодернистская литература, заявившая о себе в Польше в 90-х годах ХХ века, стала продолжением тенденций, которые были заметны в литературе уже в 70-е годы. Появлению произведений нового направления сопутствовало отречение молодых писателей от традиции политической оппозиционной литературы 80-х. Отношение постмодернистов к проблемам, связанным с uniwersum польской национальной культуры, можно выразить в нескольких пунктах. Итак, по их мнению:
1/ в Польше постмодернизм возник не столько как процесс, развивающийся одновременно с падением коммунистического режима, сколько как отказ литературы от выполнения возложенных на нее политических и идеологических заданий, в том числе от ведения диалога с национальной польской традицией. Поэтому бурно обсуждавшиеся в литературе 80-х проблемы зла, измены, патриотизма теперь имеют значение только с точки зрения сюжета и ничего более.
2/ Литература уже не обязана служить национальным «неприкосновенностям».
3/ Все каноны равноправны, а идеологическая борьба между ними не имеет ни малейшего значения. Что же касается ценности каждого из них, то тут решающую роль играет прагматизм.
4/ Перелом, вызывающий процесс декомпозиции существующих канонов, влечет за собой изменение иерархии в культуре, а также смещение и смешение ее различных уровней.
5/ Главным для писателя становится рыночный успех и его рейтинг в средствах массовой информации. Переставая быть «инженером душ», автор становится менеджером, а иногда и «имиджмэйкером».
6/ На первый план выходят различные меньшинства – национальные, социальные, сексуальные. Что характерно, польский постмодернизм довольно осторожен в описании проблем сексуальных меньшинств и субкультур, не признающих общество и его интересы. Собственно говоря, такого рода меньшинства практически не допускаются в литературу, и их проблемы редко становятся предметом обсуждения в художественных произведениях.
В дискуссии, развернувшейся вокруг постмодернизма, критики, а среди них в основном
противники нового течения, старались определить и описать позицию уже существующей
польской постмодернистской литературы и самой ситуации постмодернизма. В опубликованной в
1992 году статье Zmierzch paradygmatu romantycznego («Конец романтической парадигмы»)
Мария Янион писала о том, что в настоящее время польская культура переживает смену парадигм –
с романтически-символической на прагматическую, причем новая парадигма учитывает не только
католико-национальную модель объяснения прошлого Польши*.
В статье Polowanie na postmodernistów ** («Охота на постмодернистов»)
Влодзимеж Болецки обратил внимание на те области, где западная постмодернистская культура сильно
отличается от культуры польской, которую в огромной степени сформировала именно литература.
Аргументируя высказанное утверждение, Болецки отмечает, что постмодернизм постулирует фрагментарность
мира, невозможность реконструкции целого, центра, единых великих истин. Постмодернизм
стремится уничтожить преемственность – польская литература по-прежнему пытается восстановить
потерянные звенья, а найденные – планомерно культивирует. Кроме того, польская литература все
так же превозносит историчность, трагизм, тогда как постмодернизм практически полностью
уничтожает эти категории. Постмодернизм открыто демонстрирует собственную вторичность –
в польской литературе царствует безусловный императив оригинальности и требование обращения
к прошлому (хоть это и непросто доказать на самих литературных произведениях).
Постмодернизм сознательно отказывается от построения чего бы то ни было с самого начала.
В польском обществе господствует убеждение в том, что можно и нужно начинать все сначала,
с благоговением восстанавливать то, что было разрушено, и в немалой степени подобное убеждение
поддерживается самой литературой. Постмодернизм упраздняет традиционное разделение литературы
на элитарную и популярную. В Польше культура по-прежнему воспринимается как нечто элитарное.
И, наконец, постмодернизм отказывается от признания какого-либо канона, от фундаментальных законов,
которые могли бы регулировать культурную жизнь. В польской литературе, по крайней мере, со времен
Станислава Бжозовского, поиск и определение канона, его переоценка, вплоть до сегодняшнего дня
кажутся едва ли не самыми главными задачами литературной критики.
2. Метапроза.
Постмодернизм часто описывают, анализируя такое литературное явление, как
метапроза. Метапроза относится к антимиметическому течению в литературе,
утверждаемому классиками постмодернизма. Такая проза соответствует современным
эстетическим требованиям, убеждает в том, что в настоящее время право mimesis
невозможно, а смысл самого творчества заключается в видоизменении существующих
жанровых традиций, сюжетов, характерных амплуа персонажей. В метапрозе
чаще всего встречаются произведения, демонстрирующие мастерство писателя,
а также литературную традицию, которая и является основой сюжета произведения.
При этом автор отказывается от идейных дилемм писательского мастерства,
от его морального авторитета.
Различные течения в польской прозе, в том числе постмодернистскую метафикцию, объединяет общая цель: извлечение польских мифов и автостереотипов из национального гетто, в котором они оказались не без помощи коммунистического режима и общественной реакции в духе национал-католичества. Эта проза чаще всего держится в стороне от национальных комплексов. Парадоксально, дискуссия на тему постмодернизма родилась в кругу писателей и интеллектуалов, связанных с эстетикой модернизма. Это были повести Мечислава Порембского Z. po-wieњж («З. по-весть») (1989) и Тадеуша Конвицкого Czytadіo («Чтиво») (1992). Порембски предстает перед нами в качестве писателя, исповедующего возможность использования постмодернистской эстетики в прозе. Конвицки довольно критически относится к поверхностности продвигаемой в Польше постмодернистской эстетики. Иронизируя и пародируя, старается вступить в диалог с культурой постмодернизма, оставаясь при этом на безопасном расстоянии от самого новомодного течения.
Стараясь быть литературой довольно высокого интеллектуального уровня, метапроза девяностых одновременно хотела бы оказаться в центре внимания широкого круга читателей. Поэтому вместо интеллектуальных дискуссий предлагает интертекстуальные приемы, такие как стилизация, пародия, квазицитата, так называемые цитаты структуры и т.д. Наиболее популярными среди произведений метапрозы стали Podróz ludzi Księgi («Путешествие людей Книги») (1993) Ольги Токарчук, Wyznania twórcy pokątnej literatury erotycznej («Исповедь автора потаенной эротической литературы») (1993) Ежи Пильха, Fractale («Фрактали») (1994) Наташи Герке, 45 pomysłów na powieść («45 замыслов, касающихся романа») (1998) Кшиштофа Варги и Fabulant. Powiastka intertekstualna («Фабулянт. Интертекстуальная притча») (1997) Анны Бужинской. Можно сказать, что большинство произведений, принадлежащих к числу метапрозы, выполняет все у
словия, чтобы быть высококачественной литературой, однако среди них не нашлось ни одного действительно выдаю
щегося произведения, которое определило бы уровень этого литературного направления. Наиболее интересным среди них по-прежнему остается Czytadіo Тадеуша Конвицкого – произведение, появившееся в начале десятилетия и определившее все характерные черты последующих произведений метапрозы.
3. К вопросу о Центрально-Восточной Европе
Метапроза обращается к универсальным чертам евроатлантической эстетики, берущей начало в традиции меннипеи, сократовской диалогичности, романтической иронии. Во многих случаях она обращается также к историческому и личному опыту писателя, к его литературному багажу и биографии.
Следует отметить, что у истоков зародившегося позднее очарования молодых писателей идеей, образом и прошлым Центральной и Восточной Европы, а также многочисленных дискуссий на эту тему, находится мир, представленный в воспоминаниях эмигрантов – Rodzinna Europa («Родная Европа») (1959) Чеслава Милоша, Eseje dla Kasandry («Эссе для Кассандры») (1961) Ежи Стемповского и Na wysokiej poіoninie («На высокой полонине») (1936-1970) Станислава Винценза. Эта традиция показывает, что польская литература «малых отчизн», развивающаяся в девяностые годы ХХ века, продолжает линию, начало которой было положено намного раньше. Оставаясь в кругу постмодернизма, проза этого направления предлагает читателям совершить путешествие в прошлое польской культуры.
Кроме всего прочего, непосредственным источником прозы «малых отчизн» 90-х стала послевоенная литература. Первое место, без сомнения, занимает творчество Тадеуша Конвицкого, Юзефа Мацкевича, Анджея Кусьневича, Влодзимежа Одоевского (проза окраин, польский термин proza kresowa) и Тадеуша Новаковского (проза социальных окраин). Эта традиция прослеживается в творчестве Александра Юревича, Збигнева Жакевича и Анджея Стасюка. Вторым источником стало творчество немецкого прозаика Гюнтера Грасса. Его Blaszany bębenek («Жестяной барабан») со временем возбудил огромный интерес к проблемам польско-немецкого пограничного региона, которые ранее не были представлены в литературе. В произведениях таких писателей, как Стефан Хвин, Павел Хюлле, Артур Лисковацки, Ежи Сосновски, речь идет о литературных поисках исторической сути «отчизн», ранее запрещенных или же недооцененных (немецкие и польские элементы в Гданьске, Щецине, Вроцлаве, Колобжеге, и в целом – на Поморье и в Нижней Силезии). Творчество этих писателей стало новым явлением в польской литературе, выражающим поиски самосознания и самоидентификации вдали от признанных культурных центров, в сфере личного опыта, индивидуального переживания, в области локальной истории и локальных событий, которые превращались в явления мифические, или же, наоборот, лишались маски мифа. Общество, судьбу которого они описывают, изгнанное со своей территории, например, с земель Восточной Польши, поселилось на развалинах немецкой культуры. Со временем культура коренных жителей и культура переселенцев перемешались, образовался своего рода палимпсест: речь идет зачастую о драматическом созвучии своих и чужих элементов. Новое течение в польской прозе не принадлежит к традиционной литературной эстетике. Оно скорее связано с абсолютно дикой привязанностью к литературной условности, литературности языка, образа, конструкции сюжета, а также наглядно демонстрирует процессы, происходящие в обществе, лишенном своих корней.
Mittleuropa?
Появившееся в начале 90-х произведение Стефана Хвина Krótka historia pewnego
żartu (Sceny z Europy Środkowo-Wschodniej) («Короткая история одной шутки.
Сцены из Центрально-Восточной Европы») (1991) могло бы стать программным
для прозы, о которой здесь идет речь. В польской поп-музыке таким явлением
можно назвать успех рок-группы „Myslowitz», так как ее название, ассоциирующееся
с немецкой традицией сегодняшней Силезии, является своего рода провокацией.
Оба упомянутых выше культурных знака указывают на интереснейшее явление
- восстановление сознания существования тесных связей с соседними культурами
и, что немаловажно, особое значение в этом процессе придается традиции
и существующим в настоящее время связям с немецкой культурой. В минувшие
пятьдесят лет Германия была страной, куда поляки эмигрировали не в политических,
а в экономических целях. В Германии живет самая многочисленная польская
община, насчитывающая более миллиона человек.
Польская литература 90-х описывает значение польско-немецких отношений в двух сферах: 1/ польская эмиграция в Германии и Австрии; 2/ присутствие в структуре польского культурного палимпсеста немаловажного элемента немецкого происхождения – в качестве уничтоженных традиций бывших немецких земель или личных отношений между коренными жителями, населяющими пограничные территории. Авторами литературы этого рода являются прежде всего эмигранты, живущие в немецкой языковой среде:
Януш Рудницки Można żyć («Жить можно») (1992), Кшиштоф Мария Залуски Tryptyk bodeński
(«Боденский триптих») (1996), Szpital Polonia («Больница Полония») (1999), но не только.
Не следует забывать повести Hanemann («Ханеманн») (1995) Стефана Хвина, Eine kleine (2001)
Артура Даниэля Лисковацкого, Bresіaw («Бреслау») (1996) Анджея Завади и многие другие.
В польской литературе девяностых годов «немецкий фактор» стал формирующей частью сознания и творчества многих писателей младшего поколения. В их понимании сегодня опыт польско-немецких отношений не может быть вычеркнут или превращен в очередной идеологический штамп. Пришло время, чтобы судьба польско-немецких отношений оказалась вне политических дискуссий, стала частью жизни, в которой политические и географические барьеры играют намного меньшую роль, чем различия в культуре или менталитете3.
Středni Evropa?
Литературная дискуссия о проблеме Центральной Европы и ее самоидентификации, начало которой было положено в 1985 году Миланом Кундерой, в Польше не может обойтись, с одной стороны, без элемента еврейской культуры, с другой, без традиционного галицкого? и австро-венгерского компонента. Разного рода «малые отчизны» особенным образом объединяет повесть Павла Хюлле Mercedes-Benz (2002). В своей повести Хюлле соединяет несколько сюжетных линий, составляющих своего рода полимпсест памяти: историю семьи, разворачивающуюся в межвоенном Львове, современный сюжет, развивающийся в Гданьске после падения коммунистического режима, ностальгические отголоски, обращения к личности и творчеству Богумила Грабаля. Все уровни и составляющие повести переплетаются между собой. Их связывает тот самый легендарный автомобиль Mercedes-Benz, появившийся в названии повести, принадлежавший деду автора-повествователя. Таким образом, соединяя польскую, украинскую, чешскую и немецкую сюжетные линии, автор создает многокультурное пространство воспоминания. Чуждые друг другу пространства в повести Хюлле превратились в литературное целое. Автор использует литературные аллюзии и цитаты. Преклоняясь перед творчеством Богумила Грабаля, Хюлле нарочито обращается к стилю чешского писателя. В повести Хюлле Львов переплетается с Гданьском, а Гданьск – с чешской Прагой. Автор старается объединить довоенную Галицию, современный Гданьск, мир Грабаля в единое целое стиля, переживания, семейного (история), личного (современность) и литературного (значение творчества Грабаля) опыта. В своей повести Хюлле доказывает, что тот мир можно описать только при помощи ностальгического языка Грабаля.
Именно повесть Mercedes-Benz в полной мере представляет современный образ Центральной Европы.
Новые интереснейшие проблемы, появляющиеся в польской прозе девяностых, - это проблемы отчуждения, конфликта, искоренения, укоренения, разрушения традиции, «изгнания» мифа из оставшихся элементов локальной культуры, притом без политического подтекста и сопутствующих ему деформаций (как это имело место в польской миграционной прозе 50 - 80 годов, описывающей процесс освоения северных и западных Вновь Обретенных Территорий (Ziem Odzyskanych), проблема диалога, взаимного проникновения или же, наоборот, отталкивания культур, создания литературного героя нового типа, которым не обязательно становится поляк (немец, поляки в произведении Хвина Hanemann, немцы в произведении Лисковацкого, чешский писатель в повести Хюлле и т.д.), а скорее персонаж, выражающий некое особое отношение к Польше, польскому характеру и польской проблематике, уже не обязанный любой ценой защищать свою идентичность, в том числе национальную.
Галиция, Виленщина...
Традиционная тема, присутствующая ранее в польской литературе, - ностальгия
по территориям, лежащим к востоку от Буга и Немана, сегодня отошла на второй
план. По крайней мере, в смысле количества произведений, затрагивающих
эту проблематику. С точки зрения их качества, по-прежнему трудно прийти
к какому-либо окончательному выводу. Наиболее широко известные литературные
произведения, касающиеся тематики восточных пограничных территорий (Kresów)
– это Lida («Лида») (1990) А.Юревича, Saga wileńska («Вильнюсская сага»)
(1992) З.Жакевича, Opowieści galicyjskie («Галицийские повести») (1995),
Dukla («Дукля») (1997) Анджея Стасюка. Эти авторы возвращаются к традиционным
мотивам детства, инициации, мифа, вхождения в мир истории. Особое внимание
следует обратить на два произведения Статюка – Dukla и Moja Europa. Dwa
eseje o Europie zwanej Środkową («Моя Европа. Два очерка о Европе, называемой
Центральной») (2000), последнее из которых было написано вместе с украинским
писателем Юрием Андруховичем. Dukla отличается поэтической лапидарностью,
метафоричностью и при этом сказочной живописностью. Эту прозаическую миниатюру,
автор которой описывает неповторимость самого что ни на есть обыкновенного,
провинциального, забытого всеми прикарпатского городка, можно назвать кристаллически
сконструированной реализацией идеи малой, личной отчизны.
В свою очередь, Moja Europa – это своего рода программное произведение для части поколения
польских и украинских писателей 90-х и в качестве диалога (не только по проблематике пограничных
польско-украинских территорий) является текстом необычайно важным. Несомненно, авторам присуще
разное видение истории, что не вызывает, однако, даже малейшего конфликта. Важнее другое.
До этого момента польская литература вела диалог с прошлым польской же культуры на Украине,
а так называемая kresowość была подтверждением исторического присутствия Польши в Галиции, на
Подоле и Волыни, независимо от идеологии и изменения границ. Сегодня польский писатель вступает
в диалог с настоящим украинской культуры, с ее особенностями, проблемами, с ее историческим и
недавним прошлым. Это новое явление, выход из замкнутого круга воспоминаний, идеализирования и
бесконечных возвращений к прошлому.
4. Окончание.
Мифологизация и демифологизация личного и официального мира, общественное «мы» и индивидуальное «я» писателя, попытки выявления условного характера литературы и действия, направленные в сторону деиллюзии, местный колорит и универсализм, включение в область литературы по разным причинам не проникающих в нее ранее тем и проблем – все эти черты характеризуют общий процесс, связанный скорее не с вхождением постмодернизма в польскую литературу, а с ее европеизацией. В более широком культурном смысле этот процесс можно описать как процесс возвращения польской литературе в свое время утраченных ею связей со своим ближайшим контекстом: Центрально-Восточной Европой и традицией западной культуры. Проза девяностых годов стала важным фактором в процессе возвращения польской литературы к обоим указанным выше источникам, и благодаря этому – важным фактором в преобразовании польского uniwersum культуры.
При этом развивающееся течение литературы (не только прозы) «малых отчизн» вписывается в определенные постулаты постсовременности, касающиеся деидеологизирования литературы, лишения ее националистического или государственного характера; укореняет человека в его ближайшей, почти интимной сфере культуры, истории и освобождает личность от требований и запретов, диктуемых обществом. Метапроза, обращающаяся к богатой традиции европейской пародии, приобретает силу и значение в ситуации, когда начинает участвовать в дискуссии на тему общечеловеческих, внелитературных ценностей, по-прежнему волнующих каждого из нас. Несмотря на заметные достижения в области метафикции, прозу «малых отчизн» можно назвать более обещающей, так как она обращает внимание польской литературы на новые сферы, укореняет ее сознание в новых областях, тех, которые до этого в польской литературе обходились стороной. При этом видно, что метапроза и проза «малых отчизн» не противостоят друг другу, их не разделяют никакие идейные конфликты, и поэтому оба течения часто находятся во взаимодействии, дополняя друг друга, что может быть отмечено, например, в творчестве С.Хвина, П.Хюлле, О.Токарчук или А.Стасюка.
Постмодернизм как таковой составляет существенную ценность и является двигателем многих происходящий ныне процессов, однако, я думаю, что не стоит его переоценивать и считать единственным средством, панацеей от всех болезней литературы и культуры нашего региона. В польской литературе заметную роль играют также другие немаловажные дискурсы. Будучи всецело поглощенными новыми направлениями в культуре, их зачастую недооценивают, и это является существенной ошибкой. В Польше миссия постмодернизма заключается в том, чтобы сдерживать и редуцировать остальные существующие дискурсы, а не быть доминирующей культурной идеологией. |
ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ
