единству красоты и добра.
Проявление и укоренение пошлости в литературоведении или хотя бы на страницах всегда читаемой народом «Литературной газеты» – печальный знак. Особенно невесело, когда пошлости говорятся о настоящем поэте. Об Анне Ахматовой.
Статья Вячеслава Недошивина «Шестое окно» в № 24 ЛГ с подзаголовком «К 115-летию со дня рождения поэта» анонсирована на первой странице как «Три истории любви Анны Ахматовой». Годы, прошедшие после распада СССР, были отмечены столь разнообразными поворотами общественного сознания, что автор явно испытывал растерянность относительно того, что можно сказать о лирическом поэте с мировым именем. Хвалить за то, что не покинула родину, за любовь к народу? Трагический патриотизм Ахматовой не укладывается в простую формулировку, а нынешние журналисты стараются, в подражание американским, ориентироваться на упрощенное мышление обывателя. За «Реквием» хвалить и за внутреннее противостояние Сталину? Но на этой струне столько раз играли в эпоху перестройки, а кончилась эпоха локальным концом света, и ее мотивы потеряли популярность. О стихах что-нибудь толковое сказать? Так это ж надо их прочитать и понять – времени нет. Не имея за душою литературоведческих идей, решил Вячеслав Недошивин ограничиться пошлой (обыкновенной) окололитературной болтовнею.
Газетная статья позволяет не обременять себя дотошными ссылками – значит, свобода полная. Кто именно сказал ту или иную хлесткую фразу? Какая разница. Тон статьи – «вы, небось, и не знаете», - развязен изначально, бойкость мысли необыкновенная.
Здесь второе значение слова пошлость мгновенно актуализировалось. Ахматова
– прославленный поэт, представительница высокой классической традиции,
соединившей культурные эпохи «золотого» и «серебряного» веков с нашей современностью.
Все это материи серьезные, для некоторых господ обременительные и неудобные.
Раз нельзя взять нотой выше, значит, надо взять ниже. Снизить тон, снизить
оценку, пафосность отбросить, сделать невозможной.
Ахматова великий поэт? Ну что вы все о стихах, как маленькие, ей-богу! Жизнь поинтереснее всяких стихов будет. Она там, конечно, о любви писала, да. Ну, и в жизни у нее тоже, знаете ли, было. Ух, какие страсти! Кровавые! Окровавленными руками за нее хватался этот… как его… Да, Пунин его фамилия. Эффектный ход в духе бульварной литературы, и правда, позволяет некоторое время держать читателя в ожидании и морочить его обрезками причудливо перемешанных деталей из высказываний весьма различных и далеко не всегда почтенных современников. (Из них не все с нею и знакомы-то были – например, Ирина Грэм, чьи разухабистые «воспоминания» взяты из печально известного опуса М.Кралина «Артур и Анна»). Но в конце концов интригующее сообщение об окровавленных руках оказывается пошлым наигрышем: речь всего-навсего о царапине от розового шипа и о немного смешном взрыве ревности по поводу вполне невинного позднего возвращения из гостей с компанией семейных знакомых.
Правда, дочитав статью г-на Недошивина до конца, нельзя не признать, что небрежность изложения здесь не случайна. Как в высокой оде поэтический беспорядок подчинялся строгой логике воспевания, так и в статье Недошивина пошлость как единое этико-эстетическое явление становится строгим организующим моментом. Снижение идет в нескольких направлениях.
Вы не знали, с какими дикими ошибками Ахматова писала? Так вот же вам! (Как человек, не раз державший в руках ахматовские рукописи, свидетельствую: ошибок в них не больше, чем, например, опечаток в академическом издании. А знаток ее рукописей Н.И.Крайнева, сотрудница рукописного отдела Петербургской государственной библиотеки им. М.Е.Салтыкова-Щедрина, уточняет, что и эти-то ошибки обусловлены прежде всего историческими изменениями в правилах орфографии). Но ведь обывателю приятно думать, что гениальные стихи пишут не совсем нормальные люди, которые и грамоты толком не знают, да и устный язык коверкают несусветно.
Вы не знали, что «нашему обожествленному поэту» любимый человек мог в лицо сказать: «Вы глупы»? А она сама об этом рассказывала! (Ну и что из этого следует? Наверное, то, что великие поэты в жизни просто обязаны быть глупыми?) Предмет спора – а в тот момент через отношение к революции решались вопросы жизни и судьбы обоих – обозначен скороговоркой. Как нечто малосущественное. Что там говорить о революции. Зато какая женщина! Какой накал страстей! Акценты с помощью игривой интонации переставлены, и далее читатель уже не удивится тону, с каким будет упомянуто и о гибели Пунина в лагере, и о самих сталинских репрессиях: «А другого гостя этого дома – тоже влюбленного в нее – вообще расстреляют. Я говорю о Пильняке, который как раз в этот дом таскал ей дивные корзины цветов. «Женихался»!» Возникает впечатление, что все эти люди сами по себе никакой ценности не представляли, иной судьбы и не заслужили. («Родители [...], кстати, замерзнут в блокаду»). А репрессии… Ну что же об этом говорить. «Было что вспомнить, не так ли?»
Вас удивляет сообщение, будто Ахматова всерьез считала, что культурность и образованность женщины измеряется количеством ее любовников? Ахматову это тоже удивило бы. На самом деле в разговоре с П.Лукницким она выразила огорчение, что он может разделять столь странное мнение. Но игра в «испорченный телефон» у В.Недошивина вызвана не ошибкой, а вполне сознательно принятым курсом. У него своя мифология. «И я замечал, что мысль эта особенно нравится самим женщинам». Понятно, что для утверждения собственных низменных убеждений необходимо было автору именно высокое имя Ахматовой
– Герострату не прославиться без храма. Обычная позиция пошляков всех времен и народов. Но и это еще не все.
А вы знали, что не Жданов первый сказал, что она блудница? А кто же сказал? … Пожалуй, этот пункт стоит всей статьи и выражает ее основной пафос. А вот из этого кое-что может следовать. (Оставим в стороне безграмотное смешение представлений о личности автора и о лирическом герое – опошлены и то и другое). Как-то холодно делается от этой «горяченькой» статьи. Будь Ахматова жива, высказала бы предположение, что ее скоро опять «закроют на переучет». Не привет ли передал нам товарищ А.Жданов через господина В. Недошивина?
Доклад Жданова неотделим от постановления ЦК ВКП(б) 1946 года, в котором был нанесен удар по русской культуре. Ахматова и Зощенко были объявлены представителями отжившего прошлого и награждены непристойными эпитетами, которых не только интеллигентный, но и просто мало-мальски воспитанный человек в своей речи обычно избегает.
Пошлая брань была в этих текстах необходимой и закономерной. Прошлое, наследниками которого Ахматова и Зощенко действительно были, - это русская гуманистическая культура 19 века, говорившая не только о зависимости личности от общества, но и об ответственности ее за свои поступки и даже мысли, воспитывавшая не только любовь к народу, но и уважение к личности. Для тоталитарного режима такая культура – источник повышенной опасности, а слово интеллигент – бранное слово. Следовательно, необходимость опошлить, уничтожить ее – вопрос принципа.
В сталинских лагерях было принято отдавать «политических» - «врагов народа» - во власть, на издевку уголовникам, которые, по свидетельству В. Шаламова, соответственно стали называть себя «друзьями народа». «Колымские рассказы» этого писателя полны не только леденящих душу описаний лагерной жестокости, но и примеров невыносимой пошлости, душевной убогости «правивших бал» начальничков.
Единый стиль прорастал по всей властной вертикали. Когда я была студенткой
филфака ЛГУ, в году примерно 1968-м произошел хотя и негромкий, но знаковый
эпизод. Представители кафедры советской литературы во главе с незабвенными
П.С.Выходцевым и Л.А.Плоткиным (про дачу последнего Ахматова однажды сказала:
«На моих костях построена») посетили наше общежитие в порядке то ли присмотра,
то ли надзора. Посещение это имело плохие последствия для одного студента,
над кроватью у которого была обнаружена репродукция «Троицы» Рублева –
беднягу чуть не исключили и из комсомола и из университета, хотя тот клялся,
что это произведение имеет в его глазах не религиозную, а чисто художественную
ценность. Но тогда же, в тот же вечер, в другой комнате товарищ Плоткин
увидел висящую на стене гитару, взял ее в руки и лихо запел блатную песню,
так что не страдавшие строгостью вкусов студенты все же были шокированы.
Согласитесь, что здесь есть своя логика.
Впрочем, В.Недошивин этого всего как будто не знает. Нет для него разницы между бранным словом и политической акцией, нет разницы между поэзией и сплетней, нет разницы между историей культуры и низким зубоскальством, между нравственностью и ханжеством. Наплясавшись на костях, он заканчивает очень даже торжественно: «…будем помнить шестое окно от угла с Фонтанкой, где все это происходило. Окно не на Неву – в вечность!»
Эта разновидность пошлости – проблема нашей культуры.
Сменяются эпохи, литературные течения, правительства. Постановление ЦК ВКП (б) 1946 года отменено в 1988-м ЦК КПСС. Вовсю развиваются рыночные и базарные отношения. Телевизор невозможно включить из-за глупости и непристойности телевизионной рекламы. Но наша родимая пошлость отличается от экспортных продуктов «массовой культуры». У нас есть самобытная, с глубокими корнями, уходящими в седую древность. Она и бесстыдно наглая перед беззащитными и мертвыми. Она и раболепная перед былыми и, может быть, будущими начальниками. Она и с претензией на научность и культурность. Она и враждебная науке и культуре. Она и могучая. Вот только можно ли сказать: «Она и бессильная»? Согласитесь, что нашу пошлость заурядной никак не назовешь.
P.S. Действительно, не Жданов первым так лапидарно высказался по поводу Анны Ахматовой. В 1921 году Корней Чуковский опубликовал статью «Ахматова и Маяковский». Время было страшное. Статья написана хлестко. Чуковский противопоставил Маяковского и Ахматову, предельно, до карикатурности заострив их несходство. Маяковский превратился в ультрасовременного рррреволюционера–громилу, Ахматова же как воплощение старой России была названа «то ли монахиней, то ли блудницей». Все это понадобилось Чуковскому для того, чтобы воскликнуть в конце, что при всем несходстве этих поэтов он не представляет себе российскую литературу без одного из них. Необходимо присутствие обоих! Д.Е.Максимов, автор замечательной книги «Поэзия и проза Блока», по этому поводу в личной беседе высказался с грустью: «Чуковский начинал фельетонистом в Одессе, и это сказалось». Через два года, в 1923-м, Б.М.Эйхенбаум в своей книге подробнейшим образом рассмотрел некоторые формальные стороны лирики Ахматовой, более всего его занимал вопрос об ослаблении глагола, и он не счел необходимым вникнуть в проблемы содержания. Поэтому в конце работы применительно к лирической героине ахматовских стихов он без всякой ссылки повторил пошловатую фразу Чуковского. Откуда именно взял определение товарищ Жданов или тот, кто составлял его речь – не так уж и важно. Явно не писал в Америку, чтобы узнать мнение высоконравственного А.Лурье. Красочная статья В.Недошивина – это плод его собственной самобытности или проявление хронической болезни родной культуры? В любом случае она заслуживает внимания и эстетического восхищения, потому что отечественный вариант пошлости представлен в ней в совершенном выражении и может служить неувядаемым образцом для изучения этого сложного явления. |
ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ
