Под занавес своей телевизионной карьеры Лиза делала только то, за что других раньше презирала и ехидно высмеивала в своих статьях, еще когда была телекритиком. А теперь удивлялась: и почему я раньше не додумалась это сделать? Ведь так просто.
    После эфира она срывалась на гримеров, якобы к середине передачи ее лоб начинал блестеть и бликовать. За полгода уволились три гримерши, теперь взяли гримера, надеялись, что мужчина окажется менее чувствительным к дамским капризам ведущей. Все гримеры в этой новой генерации, брезгливо думала Лиза, на одно лицо. Говорят о себе: «Я – виза-а-жист», носят мерзкие футболочки, отставляют мизинчик, держа чашку.
    Увидев его утром с чашкой, Лиза, изображая демократизм, бросила:
    - И мне кофейку плеснул бы!
    - Ну, Елизавета Георгиевна, что вы? И давление скакать начнет, и зубы никаким Лакалутом не отчистите. Чай с травами. Рекомендую. Я лично составляю композиции.
    - Валяй, - хотела сказать Лиза, - небось маникюр делаешь два раза в неделю и спишь с себе подобным. Зубы мои тебя озаботили!
    Но раньше времени стервозиться не стала. Сказала только:
    - Ладно, чего-нибудь бодрящего мне, какого-нибудь тибетского элеутероккока! – и закурила с удвоенным против обычного наслаждением, предвкушая, как гример, птенчик мой, забегает, закашляется, бросится включать кондиционер и обиженно засядет в углу.
    Но Дмитрий, птенчик-визажист, субординацию усвоил и недовольства не выказал. Терпеливо дождавшись, пока Лиза затушит сигарету, накрыл ее гримировальной накидкой. Он считал своим фирменным знаком то, что, в отличие от собратьев по кисти, творящих по запросу собственного «я», всегда прислушивался к пожеланиям того, кого тонировал, пудрил и красил.
    - Елизавета Георгиевна, закройте глаза, опустите голову. Минутку на расслабление мышц. Кем вы себя представляете сегодня?
    - Гретой Гарбо, спаситель ты мой.
- Не обессудьте, Елизавета Георгиевна, но для этого придется выщипать процентов шестьдесят пять бровей, а у нас нет времени перед эфиром.
    Понятно, смекнула Лиза, демонстрирует мне свою киношную эрудицию пополам с профессиональной твердостью. Один – один.
    - Ладно, рисуй что хочешь, чего уж там. Все равно до экватора не дотянет, потечет.
    - Пять минут до эфира, - сказала режиссер. – Лиза, кстати, Мочульского все еще нет, так что ты как-нибудь обыграй там его отсутствие. Три минуты, две. Соберись! Начали!
    «Ни хрена себе – обыграй! Ток-шоу без героя. Чертовы номенклатурные козлы! Со всех сторон подведут и еще недовольны останутся!» И вслух, в камеру:
    «Здравствуйте! Сегодня среда, 21 марта. День весеннего равноденствия. И мы говорим о том, как влияют на нашу жизнь природные и погодные условия. Меня, напоминаю, все так же зовут Лиза Соколовская».
    Первым высказался профессор-метеоролог. Потом манерная дама в дорогой и легкой не по погоде одежде жаловалась на сезонную мигрень: «А вообще я циклотимичка, так мой доктор говорит. Реагирую даже на перепады эмоциональной атмосферы в том месте, где нахожусь».
    Лиза подняла брови: «Вот сейчас я обзову тебя сучкой крашеной, поглядим, как ты хлопнешься в циклотимический обморок!»
    «Мочульского нет! – орала в наушник режиссер. – Звонил из пробки. Лиза, потяни еще минутки три, соображай!»
    «Отыграюсь, надоело все», - подумала Лиза, мгновенно реагируя в микрофон: «Мы надеялись, что следующим гостем в нашей студии станет Алексей Леонидович Мочульский, возглавляющий в городе комитет жилищно-коммунального хозяйства. Очевидно, неустанная забота о нашем с вами благосостоянии помешала господину Мочульскому прийти на передачу, куда он был зван еще три недели назад». «Это лишнее! – строго сказали в ухе. – Он приехал».

                        * * *
    Мама есть мама. Она не может понимать твоих запросов, твоих амбиций. Ее не волнует, что ты уже полтора года ведешь дневное шоу, кочевряжишься изо всех сил, встаешь в семь, ложишься, даст Бог, в час. Но никто и не думает предложить тебе что-нибудь по-настоящему серьезное: возглавить отдел или вести вечерние новости – мечта, самая серьезная должность, дальше на их канале расти некуда, дальше – только в руководство. Вечерние новости она хочет с юности. Но всегда считалось, что у нее не тот психотип. Слишком много субъективности. Лишние эмоции при подаче информации. А мама? Когда успевает, она смотрит Лизино шоу, ругает гостей, которые перебивают ведущую. Маме – что? Ей бы внуков. Хотя бы одного.
    «Мама, вот удивительно, - говорит Лиза. – Ты студентам с таким восторгом рассказываешь о всех этих барбарах, юлиях, машах арбатовых, а ведь это они учат женщину не быть бабой. Не самой рожать, а само-выражаться».
    Бедная мама, к каким наивным хитростям она прибегает, чтобы ее разговоры о семье не наталкивались на Лизину непрошибаемую иронию.

                        * * *
    После эфира Лиза ест винегрет. Розовые и бордовые кубики на желтой тарелке. Не нравится и не хочется, но день все равно испорчен и незачем его вытягивать с помощью еды вкусной и вредной.
    - Типа пост? – ерничает, подсаживаясь за стол, желчная режиссерша.
    - Типа диета. – Лизе не хочется обсуждать прошедшую передачу и слушать анализ своих неблагонадежных эскапад в сторону власти. – Адольфовна, я знаю все слова из тех, что вы для меня заготовили. Я даже знаки препинания в вашей речи могу расставить. Но, честное слово, чисто по-человечески, не по работе, неужели не противно вам это чиновное хамство, эта жизнь под их колпаком, а?
    - Соколовская, пойми, - говорит спокойно Татьяна Адольфовна. – Я на этом телевидении 21 год и уходить не собираюсь. Думаешь, некуда потому что? Ничего подобного! Мне тут нравится, а административные болваны из нашей официальной крыши – для меня это как погода: дождь, гололед. Неприятно, но от меня не зависит. Я вот зонтик возьму или резиновые боты надену. И нипочем! А завтра вообще погода может поменяться.
    - Я пойду. До завтра, Татьяна Адольфовна. Гример наш – ничего, да? Как-нибудь сделаем передачу про гримеров.

                        * * *
    Убить вечер. Когда-то Лиза не знала, что это такое. Работала репортером: возвращалась поздно, падала замертво. Думала – утром не встану. Но утром – откуда что бралось – новые силы, новые идеи, планы. Скорее бежать, завтрак на ходу, «мамуль, пока!», вместо сердца – секундомер. Взрыв метана на шахте. Как успеешь на шахту, в больницу, кругом? Думай, Соколовская, думай! Успела. Так, вот здесь вот поставим официальную версию, здесь – мнение независимых экспертов (позвоню в Киев, хоть ночью!), здесь – фотографии, крупно (напрячь фотографа!) Но главное, главное – рассказ очевидцев, эмоции родственников, боль со страницы.
    Вопли и человечинку в редакции зовут «лаптями» или «портянками», заказной материал – «джинсой». Лиза не фарцовщица и не модница, все больше по лаптям. Она сама так решила и ценила себя за это. Не станет за спиной редактора «перетирать» со спонсорами. Зато – и за это ее считают чудной – в любую глушь-тмутаракань, к какой-нибудь бабке Анисье, которая видала Махно. Лично! (И Лиза, и бабка). Или к многодетным, у которых крыша течет и мыши. Когда настала пора пышных презентаций, Лизу на них не звали, не тот калибр. Коллеги возвращались с фуршетов размягченные, статьи писали паточные.
    - Прызентанты пришли с прызентации, - фыркала Лиза, пила крепкий кофе, презирая их халявное шампанское.
Зато никому в редакции не шло столько писем – откровенных, слезных, ругательных, жалких, интересных, игривых. «Здравствуй, дочка. Прочитала в твоей статье, как живут пенсионеры в Старомихайловке, да и подумала…», «Уважаемый корреспондент, приезжайте к нам в поселок освещать открытие казино «Империя»…», «Здравствуй, Лиза Соколовская! Вот читаю я тебя и думаю: не ты ли та женщина, с которой мне идти по жизни…»
    А еще Лиза писала критические очерки – о книжках, фильмах, телевидении. И как-то лихо и зло это выходило, без привычной по репортажам растроганности и человечности. «Комплексы и компенсация», - комментировал Лизин коллега Извицкий, завидуя, впрочем, в свою очередь, остроте мысли и детской непосредственности ее языка.

                        * * *
    Повзрослела Лиза внезапно. Так ей показалось перед тем как исполнилось 30. Она не отмечала юбилей и только твердила весь день про себя: «Упал 30-й мой год, как с плахи голова казненного…» Ей думалось, что она переросла репортерство, захотелось солидности. «Прызентаций приспичило», - сказала она редактору. Тот не понял. Тогда Лиза ушла на телевидение. Надо было что-то поменять. Психологи советуют: обстановку в квартире, мужа, работу – раз в три года. Поменял, и еще три года живешь спокойно.
    Нет, спокойнее с переходом на телевидение Лизе не стало. Но именно тут расцвело пышным цветом то, что она в других ненавидела, а в себе сначала не подозревала, а потом душила: циничность. Ей теперь казалось, что всех, с кем общается, она видит насквозь, и эта чужая внутренность насквозь черная и гнилая. И Лиза не сдерживала себя, острила, отбривала, язвила. Бросала в лицо. Амплуа злыдни закрепилось за ней прочно и быстро. Попасть на язык к Соколовской приравнивалось к аутодафе, ее сторонились и не любили, знали, что изысканной бесцеремонностью она может довести до слез даже гостей в студии. Парадоксальным образом Лизина заэкранная популярность росла и ширилась. Ее узнавали в клубах и ресторанах, непристойные предложения делались все пристойнее. Руководство удовлетворяло мелкие прихоти: меняло осветителей, не требовало пунктуальности, спускало фронды, где-то через сезон забрезжили наконец вечерние новости. «Сегодня в полдень Лиза Соколовская научит вас жить!» - уверенным баритоном сообщал телевизионный анонс.
    А Лиза до тошноты, до желудочной колики ощущала, что жить так, как она живет, нельзя. Неправильно и нельзя. Но только уже не могла ни объяснить, ни вспомнить – почему.