ЛУГА СЕРАФИМА
1. вчера от отчаянья возле сарая под яблоней удавился маленький человек. Долго прилаживал он скамеечку, долго прикручивал веревку к пятнистой коре, долго карабкался в пустоту. Солнце медленно выжигало на теле его татуировку бессмертия. Только старик не поверил, уткнулся отчаянной головой в петлю скрученной плотно веревки, дернул ногой, выбил скамью, ножки которой застряли и не желали других разворотов событий, и задохнулся под яблоней возле сарая в цвету и мошкаре. Было тихо, солнечно и дыхание Бога смутилось, когда улетала из щелки отчаянного человека жизнь
[в средиземное царство ходила искать я волшебный фонарь
двигалась вдоль
пахло клевером в доме прохладой увенчанном
в зеркале тенью вдоль окон шаря руками двигалась
сквозь осветленные припоминанием листья
месяц подрагивал бурым орехом]
2. у Серафима куртка с золотыми пуговицами и фамильным гербом. Или это плод воображения: и струилось свечение лба его и привыкал Серафим жить днем, как и ночью, бродить по лугам в тени яблонь, склоняясь к ручью пить воду студеную, светиться от двух-трех глотков синим садом, когда тонкопечальная мать, прикусив посиневшие губы, пускала его в заводь утра. Был и отец. Хрестоматийным наречием веяло слово. В те времена И. с Серафимом были брат и сестра. Иногда менялись ролями. Играли по лунному кругу, прыгали, превращаясь в богов, демонов, ангелов, перебирали листья с собственной тенью. В четверть восьмого кормилица водила И. с Серафимом купаться. Хвойное море в четверть восьмого, теплое для детей. И была в этом грусть, как в подгнивающем яблоке впечатление грусти рассеивается или вдруг обостряется от потаенности жизни. И. с Серафимом брат. И. сестра с Серафимом
3. [капилляры потопа на перевязанном лентой дереве
чреве дракона
клинописью дугой высоковольтных рисунков]
и приходил Серафим с веревкой на горле и плакал. В прозрачный сосуд И. собрала его слезы. Он заплакал. И приголубила И. его. И. прислонилась к нему и прошла сквозь него как простуда сквозь горло. И. поняла, это не И. сквозь него, а Серафим сквозь нее просочился и долго вглядывался, как И. с веревкой на шее сидела и плакала. Теперь это озеро называется озером повешенных Близнецов
4. с тех пор каждый день перевозила И. себя на берег другой, точно раненую, неспешно и без рывков. Воля ее так ослабла, что И. не смогла бы делать резких движений. А легкий на путешествия Серафим был, как всегда, далеко. Только в полночь стучалась И. в дверь его, что была приоткрыта, думала, мы не встретимся или он не придет, или молчанием утомит меня, или не высижу в тесноте его комнат. На небе пульсировали серебристые травы. И. уходила к колодцу, дышала водой. Трудности языка отступали. В неторопливости научилась И. видеть дух Серафима, прозрачное тело его бытия
5. так и встречались они возле озера. И пробирались в сад со святыми дарами. Старик вторил голосу Серафима, как маятник голосу времени. И. упивалась покоем
6. каждая встреча – случайность. Ты и не знаешь, что сквозь тебя проходило. Какая природа мерцала в твоей неподвижности. Не задувай фитиль этой ночи. Она еще дышит, как муравей дышит играми тонких энергий и целованием солнца. Белые линии этих озер не прикрывай, не усмиряй их плечи ладонью. Линии этих озер – лбы монашек, что прикоснулись к квадрату вселенной с зе
леноватым сводчатым потолком во все небо, с колоннами звезд и печалью, похожей на одиночество, чудо. Доверьс
я ему: одиночеству, чуду. Не торопись к этим улицам, негой увитым, к запаху официантов. Вычеркни имя, забудь, погрузи лицо свое, как в молоко, и глотни целомудренно. Не увлекайся, не иступляй себя утолением жажды. Странным дыханием движется ночь в твоем горле
7. И. берегла одиночество, ходила за Серафимом на расстоянии смерти. Птицей раскачивался ее сад. И. собирала мхи с древесных растений, прятала в коре первобытности страхи. Слышала их древесные голоса, скрип и шепот. Сквозь электричество сна видела Серафима. Из пустоты прилепился лоб его к тепловатому камню. Вращалась земля под лбом его желтым, песок уплотнялся под пяткой. Таяли звезды и вновь прорастали, когда проходил Серафим стриг соцветия, высушивал их на пергаменте и облачал еще сонную И. в мантию из прозрачных потоков
8. странное свойство печали. И. посмотрела на месяц. Вода загорелась. Серафим погрузил в огонь руки. Кожа светилась. И. перевязывала Серафиму ладони. В сумерках едва различим куст орешника на пригорке у леса. Листья медленно изливают свечение, неторопливо ходит собака, смирением удлиняя нить горизонта. Взметнулся от удивления хвост, на колокольчик откликнулось ухо, из глаза собаки вырос город сверкающий. В городе оживленно дышали светлые духом, слушали шорохи мира. Из глубины своих снов восхищались на небо, мольбою смиряя путь смертных. И. опускала голову. В овраге неба печаль ее ящеркой в солнце врастала. Светало в саду ее головы, как в траве. Светала вокруг нее светлота. И. прерывала раздумья, складывала бинты. В расщелинах скал, уткнувшись лбом в сушь чабреца и мелиссы, длил ночи свои Серафим
9. говорят, до рождения Серафим правил империей, пока ливень не утопил все постройки и основное храмовое сооружение не ускользнуло под мутную воду, оставив в глазах только ужас. Как Серафим мог не верить в предопределенность. Ведь знал все древние песни тогда еще просветленного рода, не понимая откуда песни являются и куда вдруг уходят, а в кротких беседах высказывался о сущности ритма, сущности золотого сечения жизни. Только И. не сумела записывать даже элементарное, укоряя себя, свою тупость, видела, как исчезал явный дар Серафима, как вытеснялись нежные сумерки полднем его пребывания. Как Серафим становился бесчувственен к духам земли, светлым воздуха духам, преставал замечать утонченный танец фантазии мысли. Выискивал плотную тень под забором и засыпал до вечера самого. Бедный брат Серафим
10. [тихо вдоль контура взаимопроникновений предметов
комнат покинутых
навсегда опрокинутых воспоминанием
пергамент дорог в знаках неубывающих трав
песка потемневшего
над пирамидой мертвой его головы]
|
ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ
