И – некоторое легкомыслие, внезапный переход с предмета на предмет, недоведение
разговоров до логического конца. Так вот что интересно: все эти свойства
обнаруживаются и в «Крещатике». Не слишком дружелюбная критикесса И.Булкина,
разбирая «Крещатик» с точки зрения обычных журнальных критериев, находит,
что «Крещатику» недостает «журнальной идеи» и один номер с другим никак
не связан (нет никакой красной линии, ни тонкой, ни толстой).
Журнал носит эксклюзивно украинское название, делается в Германии, печатается
с недавних пор в Петербурге. В редакции – кто-то из Одессы, кто-то из Мюнхена,
кто-то из Питера. Кто-то – эмигрант, кто-то – абориген. То есть, журнал
не выражает чаяний и стремлений какой-либо ограниченной группы или группки
людей. Впрочем, «идея», или, скорее, подсказка, где искать идею, все же
бывала заявлена, хотя и туманно. Например, так: «Крещатик – …улица-колыбель,
крестный путь, перекресток страстей, судеб и стихов. Место встречи поэтов
и писателей, многих из которых разделяют теперь тысячи и тысячи километров».
Таким местом встречи задуман и журнал. Журнал как «улица» – идея, между
прочим, интересная и новаторская. Какой характер у улицы, такой и у журнала.
В «интернетовской» редакционной декларации (а журнал существует и в электронном
варианте – куда же нынче без этого) сказано: «…мы – перенесенная в ментальное
пространство великая киевская улица, где когда-то завязывались великие
дружбы, писались великие стихи, происходили знаменательные встречи...»
Задумываясь о собственном, хорошо знакомом мне городе и о ЕГО главной улице
– Невском проспекте – я вижу, что это не идея, а просто золотая жила. Не
могу сейчас припомнить – был ли журнал с названием «Невский проспект»?
В любом случае такой журнал должен был бы быть одновременно прямолинейным
и снабженным множеством подвальчиков и закоулочков, и – лишенным даже намека
на «русскую азиатчину». У него могли бы быть рубрики: «Колоннада Казанского»,
«Канал Грибоедова», «Сайгон», «Торты», «Катькин Садик», «Интерьерный Театр».
В названиях рубрик отразилась бы и известная нарциссическая самовлюбленность
Петербурга. «Крещатику» такое перечисление достопамятностей не пошло бы:
Крещатик не замыкается на себя и не слишком склонен к рефлексии. Не склонен
настолько, что несколько номеров подряд на полном серьезе печатал на задней
стороне обложки «домашнюю» реплику бывших завсегдатаев Крещатика и его
литературных кофеен – «Встретимся на Кресте»... Не замечая возникающей
в этом контексте двусмысленности и не пытаясь на ней выгодно сыграть. А
можно было бы проиллюстрировать эту фразу какой-нибудь специальной статьей
обо всех киевских поэтах, кто погиб или «только» пострадал, то есть, действительно
попал в каком-то смысле на крест. «Встретимся на Черной Речке». Но Черная
речка не пересекает Невского проспекта. Зато на углу Невского и Мойки,
находится знаменитая кондитерская Вольфа и Беранже, где в наше веселое
время на том месте, где должен бы стоять швейцар, посадили огромного воскового
Пушкина с выкаченными глазами эфиопа, так что все входящие пугаются до
смерти. «Встретимся у Вольфа и Беранже!» Придуманный мной журнал «Невский
Проспект» непременно обыграл бы подобную фразочку. Но ее не было и не могло
быть, поскольку кондитерская прекратила свое существование еще до революции,
а на нашей памяти встречались в «Сайгоне», которой исчез примерно тогда
же, когда возобновилась кондитерская, и из названия которого при всем желании
ничего не выжмешь. «Встретимся на Кресте». Но променад «по Кресту» невозможен.
Кто встречается «на кресте»? Разбойники с Иисусом. Распятые римлянами мятежники
– друг с другом. Приятное гостевание оказывается под вопросом.
Кстати, Булкина пишет: «во всякого рода диаспоральных, периферийных и прочих «провинциальных»
журналах есть всегда вторая – постоянная – точка опоры. Первая может быть
прокламируемая и какая угодно: израильская, киевская, германская, уральская,
вторая – всегда будет питерская». Однако этот любопытный постулат остается недоказанным. И необъясненным. Объяснение, которое предлагает критикесса, явно надуманное: «Вероятно, питерский журнальный самиздат все еще задает свою инерцию, и
по сей день оттуда исходит энергетика, диктующая некие стандарты «периферийного»
журнализма. А может быть все гораздо проще: авторы всех этих «Часов», «Сумерек»
и «Обводных каналов» переместились во времени и пространстве, оказавшись
в «Черновике», «Зеркале» и том же «Крещатике»».
Это одна из л
учших мыслимых похвал! («Все эти» «Часы» были, между прочим,
как правило, з
олотыми. И с алмазной инкрустацией). Если бы это еще была
и правда в придачу… Не видно что-то, чтобы эти авторы куда-либо переместились.
Переехали в автобусе. Был одно время питерский же «Вестник новой литературы»,
где они, действительно, некоторое время кучковались. А где они сейчас,
да еще чтобы все вместе?…Нет такого места. Поодиночке – другое дело. Елену
Игнатову, уже давно живущую в Израиле и ни в какие группы не входящую,
«Крещатик» один раз опубликовал, было дело. Кривулин, Царство ему Небесное,
тоже здесь печатался и вообще принимал участие. И все… Петербург, конечно,
славен своей бузиной, но Крещатик все-таки – улица киевская. Ну ничего
общего.
Но «Крещатик» со своим названием, со своим топосом – игр не водит. Он предельно серьезен. Одна из редакционных деклараций выглядит так (впрочем, сейчас она с обложки уже исчезла*): «Сегодня, когда география русской литературы стала одним из уникальнейших явлений мировой культуры, журнал видит свою задачу в том, чтобы донести до читателя этот единый и многообразный мир слова. Он открыт живой речи вне всяких программ и ограничений: речи, как феномену дыхания, слуха и тоски по совершенству». Расшифрую: «Крещатик» неразборчив в выборе стран, городов и весей, то есть, изъясняясь формально, является журналом международным. Каких только авторов на его страницах не побывало: из Америки, из Дании, из Уфы, ну и, разумеется, Петербурга и Москвы, куда же без них. Да и «место привязки» – Германия – широко представлена. То есть, украинским русскоязычным поэтам и писателям ни форы, ни преимущества. Иногда «Крещатик» фактически предоставляет номер какому-нибудь одному «локусу» («Сегодня в гостях у «Крещатика» поэты Одессы», или, скажем, «поэты Израиля»)**. В этом есть плюс (локус к локусу летит, локус локусу кричит…), но есть и минус («А с кем я завтра выпью/ Из тех, с которыми я пью сейчас?») Впрочем, это недостаток ПОЧТИ всех литературных журналов: редактора заботятся больше о композиции номера, нежели об освещении литературного процесса, а потому набирают в каждый номер новые имена, вместо того, чтобы знакомить читателей с тем, «чего новенького» написал «ведущий» поэт или прозаик журнала, и как он откликнулся на те или иные колебания атмосферы. А почему? Потому, что каждый журнал занят сам собой, а не пресловутым литературным процессом, отражать и осмыслять который он призван. В идеале, журнал должен держать палец на пульсе литературной ноосферы, а не строить из себя отдельное произведение искусства. Но этого идеала пока что-то не видно. Кажется, его могло бы достичь «Дикое Поле», этот журнал имеет право пользоваться привилегиями «дикости» и отказаться от следования классическим образцам, не нагружать свободного пространства своих степей маленькими парфенончиками. Тем более, что оно и без того нагружено уже отнюдь не столь маленькими шлакопирамидами… А «Крещатик» и не ставит перед собой задачи превращения себя в отдельное соразмерное произведение искусства. Он не занят исследованием экосистемы реки времен, не прихорашивается, разглядывая в воде собственное изображение, он сидит над водой в видавшем те еще виды старом балахоне и ловит рыбку, большую и маленькую. «Сижу, старик, у вечных вод / И тихо так пою… / И солнце каждый день клюет
/ На удочку мою». А одна рыбка дважды на крючок не попадается. Вот и не знает общественность: написал ли чего новенького, скажем, Тарас Махринский? И даже появившаяся совсем недавно рубрика «Книжное Обозрение» выглядит скорее как театр одного актера (Андрея Пасуева), как отдельное художественное произведение, а не как прилежная, всеохватная констатация свежих фактов книгопечатания.
Второе положение программного утверждения гласит: «Журнал видит свою задачу в том, чтобы донести до читателя этот единый
и многообразный мир слова». Скорее, наверное, все же не «задачу», а «сверхцель». Поскольку задачи ставятся обычно все же выполнимые. Если бы написать – «журнал надеется приоткрыть перед простыми читателями и почтенными подписчиками этот единый и т. д.», формулировка стала бы куда точнее. Поскольку «приоткрыть» дверь в этот мир «Крещатику» безусловно удается. Ибо печатает он много всякого хорошего и разного.
«Он открыт живой речи». Не открыт, не верьте. Он открыт только литературной речи. Это «Дикое Поле» открыто живой речи. «Крещатик» чужд интерактивности. Ни раздела «Письма», потому что не пишут нынче представители многонациональной русской читательской массы писем в литературные журналы, а только в Интернет или в газету. («Дикое Поле» – исключение). Ни даже критических статей на тему уже опубликованного. Вот разве что я сейчас. Но я скольжу по верхам. А опубликуют ли мою статью в «Крещатике»? Это еще бабушка надвое сказала.
Таким образом, у авторов «Крещатика» не возникает вожделенного контакта с читателем. Им не только не дано предугадать, как их слово отзовется, но даже и выпытать, как оно, будучи уже сказанным, отозвалось. Разве что какой-нибудь интернетовский критик – по должности – удостоит мимолетного внимания. А хочется, чтобы не по должности, а чтобы по велению сердца…
Формулировка «речь, как феномен дыхания, слуха и тоски по совершенству» – как покажется не только мне – безнадежно размыта. Всякая речь – феномен дыхания, но отнюдь не всякая выражает «тоску по совершенству». Бывает речь, которая выражает только тоску по утреннему стакану рассола. Здесь, очевидно, имелась в виду художественная речь. Но ведь и художественная речь иной раз никакой тоски по совершенству в себе не содержит.
Чуть более информативны слова «вне всяких программ и ограничений». Хотя и они не точны: как это – без ограничений? Ограничения – есть. Например, «Крещатик» не занимается политикой. (Как говорится в более поздней по времени «интернетовской» декларации: «…мы ориентируемся на талант и подлинность, а не на соответствие духу времени
и тем более не на принадлежность к той или иной литературной группе. Мы
– в неустанном поиске новых имен, неизвестных авторов, где бы они ни жили
– в Киеве, Петербурге, Иерусалиме, Нью-Йорке или Мюнхене»). А вот стилистических и жанровых ограничений и правда нет. И это соответствует старому, уже почти мифическому имиджу киевского проспекта: по нему течет в обе стороны самая разнородная толпа. И каждый прохожий мечтает о своем: кто ищет столовку, чтобы подкрепится галушками, кто хочет настоящего вишневого сока из допотопного «конуса», кто спешит в подземную кофейню. Это вам не какой-нибудь элитарный клуб. Например, в кофейню при художественной галерее «Борей» в Петербурге чужак не сунется. И не только потому, что кофейню там нужно еще найти. При условии, что заранее осведомлен о ее существовании. Иначе ни за что не найдешь. А еще и потому, что завсегдатаи тут же смерят его таким взглядом, что он сразу пожалеет о своей дерзости. Нет, нет, снобизма, элитарности, групповщины – вот этого в «Крещатике» не держат. Истинно в духе древней улицы. Вот за что люблю «Крещатик»! Островок нормальности посреди победившего абсурда.
В последнем номере за 2002 год опубликован «внутриредакционный» разговор, в котором редакция впервые заявила о своем желании создать журналу «бренд, и, желательно, не один». Н
о в самом разговоре к созданию бренда члены редакции так и не приблизились, определяя журнал скорее чисто апофат
ически – а именно, решительно отмежевываясь от любых забот о туманной «актуальности». См. «интернетовскую» декларацию: «…истинно талантливые вещи не становятся «неактуальными», да и критерии
«актуальности» никем не установлены». Журналу не то чтобы очень интересно внимание «актуальных» критиков и «фактор присутствия» в наполовину дутой литературной «элите». Его интересует только отлов русскоязычных литераторов, рассеянных по поверхности планеты. Цель – создать «не фрагментарный, а целостный образ мира». Т.е. «Крещатик» не собирается гордо противостоять чему бы то ни было, кроме бездарности. Всем разрешается прогуливаться по древнему шляху. Правда, задача «создать целостный образ мира» тоже невыполнима. Я бы на месте редакции сформулировала эту мысль несколько иначе, например: «открыть двери для всякой твари», подающей признаки жизни. И закрыть – для нежити, эту жизнь симулирующей.
«Крещатик» можно было бы обвинить даже в некоторой жадности: он печатает много прозы, много стихов, не брезгует переводами, любит «чего-нибудь смешного» и держит раздел юмора (т.е., лучше сказать, раздел иронической литературы, а то кто-нибудь подумает – колонку анекдотов. Нет, нет). Что касается прозы: меня лично как непрозаика восхищает, – много же люди прозы пишут, однако! Да еще длинной какой! Столичные толстые журналы от нее просто лопаются, но и на «Крещатик» хватает. Причем проза эта часто еще и хорошая. Настоящими открытиями «Крещатика» были: Сергей Воль из Луганска, сразу и поэт, и прозаик, и переводчик, исчезнувший, увы, в неизвестном направлении (по словам главного редактора) («Мне, например, свойственны ощущения скорее пастыря, чем агнца. Даже если
судьба ставит на четвереньки – недостойно мудреца блеять и бодаться, следует
претерпеть со смирением, а то примут за своего и надолго так оставят» («Рыжая лисица, фаршированная ежом»)), Тарас Махринский («Сумасшедшие») («У меня вдруг заныли кончики пальцев. Я понял, что удивило меня там, в
зеркале. Там не было бабушки! Она должна была отразиться в зеркале, когда
подошла и ударила меня по рукам!.. Наверное, вспомнив об этом, я повел
себя как-то не так, потому что бабушка с мамой вдруг замолчали и посмотрели
на меня»). У журнала есть свои «прозаические» предпочтения, которые важно было бы понять, – без них программу журнала не идентифицируешь, – но я не могу понять их до конца. Кажется, наиболее близки «Крещатику» романы, в которых на арене весь вечер выступает хор сомнамбул-приколисток, веселых пьяниц эпохи семидесятых, изгоев или сочно нарисованных уродов (как в романе В.Печерского о еврейских эмигрантах в Германии). Хороший фон для вещей иного плана. Например, для того же Махринского или для романа Александра Кустарева «Похищение детей», написанного в лучших традициях сюрреалистической прозы. Всех отличных прозаиков, перебывавших здесь за шесть лет существования журнала, здесь перечислить, увы, не могу. Но без упоминания о Владимире Порудоминском – авторе как раз (исключение!) более-менее постоянном – обойтись невозможно: это проза не просто «хорошая», а высшего качества, неожиданная и интересная. «…Полдня возился вокруг черепа и уже назавтра выступил… с ошеломляющим
сообщением: в шестом нижнем зубе справа у археостегаллозавра обнаружена
золотая пломба. В желтой капиталистической прессе тотчас же посыпались
статьи о советских фальсификаторах науки, обидные фельетоны, пошлые шуточки…»
О стихах в «Крещатике» следовало бы написать отдельное исследование. Но, увы, журнал на краткий миг вызывает авторов из безвестности – и отпускает обратно. Разжимает пальцы. Я могу перечислить не один десяток фамилий ярких, но никому не известных поэтов, на которых упал луч внимания «Крещатика», но кому это поможет?
Из известных здесь промелькнули в свое время, кроме упоминавшихся выше Игнатовой и Кривулина, еще Валерий Брайнин-Пассек, Игорь Померанцев, Владимир Гандельсман, Генрих Сапгир, некоторые другие. Известный в довольно узком, но привилегированном кругу талантливейший, умнейший Вадим Перельмутер из Мюнхена. «…И нет преград. И, как говорится, броня крепка./ И танки панически, самоубийственно
быстры, / Не желая лишиться лакомого куска. / И, в общем-то, скучно смотреть
/ на то, что вот-вот / возгорится из искры». Петербургский мэтр Борис Иванов («Матвей и Отто»).
Из практически неизвестных: Арье Ротман из Петербурга, лирик утраченной временем силы и искренности. Его кто-нибудь знает? Вот именно: никто (Ротмана не буду цитировать – его стихотворения можно приводить только целиком). Арсений Ровинский из Копенгагена. А Мария Галина – известна она или нет? Ну, она из Москвы, у нее, может быть, какой-то свой круг почитателей есть, я не осведомлена. Петербуржца Александра Гуревича напечатала, в порядке дани поэту, умершему молодым, «Звезда». А если бы он и ныне здравствовал? Так и печатался бы изредка – эксклюзивно – в «Крещатике»?
Но – повторяю – сейчас я не занимаюсь «отслеживанием» на страницах «Крещатика» ВСЕХ талантливых поэтов, здесь опубликованных. Их слишком много. На порядок больше, чем прозаиков. Это будет отдельное исследование.
Кроме прозы и поэзии, держится в журнале еще и раздел эссе – «Контексты». Интернетовские критики ехидничают: дескать, иной раз в крещатиковский раздел эссе попадают статьи «необязательные и ученические». Но попадают-таки и крайне интересные – просто им тоже судьба кануть, пропасть без отклика, раз уж некому откликаться и кругом глухая пустота, в которой рыщут и ищут поживы одинокие, но недоброжелательные зоилы. Один из самых интересных постоянных эссеистов в «Крещатике» – Борис Херсонский (он же в придачу и замечательный поэт). Неизменно интересны статьи Греты Ионкис из Кёльна (и воспоминания ее оказались не менее интересны). То есть, общей концепции журнала нет, зато всегда что-нибудь для себя да выхватишь. «Крещатик» опубликовал лучшую из попадавшихся мне на глаза рецензию на солженицынские «Двести лет вместе» – пера Александра Мелихова («…национальная вражда – в ее самом опасном, бескорыстном аспекте – проистекает
из нашей детской готовности жить выдумками, из доверчивости к слухам, преданиям
и к бескорыстию в зле наших врагов»).
Журнал прикреплен к фонду Параджанова. А потому то и дело публикуются «параджановские» материалы. Письма из лагеря. Воспоминания о Параджанове. Эксклюзивно предоставленные материалы. М.б., считать «Крещатик» параджановским коллажом, только словесным? Ну, разве что…
Мое мнение строго субъективно. Возможно, адекватно понять дух «Крещатика» может только тот, кто съел на этой улице пуд соли или, по крайней мере, собрал этот пуд за пазухой советского времени на протяжении долгих лет. Но мне мил мой приватный миф об этой улице и об этом журнале. Конечно, выходить журнал начал не в советское и не в перестроечное время. Он начался во времени эмиграции – или в ее безвременьи, в ее ином времени. Формально – в 1997 году. Однако вскарабкаться (или спуститься) по диахронической вертикали я в отношении «Крещатика» почему-то не могу и сбиваюсь на синхроническое растекание лужей по асфальту. Будем так и считать: моя статья есть лужа, растекшаяся по корявому асфальту настоящего (очевидно, что это асфальт далеко не германский). А исторический пу
ть «Крещатика» – отражение в этой луже близрастущего дерева. Ствол дерева – главный редактор, Борис Марк
овский, поэт. Но он – лирик малых форм. А тут нужен эпик. Рефлектирующий. Потому и нет «круглого стола». В «Диком» же «Поле» рефлексия – способ существования. А, главное, рефлексия эта осуществляется на фоне приязненной семейственности. А в «Крещатике» «семейственность» не проходит. Авторы друг с другом и с читателями никак не связаны. Нет даже отдела писем. А если кто что и напишет – то разве что в виде статьи «Открытое письмо». Прошел пешеход по «Крещатику» – и исчез навеки. Даже если успел что-нибудь спеть или хорошо наскандалить. С одного конца вошел, с другого вышел. Как поживают «поэты Сыктывкара»? Вылетели в другое ухо. Я не говорю, что это недостаток; я изучаю феномен. Но для ветеранов «Крещатика» знаменитый киевский проспект – не аэродинамическая труба, а нечто иное. Друг другу они, как упоминалось выше, говорят: «Встретимся на Кресте». В первом – раритетном – номере «Крещатика» был раздел «Об авторах». Страшно жаль, что журнал от него отказался – этот список был похлеще остальных материалов. «Умер в лагере», «был найден замерзшим в подворотне», «покончил с собой в возрасте тридцати лет», «уехал в Израиль и заседает ныне в кнессете», «уехал в Штаты и спился»… И вот встречаются в журнале – подлинно «на кресте». Я вполне понимаю редакцию – из номера в номер такой раздел вести невозможно. Судьба многих осталась неизвестной, а иные авторы не спешат предоставлять сведений о себе. Но я-то видела первый номер. Я могу пофантазировать и «реконструировать» – пусть неправильно – шлейф судьбы, который тянется за каждым автором. Однако хорошо было бы все же этот раздел восстановить…
Впрочем, нельзя сказать что «Крещатик» совсем уж равнодушен к индивидуальным судьбам. Иногда – правда, анонимно, как бы не от лица редакции, а «на общих основаниях» – печатаются небольшие компаунды, посвященные отдельным людям (раздел «In memoriam»). Одним из самых удачных был материал про поэта А.Цыбулевского. А почему именно про него? – спросят меня. А потому, что, скажем, про Сапгира (о нем тоже был материал в том же разделе) пишут много, а про Цыбулевского – почти не. Автор очерка о нем – Юрий Ряшенцев – начинает свою статью с рассказа о «тайнах проспекта Руставели», который тянется от площади Ленина (сейчас, следует думать, переименованной) к площади Земмеля. «Ленина знают все, Земмеля – почти никто». Та же пропорция, что у Сапгира с Цыбулевским. Материал с двойным дном, к тому же: улица рассказывает о другой знаменитой улице. Но отрефлектировано это не было…
Вот, пересматривала сейчас старые номера, и стало мне ясно: сколько всего нужно бы перечитать! Разве же это журнал? Это – хранилище. И при этом «черновое» – не отсортированное, не имеющее «описи». Там – копаться и копаться. Зато все опубликованное в «Крещатике» уже не канет в бездну небытия, хотя и уходит после опубликования обратно в безвестность, на что я успела посетовать выше. «Крещатик» публикует тексты ДЛЯ ЧТЕНИЯ, а не для разбора по косточкам или для запуска на орбиту литературной жизни. И не для того, чтобы проиллюстрировать ими ту или иную ведущую идею. «Недостаток» – отсутствие явного стержня – оборачивается достоинством. Количество обещает перейти в новое качество.
* И заменен – в интернетовской версии журнала – на другой: «…мы пытаемся собрать уцелевшее и отыскать пропавшее… Не все, что было написано в предыдущую эпоху, успело попасть в толстые журналы и тонкие книжицы прежде, чем изменилась ткань времени и поменялись эстетические ориентиры».
** Увы, типичная для «Крещатика» неточность: выборку из, скажем, десяти поэтов назвать «Поэты Сибири». Как будто этот десяток дает представление о поэтах Сибири. Даже если кто-то из них входит в первую – по гамбургскому, разумеется, а лучше сказать – по «небесному» – десятку |
ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ
