ЭСТЕТИКА

    В повседневной жизни мы достаточно легко отличаем живое от неживого. Скажем, когда звучат высокие слова, а мы все же чувствуем, что «что-то тут не так». Когда мы долго представляем себе, как будет происходить встреча со старым другом, или каким прекрасным будет концерт великого артиста, - и вот это событие происходит, но нисколько не затрагивает нас. То есть мы явно чувствуем отсутствие чего-то важного.
    Бывает и наоборот, когда мы чего-то главного не чувствуем. Один из осужденных за шпионаж так объяснял свои действия: когда я передавал документы, я абсолютно не осознавал, не чувствовал это как предательство. – Даже если это придумано, то психологически точно: в самом деле, ну, чем похожа передача бумаг на предательство родины?
    Судя по выражению «прийти в чувство», чувство – это конечный, а не исходный пункт. Как нет «простого человека», человек – это всегда плод развития, так и чувство – венец, а не начало. Даже если оно вспыхивает мгновенно, можно сказать о нем, как Римский-Корсаков в ответ на вопрос, за какое время он написал одно из своих прекрасных маленьких сочинений: «за десять минут – и всю предшествующую жизнь».
    Эстетика – дисциплина, которая занимается чувствами, насколько они произведены артефактами, возникшими в человеческой практике. Например, есть лук, есть колесо, которые порождают эффекты упорядоченного действия, не известные в природе без человека, и эту же упорядоченность, регулятивность сообщают чувствам человека: человек, включающий и выключающий свет, пользующийся электричеством, не способен думать, что гром происходит оттого, что божество грома ездит по небу на колеснице.
    Современный мир стоит на самодеятельности. Откройте газеты, включите телевизор и посмотрите на огромное количество действующих лиц: ни в одной мифологии, ни в одном литературном произведении вы не найдете столько персонажей. «Звездами» (кино, ТВ, журналистики) оказывается любой, «человек с улицы». Миф об успехе – чистильщик ботинок, становящийся миллионером, - регулярно осуществляется. Но у него есть техническое обеспечение – непрерывное образование, которое как раз отличается такой регулятивностью.
    Характер образования изменился.
    Оно нацелено не на оценку материала, - соотнесение с готовой нормой, - а на преобразование.
    Из жизни не исчезает элемент романтизма как особого ощущения мира. Национально-освободительные революции, культурные революции, научно-технические революции, сексуальные революции – все сделали «мы с вами». Природа, музыка в качестве стиля жизни; наркотики; повальное увлечение спортом; газеты (радио, телевидение) – это все не выдумаешь («нарочно не придумаешь»), но, тем не менее, это именно выдумано. Можно ли сочинить, как все читают детективы и фантастику? Нет. А это есть.
    И вот тут мы можем отметить «естественное» различие: хороший детектив / плохой детектив, хорошая фантастика / плохая фантастика. Даже самый мало интересующийся этим человек проведет такое различение. А это принципиально отличает нас от людей того мира, в котором области труда и отдыха были настолько разграничены, что любое развлекающее произведение, исполнение принималось с благодарностью – как из первого стихотворения мы узнаем о поэзии больше, чем из тысячи последующих. Это не значит, что не было критерия оценки, просто он совпадал с оценкой выхода из мира житейской нужды в мир свободной игры. Теперь же это – отдельная область суждения.
    То есть это не «естественное чувство», а «чувство-теоретик».
    Отсюда – эстетика, в согласии с принципом «не оценка, а преобразование», занимается вопросом о том, как преобразовать чувственность. И ключевая фигура здесь – любители. У человека должен быть этот начальный опыт, как закон может опираться только на подготовленных граждан.


ЛЮБИТЕЛЬСТВО

    Повторимся, что ключевые фигуры современности, основоположники: Станиславский, Маркс, Фрейд, Чаплин, Дарвин, Ницше; импрессионисты и постимпрессионисты (Сезанн, Ван Гог, Моне); Гриффит, Эйзенштейн, Довженко, Вертов – но и Гитлер, Ленин, Сталин, Муссолини; (список можно продолжать) – любители.
    Неофициальные, негосударственные формы общественной деятельности – от экономической до религиозной: политические партии, сыскные конторы, частные фирмы, потребительские сообщества, объединения коллекционеров, временные научные коллективы, художественные проекты, религиозные секты и так далее – охватывают все области жизни и выступают первой ступенью сотрудничества.
    Их отличает (и это постепенно становится общей установкой) ориентация на конкретные решения: конкретный больной, конкретный ученик, конкретная политическая ситуация, конкретные произведения, конкретные бытовые находки – например, как быстро избавиться от насекомых с помощью подручных средств, вроде уксуса, или почистить одежду, используя сок растений.
    Во всех случаях людей объединяет любимое дело. Но из этого и вырастают все основные вещи: по выражению Шоу, профессия – это заговор специалистов против дилетантов; специализироваться же можно во всем. Дальше можно развивать это, пользуясь символическими техниками.
Вершиной развития любого такого занятия становится фигура, которую можно назвать «вдохновителем». Сократ, Будда, Иисус, Франциск и т.д. В таких случаях могут говорить о каком-то деятеле как о «совести театра», «совести литературы». Совесть и есть сознание, предельно ясное и отчетливое чувство.
    Это чувство шире отдельного предмета. Здесь можно говорить скорее о расширении интуиции, о трансформации чувственности и способности непосредственно схватывать вещи, не относящиеся к узкой специализации. Один из современников Пушкина вспоминал, как во время эпидемии холеры знакомый его дяди, подозревая, что причиной смерти того была холера, не входил в комнату, где отпевали покойника: «Александр Сергеевич уверял, что холера не имеет прилипчивости и, отнесясь ко мне, спросил: «Да, не боитесь ли и вы холеры?» Я отвечал, что боялся бы, но этой болезни еще не понимаю. «Не мудрено, вы служите возле медиков. Знаете ли, что даже и медики не скоро поймут холеру. Тут лекарство один кураж, кураж и больше ничего». Я указал ему на словесное мнение Ф.А.Гильдебрандта (известный хирург, профессор хирургии, а затем анатомии и физиологии в Медико-хирургической Академии в Москве), который почти то же говорил. - «О, да! Гильдебрандтов немного», - заметил Пушкин».
    Когда говорят, что в каждом гении сидит ребенок, речь идет именно о развитом состоянии первого любительского впечатления. Если же оно не развито, человек остается инфантильным, «инфант террибль», в полном соответствии с формулой наши страхи – нереализованные возможности любви: ведь недостатки это продолжение достоинств. Разделяет реализовавших и не реализовавших то, что первые оседлали своего конька, тогда как другие остались пехотой, «инфантерией». Конный же человек, как известно, это всадник, аристократ; рыцарь (когда удалось этого достичь, оно в самом деле естественно: привычка - вторая натура, и можно говорить об этом как о простом; Рильке писал о Родене, что у него под конец жизни вдохновение стало естественн ым состоянием). И быть им может каждый.


ТВОРЧЕСТВО

    Любитель непременно занят творчеством: это же само-деятельность – никто не писал того, что я хотел прочесть; пришлось сделать это самому.
    Слово «творчество» оставляет у нас впечатление чего-то чрезвычайно хорошего, от чего «захватывает дух». Кто-то вспоминал, как его отец, когда они всей семьей гуляли, либо занимались делами дома, - и случалось что-то примечательное, восклицал: – Вот оно! – и вся семья должна была оставить другие дела и созерцать то, что заслуживало внимания.
    Творческая личность заочно воспринимается нами как «фонтанирующая сила», «генератор идей». Но если все дело в том, чтобы остановить внимание – как когда ребенок восклицает: – а король-то голый! – то сила в этом. И в самом деле, известна определенность, узнаваемость творческой личности; та же «монотонность» - одного не спутаешь с другим: Баха с Моцартом, Станиславского с Мейерхольдом: у каждого «свой почерк». Т.е. это мы более «подвижны», чем те, кого называем творческими личностями, а они способны сделать паузу.
    При этом остановка происходит – на очевидном. Украинский педагог Сухомлинский рассказывал, как однажды он повел свой класс в поле, и найдя место, где деревья были живописно разбросаны по склону холма, попросил ребят сказать, на что это похоже. Дети включились в игру, наперебой предлагая один, другой, третий, четвертый вариант. И только один мальчик молчал, не говоря ни слова, хотя напряженно думал. Когда же прошло довольно много времени, он произнес: – Это разъяренный бык бросился рогами на скалу, не смог одолеть ее и остановился. Смотрите, вот сейчас он как будто напрягается, вот-вот отодвинет обрыв... «И тут все образы, которые как будто столпились вокруг нас, отлетают. Мы видим, что куча деревьев в самом деле похожа на застывшего в бессильной ярости быка. Дети защебетали: вот как он уперся ногами в дно оврага; смотрите, как выгнулась у него шея - наверное, жилы дрожат, а рога воткнул в землю…»
    Т.е. очевидное, то, что освоено и освящено здравым смыслом, служит пробным камнем, на котором проверяется (и приземляется; и заземляется) полет фантазии.
    Обычное (и в этом творчество) должно быть увидено собственными глазами, - которым ты в этот момент не веришь, - как это же самое, однако чудом ставшее: слово – Словом, настоящее – Настоящим, человек – Человеком.
    Поэтому нас тянет к великим людям: мы находим в них себя. Мы признаем в них то, что известно нам по самим себе (образ Божий), но упорядоченное и сделанное более доходчивым. Этот образ здесь исполнен с бОльшим мастерством.
    Поэтому в литературе, величайшие сюжеты – просты: они о том, как мы рождаемся, живем и умираем. То, что происходит в этих измерениях, касается всех. Если какие-то события в них вписываются, органично входят в эту связь, то они имеют столь же всеобщий смысл. Почему слово может убить, и слово может оживить. Почему все гениальное просто.
    Великие сюжеты и великие души: речь идет о величинах. В этих величинах все и измеряется. Человек может быть только великодушным. Быть великодушным – единственный способ быть человеком (и если современность нам раскрывается через человека, то все существовавшие когда-либо великодушные люди - и есть современники).
    То, что не дотягивает до этого уровня, величины – в счет не идет. Человек может быть недорослем.
    Но верно и обратное: если ЭТО сбывается, если искомое налицо (и перед нами личность), человек сохраняет лицо. Защититься от ненастоящей любви можно только истинной любовью, от ненастоящей дружбы – только настоящей. Вопрос не в том, будут в жизни человека любовь, дружба или нет – а в том, какими они будут: человеческие проявления все равно описываются с помощью символов, и мы говорим о «сребролюбии», «себялюбии», «честолюбии» и т.п. Если благими намерениями вымощена дорога в ад, то нет надобности доказывать, что хотеть хорошего люди могут.
    Если же человек был причастен этой величине, если в его жизнь это вошло, - оно защищает. Потому, что без символов человек не живет, в тех случаях, когда он неграмотно их употребляет (помните, хорошие и плохие теоретики) в противоположность обычному порядку, лекарство становится ядом. «Те, у кого болят зубы, считают всех, у кого они не болят, счастливыми. Ту же ошибку допускают бедные в отношении богатых», - писал Шоу.
    Творчество, которое суть только приведение себя в движение, в порядок (потому что движение требует координации), оказывается воспитанием: ведь мы питаемся порядком.

ВОСПИТАНИЕ

    Главное в человеке – человечность. Все остальное, все способности (смелость, осторожность, щедрость, заботливость и т.д., которые могут переходить в свою противоположность) – материал.
    Человеческое существо только идет к человечности. И только своими шагами может отмерить путь. Причем путь всегда отмечен индивидуальностью: каждый сам стаптывает свою пару башмаков.
    Приходится каждый раз выходить из себя, из своего мира к неизвестному. И в меру этого человек – поэт (Маяковский называл поэзию «ездой в незнаемое»). Символы, без которых человеческое состояние не может состояться, должны быть испытаны, чтобы работать. И человек испытывает – бедность, любовь, войну.
    Все, что человек по-настоящему открывает – парадоксально. Потому что открывает он законы, а законы отличаются по своему устройству от процессов повседневной жизни.
    Во всех процессах человек видит (и переживает) множество ситуаций. А открывается ему – то, что из ситуаций не увидишь. (Ну, например, ситуативно война – это значит убивать противника, врага; сила, которая должна превосходить соперника. Бедность – это значит нехватка, это поиск, стремление достать, разными (любыми) средствами недостающее. Любовь – это, конечно, стремление к тому, что – или кого, любишь; преодоление преград. Или – вспомним случай с предательством: глаза видят только передачу бумаг). А закон – это когда иначе повернулись глаза, это язык не поворачивается сказать что-то такое, что само собой слетает с языка в бездумном состоянии.
    В песне поется: «я все смогу, я клятвы не нарушу». И оказывается, что сила не в том, чтобы делать что захочешь («входить через выход»), а в том, чтобы выполнить долг; что я его выполню – не может быть препятствий, способных помешать мне это сделать. Заметим: здесь именно удерживается универсальный порядок.
    Мама, беседуя со своей дочерью, когда в жизнь вошли новые обстоятельства, связанные с наступающей зрелостью, сказала ей: ты можешь спать с кем угодно. Смотри, чтобы не было стыдно просыпаться. – И любовь оказывается не разрушающей все порядки, а возводящей над предыдущими восходящий (и более высокий – потому что опирающийся на них).
    Человек находится в порядке, живет порядочной жизнью, только удерживая порядок, - в своей самоотдаче. И, питаясь этим порядком, конечно, сам создает себя – вос-питывая. И поэтому свободен. Потому что свобода – это когда вещь сама становится причиной себя.
    Если же говорить, неизбежно лично, о принципах, на которых строится совершенное, полное воспитание человека – то есть достижение им зрелого состояния, то я мог бы свести его к т рем положениям:
    1. Не бойся.
    2. Не делай другому того, чего не хочешь себе.
    3. Люби и делай что хочешь.
    Таким образом, любовь оказывается вершиной воспитания.


ЛЮБОВЬ

    Будем исходить из предположения, что любовь все-таки существует (не так редко можно услышать от разочарованного подростка – «любви нет»). Что это не иллюзия: от стихов до поступков, что, по-настоящему, одно и то же – множество аргументов доказывает это. Что это – некая норма: часто ведь называют любовь «сумасшествием», «безумием»; но попробуй выздороветь от психического заболевания, - а тут это легче, чем заболеть.
    Известно, что любят – «ни за что». Это как раз тот «фокусированный взгляд», когда, в отличие от обычного восприятия по схеме «с одной стороны – с другой стороны», видишь объемно и единственно возможно: это именно так.
    Конечно, это трансцендентальный опыт – есть в любящем человеке что-то от экстрасенса: раз это «безумие», то становится возможным невозможное. И опыт этот надо пережить самому, как посвятиться. Без этого объяснять любовь человеку – как слепому свет, глухому музыку. И в любви происходит рост человека: почему любовь огонь? – это болезнь роста, когда приходится проходить через воспаление. И в этот огонь ты подбрасываешь все, что у тебя есть, чтобы поддержать его. А огонь – все это меняет, преобразует как добавленная форма. Помните – чистая динамика трансцендирующей традиции. Вечный огонь Гераклита. И Павла: «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».
    Любовь - это «сердце всего», необходимость ее – для каждого: ни поэзия, ни жизнь иначе не были бы возможны. Если любовь – это узнанный страх, вычтите все любви, т.е. отвоеванные у стихии кусочки порядка (настоящий штиль всегда в сердце тайфуна) – и представьте разверзшийся океан страхов. Скорее, где страх – недостаточно любви, она приходит, как свет рассеивая тьму и гоня тени.
    Если говорить о любви между женщиной и мужчиной, то конечно дело не в теле. Иначе (секс – только многообразный массаж) – откуда такие взлеты, почему любят единственного человека, а не всех подряд, почему не проститутки – самые великие женщины? Нет; как поцелуй, подобно кулаку боксера, заканчивающему импульс мышц всего тела в ударе, - завершает конфигурацию объятия; так вся нежность тел завершает то, что произошло раньше и невидимо: не зря оно совершается на небесах.
    И, конечно, этот порядок имеет свою природу: как невозможно доказать, что не знаешь чего-то (и жутко в фильмах смотреть, как кого-то пытают, стремясь выжать из человека то, что он дать не может), так нельзя в любви доказать, что нет подвоха. И требование доказательств разрушает. Любовь строится только на доверии. Ведь и она дана любящим, подарена, доверена, но дар надо развивать, по тем же законам.
    И развивать его просто, потому, что любовь, в отличие от страсти, хочет отдать, а не взять. А отдавать ты можешь свободно, другой может принимать или не принимать, ты абсолютно свободен и самовластен. Поэтому и Бог есть любовь.
    ...Но если это так, то почему же все, что нам говорит статистика, существует?
    ...Каждый день 200 миллионов человек вступают в связь. При этом происходит 910 тысяч зачатий. Из них 50% не запланированы, а 20% явно нежелательны. В 10 500 случаев возникают венерические заболевания.
    Почему мы читаем, как муж нанял кого-то убить свою жену за микроволновую печь; в другом месте – как двое семилетних изнасиловали шестилетнюю девочку, - каждый может припомнить похожие примеры.
    Дело в том, что не об этом любовь.
    Люди ругаются, осыпая друг друга грубостями, но все равно вначале было Слово. Сколько бы «слов» при этом ни говорили, все равно не сказано ни слова. Но Слово есть. И его можно держать.
    И маленький мальчик, придя из детского сада, может сказать маме: – Мама, я люблю Машу. А когда мама спросит, что это значит, объяснит: Маша ест конфету – а мне сладко.


ТЕХНИКА

    Когда смотришь фильмы с сюжетами о восточных единоборствах, редко приходит в голову, что все феноменальные способности бойцов выработаны на основе определенной техники. И, при достаточном старании, сможешь сам демонстрировать такие же удивительные вещи. То же касается и самых главных вещей: дружбы, любви. Учиться любить и верить надо точно так же, как ездить на велосипеде.
    В языке прижились выражения «речевой аппарат», «опорно-двигательный аппарат», «плавательная техника», «дыхательная техника». В них выражено понимание невозможности продуктивного действия без определенной координации усилий. Более того, без порядка плодотворные силы могут вырождаться. Как писал Конфуций: «Почтительность без ритуала приводит к суете; осторожность без ритуала приводит к трусости; смелость без ритуала приводит к смутам; прямота без ритуала приводит к грубости».
    Только через порядок, техническое устройство нам доступно описание и понимание вещей. И часто – от противного: через указание на те элементы, без которых искомое состояние не достижимо. Например, много доказательств можно привести в пользу взгляда, что нереально достичь положения, когда все люди станут мыслить. Но уже Демокритом было сказано: надежды разумных осуществимы, надежды неразумных – нет. И сразу вся масса слов оказывается ненужной. Если до сих пор человеку удавалось достигать того, что прежде оценивалось как нереальное (ни афинский полис, ни община первых христиан, ни итальянские ренессансные города нельзя было и помыслить до их появления на фоне тогдашней жизни), то происходило это именно через принятие разумных начал. И странно было бы считать, что с какого-то момента это стало невозможным.
    Это, скорее, наводит на мысль о том, что если не происходит чего-то необходимого, то не выработана определенная машина, установка, которая производит те или иные эффекты (показательно, что одно и то же слово означает общий работающий порядок – и сознательный, непсихический элемент у общественного человека, через который он в этот порядок включен). А любая машина, любое устройство, как это известно инженерам, создается путем создания и отбрасывания множества промежуточных вариантов, прежде чем будет получена действующая конструкция. И здесь, сходным образом, мы наблюдаем, как только из огромного количества опытов складывается тип феодального или капиталистического общества; либо – то, что мы называем «человек эпохи Возрождения» или «человек эпохи Просвещения». И точно так же Илиада, или Махабхарата, или Библия, которые мы склонны воспринимать как единое целое, суть только отложение множества отдельных опытов; как, впрочем, и фольклор в целом: эти обкатанные формулы пословиц и поговорок, которые определяют духовную конституцию народа – плод столетий обсуждения важнейших вопросов жизни, над чем люди и тогда работали не меньше, чем нынешние ученые.
    Конечно, сами вопросы в ходе обсуждения трансформируются, в том числе и их постановка. Так и сейчас, по моим наблюдениям, происходят изменения в разработке классических философских вопросов. Дж.С.Милль в начале своего знаменитого эссе «О свободе» пишет, что он, в отличие от обычных философских подходов, будет рассматривать вопрос не о свободе воли, а о гражданской и политической свободе. Сходным образом, можн о сказать, что философские вопросы вовсе не утратили интерес, а остаются столь же, или более жгучими, приобретя иную форму: проблема человека разрабатывается в области обсуждения прав человека, проблема «Я» - как проблема самоопределения, проблема смерти – как проблема смертной казни и так далее. То есть учитывается социальное измерение идеи.
    Трансформируется и методология. Любая научная дисциплина, культура как дисциплина вводит правила, разграничения, создает особую структуру неповседневного языка. И человеческое существо становится человеком, осваивая эти структуры. Детской литературой, как известно, становятся лучшие взрослые книги: «Дон Кихот», «Робинзон Крузо», «Путешествия Гулливера». И при этом в круг детского чтения, почти не меняясь, входят в виде учебников по математике и физике два классических труда точной науки «Начала» Евклида и «Математические начала натуральной философии» Ньютона. Если представить, какая книга могла бы пополнить этот ряд классического детского чтения, то можно сказать, что это было бы сочинение, разрабатывающее основы грамотного обращения с идеями.
    Бернард Шоу остроумно заметил, что если у меня есть яблоко, и у вас есть яблоко, и мы обменяемся ими, то у каждого из нас останется по яблоку. Но если у меня есть идея, и у вас есть идея, и мы обменяемся ими, то у каждого из нас станет по две идеи.
Уже на этом примере, где вдруг оказывается, что не действует фундаментальный для естествознания принцип сохранения, можно показать разницу между двумя мирами. Описание второго требует своих законов, своих правил. И это не просто желательно, а необходимо. Если не учитывается особый, символический характер языка, которым мы говорим, когда дело касается идей или общественных явлений, получается, по образному выражению грузинского философа Мамардашвили, что мы ищем истину, как уборную, а уборную, как истину.
    Известно, что в природе не существует идеального круга, идеального газа - это лишь модели, выработанные сотнями и тысячами лет интеллектуального труда, согласно которым можно связно описывать наблюдаемые явления.
    Точно так же, «справедливость», «Бог» - это символы, которые предполагают умение грамотно работать с ними. Скажем, если воспринимать «бедных» и «богатых» попросту говоря, математически, - легко найти решение: «чтобы не было бедных, надо уничтожить богатых». Но если учесть, что при создании богатства требуется сложная инфраструктура, которая своим эффектом его и порождает, то понятно, что при простом равном распределении всех средств теряется возможность поддерживать это сложное целое, и дело заканчивается всеобщим обнищанием.
    Можно показать, что и так называемые «этнические чистки», - то, что случилось совсем недавно, невозможны были бы без использования определенных понятий. То есть без интеллектуальных техник в современности невозможно обойтись; они позволяют, как любые техники, использовать дополнительную энергию, но если не выполняются правила пользования, то результат будет такой же, как при несоблюдении правил пользования энергией.
    Нынешнее общество, включенное в сферу действия мас-медиа, неизбежно пользуется символами, дело же интеллектуалов разрабатывать критические нормы языка, - что связано со вкусом. Если вкус не развит, невозможно отличить здоровую пищу от вредных вещей. Ребенок тащит в рот все, и отравление не за горами.
    Первое правило грамотного обращения с идеями – не реализация ее на земле; запрет на буквальное понимание. Это было известно уже давно в форме заповеди – не сотвори себе кумира.
    Человек не может обходиться без символов. Но символы надо понимать символически. История о том, как театральный зритель, видя, что сделал злодей в спектакле, выхватил револьвер и выстрелил в того, в миниатюре показывает всю проблему.
    Человек, имеющий опыт грамотного мышления, способен различать символическое и, скажем так, буквальное измерение. О таком человеке мы скажем, что он имеет вкус. И это вкус к мышлению. Для человека главное – войти во вкус.
    Мыслить же можно во всем. Футболист играет, и дегустатор обоняет не ногами, или носом – а умом. В любом занятии есть место парадоксальности сознания. Когда среди многочисленных полезных советов по хозяйству находишь неожиданные выдумки (например, чтобы тонкие деревянные планки не раскалывались, когда в них забивают гвозди, гвоздь советуют немного затупить), в этих любительских находках обнаруживается тот же феномен инженерной мысли, что и на вершинах изобретательства. Можно сравнить профессии как социально признанные занятия с олимпийскими видами спорта, а различные виды любительства – с теми, которые в программу Олимпиады еще не вошли.
    Любить и познавать снова оказывается одним делом (напомним, что любительство бескорыстно), которое невозможно без определенной техники. И многочисленные объединения любителей дают человеку первый опыт, точку отсчета и единицу измерения на Пути. Ведь слово – кончик нити, ведущей к Слову. Человек приобщается к самой атмосфере живого созидательного общения, которое важнее любой отдельной идеи (идеи носятся в воздухе), и эти идеи здесь органичны, поскольку рождаются. Таким образом, общение оказывается ключевым человеческим феноменом. И человек традиционный – это человек общающийся.

ОБЩЕНИЕ

    Смысл общения в том, что в результате общения у людей появляется общее. То есть, то общее, что есть у каждого из нас как у человека, а именно человечность, - может возникнуть только из общения, ему больше неоткуда взяться.
    Тогда, если «все человечество – это один человек, мыслящий непрерывно» (Паскаль), общение и есть способ существования Человека. По-настоящему вступая в общение, человек выходит за рамки себя, за границы собственного мира. Общение - это трансцендентальный опыт; показать его характер проще всего на примере шахмат: каким бы умным ты ни был, играть с самим собой ты не можешь. Тебе требуется другой ум, другое сознание, которое находится по ту сторону твоего мира и существует независимо от тебя.
    Общение должно быть фактом, случиться действительно: меж двух, или нескольких человек должно действительно произойти нечто, чего нельзя придумать. Сочинить его нельзя. Сколько ни воображай развитие ситуации, - всем нам знакомый опыт – в действительности все идет совсем по другим законам: ее приходится проживать. Вообразить (а не прожить) общение так же невозможно, как собственную смерть. Общение всегда конкретно и осязательно, как рука помощи. Ее-то уж не вообразишь, что особенно ясно становится в момент, когда тонешь.
    Общение предметно. Если ты что-то понимаешь, то у тебя есть понятие. Не абстрактное представление, а знание, в том смысле, в каком говорят «знать язык», «знать свое дело», «знать толк» в чем-то. Это знание определяет способ твоего существования, даже если ты не сможешь его сформулировать или описать. Кто может «сформулировать» совесть? И тем не менее мы вполне уверенно руководствуемся ею в жизни. Точно так же, Демокрит прекрасно сформулировал: человек – это то, что все мы знаем. И действительно, сам факт, что ты существуешь в человеческой форме, задает твою включенность, приобщенность к ней, и не знать, что такое человек ты не можешь. Вот такое динамическое определение.
Подобное понятие, знание – это знание в динамике, со-знание, напряженное удержание смысла. Когда между вами происходит понимание, - это разовый акт, единица понимания, - вы вд руг оказываетесь (словно попав в такт, в ритм единого дыхания, или биения сердца) одним понимательным существом – отсюда и выражение «единодушно». Это существо, эта душа и понимает одним пониманием на всех, и этим актом понимания существует, действительно, этот момент. Здесь, точно: мыслю = существую.
    Есть уровни существования, где отдавать и получать - едино. Тебе объясняли и ты понял, или ты объяснял и тебя поняли - происходит одно и то же. Ведь когда ты что-либо понимаешь, ты в этот момент понимаешь еще и то, что ты – понимаешь. Это глазастое чувство: понимаю. Значит, понимаешь предмет, - и одновременно само понимание собственное замечаешь, узнаешь. Такое двухэтажное переживание.
    И когда другой понимает – ты по нему это видишь – ты ведь тоже, глядя, узнавая понимание, которое в этот момент переживает другой, - понимаешь. И нет разницы между двумя людьми, есть две точки одного и того же понимания. Это как совесть: у разных людей, о разном, но одна и та же, и узнается как то же самое.
    Тут используют энергетические образы: «между нами пробежал ток», «вспыхнула искра» - этот живой ток и связывает всех в одно понимающее существо, как лес – деревья. Вот в эти моменты и существуют не отдельные люди, а человечество, а через него каждый человек. Живой ток, волна соединяет все точки. Напомним, волна – форма пере-дачи энергии. Это и есть традиция.
    Если общее (и общество) возникает в результате общения, то само общение выступает истоком, живым процессом, который даже нельзя описывать словами – ведь они, слова, - общие, порождены в ходе общения, продукты его, выпавшие кристаллы, - но не сам этот живой ток, вечно подвижный гераклитов огонь.
    Тем не менее, мыслители пытаются описать подобные порождающие процессы, и возникает модель Адама Смита, где «невидимая рука» рынка регулирует движение товаров, предложенных независимыми друг от друга производителями, или сходная идея «естественного отбора» Чарльза Дарвина, где подобная же невидимая рука «оказывает содействие» наиболее совершенным образцам живых существ. Подобным образом представляется и язык (напомню возникающую смысловую игру: язык – орган вкуса): как живое устройство, которое отбирает наиболее продуктивные средства выражения смысла, аналогично процессу конструкторской разработки машины, идущему через отсеивание множества оказывающихся промежуточными вариантов.
    Иными словами, во всех таких случаях мы входим в энергийный порождающий поток чистой динамики, который можно называть различно (например, французский философ Мишель Фуко выделяет феномены Труда, Жизни и Языка как основные формы, с которыми встречается человек, и через которые осуществляются его сущностные силы (прошу прощения за каламбур)). Кант выделял как фундаментальные человеческие феномены – то есть такие, через отнесение к которым и порождается человек, - «звездное небо надо мной и моральный закон во мне». Декарт основывал все на акте «я мыслю»: если тебе случилось хоть раз пережить этот опыт (который не «проговаривание про себя слов», а приведение в порядок впечатлений, что так же отличается от первого, как плавание, или ходьба, - организованные целесообразные действия, - от беспорядочных движений конечностей), этого достаточно, чтобы понять все остальное.
    Этот же заряд содержится и в вопросе «Освободить прошлое от будущего? Освободить будущее от прошлого?»; - это высвобождение живой динамики. Мы переходим от того, что определилось, к тому, что определяет, к энергийной форме. Мы словно настраиваемся на волну. За разными названиями и формулировками открывается одно начало; и когда мы говорим об «изначальных» вещах, дело не в хронологической отдаленности: если мы на одной волне, то нас не отделяет от Платона или Гомера, или от изобретателя колеса ни что. Не может же один момент истины быть отделен от другого момента истины во времени! Это один и тот же момент. Когда поэт Баратынский написал:

                        Старательно мы постигаем свет,
                        Старательно людей мы наблюдаем
                        И чудеса постигнуть уповаем:
                        Каков же плод науки долгих лет?
                        Что наконец подсмотрят очи зорки?
                        Что наконец поймет надменный ум
                        На высоте всех опытов и дум,
                        Что? Точный смысл народной поговорки. -

он описал эту одновременность; и, кстати, это стихотворение можно использовать для объяснения различия между «мыслить» (приведение в порядок впечатлений) и «думать» (проговаривание про себя слов).
    Между прочим, однажды автору пришлось испытать это на собственном опыте. В русском фольклоре есть пословица «работа не волк, в лес не убежит»; и часто она служит иллюстрацией ленивости русского характера, укорененной в самых его глубинах: дескать, вполне можно отложить ее, работу, на сколько угодно, и сделать когда-нибудь потом.
    Но однажды у меня произошел полный поворот в восприятии ее смысла. Я понял ее иначе: работа не волк – означает, что работа это не то, что может куда-то исчезнуть само собой. Если она есть, то сделать ее надо. Это необходимо и никуда от этого не денешься.
    Если смысл таков, тогда объяснимо, почему она дошла до наших дней и может относиться к «народной мудрости»: в ней звучит та же интонация, что в сократовском: я знаю только то, что ничего не знаю. Чтобы увидеть истинное положение вещей с работой при свойственном человеку стремлении откладывать трудные дела на потом, действительно нужно, чтобы иначе повернулись глаза. Тем более, что и другая пословица говорит: не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.
    Как говорится, все мы разбираемся в спорте, политике и воспитании детей. Но, разумеется, если бы все здесь было в порядке (см. выше), то и на детей, и на то что происходит в политике, не сетовали бы – раз все разбираются, делать это было бы некому.
    Точно так же, каждому приходится общаться, и, как будто, каждый человек это умеет.
Но, как мы знаем, многие, возможно даже большинство, испытывают трудности в общении, порой даже отказываются от общения с теми или иными людьми. То есть, в общении, как и в других фундаментальных явлениях, есть неочевидные закономерности, неочевидная техника.
    Прежде всего, общение – это автономный феномен. Напомню ситуацию, когда готовишься к разговору, много раз представляешь его себе, а потом он начинается и идет совсем не так, как ты предполагал.
    При слове «общение» сразу возникает представление о словах; о высказываниях (хотя тут могут быть и жесты, и взгляды, и многое другое). Однако «душа» общения – это пауза.


ПАУЗА

 &nb sp;  Прежде всего, возникающие паузы позволяют отличить настоящее, подлинное общение от его подобия. Если паузы тягостные, если люди с трудом снова начинают говорить – и иногда просто даже, чтобы прервать неуютное молчание, то общение иссякает. И разумеется, если паузы исчезают совсем, если люди говорят не переставая (и – не слушая других: то есть другое исчезает, человек играет в шахматы сам с собой), то общение немыслимо.
    В настоящей паузе рождаются живые слова. И, что важно, пауза – общая: в ней участвуют все, все выдерживают ее и наполняют то, что затем произносится кем-то одним: это ее неслышимый хор. Паузу наполняет живое движние всех понимательных сил, которые собраны, сфокусированы. В этот момент возникает совместный опыт, совместное переживание, кон-сенсус. То, что рождается в естественно возникающих паузах, та динамика живого со-чувствия, которая держит образовавшиеся смыслы, и составляет область «общего чувства» - common sense – здравый смысл, и отличает здравый смысл от больного.
    Задача понимания – не просто переход от незнания к знанию, а обострение восприятия, достижение полноты чувств. Никогда чувства так не активны, как в паузе: тут они пробуждены. Человек не спит, он наяву, и это явление человека. (И в вопросе «Освободить прошлое от будущего? Освободить будущее от прошлого?» - именно потому, что это один вопрос, главное – это пауза между двумя предложениями, которую надо сделать как можно слышнее).
    Если существо человека – это существование, существующее-в-общении, в процессе, то это происходит именно в паузе. Самое тихое, хотя в этот момент слышишь самое большое. Поэтому когда объявляется минута молчания, то человек есть, среди нас.


ЧЕЛОВЕК – ЭТО ПАУЗА

    Пауза – это и есть место настоящего (и место человека). В нем происходит освобождение прошлого и будущего друг для друга.