Поэзия Банникова – уже событие в русской поэзии, и мне вовсе не кажется, что корни ее уходят в афганскую землю, а крона упирается в афганское небо. Не думаю, что Банников – поэт родом из войны.
    По существу, Банников писал один большой текст – поэму о себе и вращающемся вокруг мире. Сегодня мы имеем все то, что успел сказать поэт. Перед нами – тот самый золотой шлих, который остается в лотке Великого Старателя после того, как песок жизни утек в Лету. Сравнение не случайно – во-первых, шлих состоит не только из золота, он включает в себя и другие тяжелые, не обязательно драгоценные крупицы; во-вторых, поэтический текст Банникова так же первороден и тускл, так же тяжел и плотен. Он – совсем не то, что интуитивно понимается под словом «поэзия» – ни света, ни воздуха, ни соловьев, ни светлой печали. Процесс поэтического коллапса зашел слишком далеко, давление неотвратимо растет, и поэзия на глазах превращается в «проэзию», где «р» появляется как элемент начавшейся кристаллизации.
    Исследователю не стоит хвалиться тем, что уличил – автор и не скрывал, к кому тяготеет, и от кого отталкивается. Казалось бы, все ясно – очередной эпигон «великого и ужасного» Иосифа. И на первый взгляд, кажется, первая вытекает из второй – хотя бы в силу временной очередности происхождения. Однако повременим с выводами. Философия Банникова кардинально отличается от философии Бродского.
    Тема боли проходит красной нитью через творчество обоих поэтов, но эту тему они рассматривают каждый по-своему. Бродский встает на нее, чтобы дальше видеть, Банников же несет ее на плечах, она – тяжесть, которая давит, и от которой никак не удается избавиться.
    …Банников так и останется для меня Титаником – громадой, лежащей в темных поэтических глубинах. Корабль этот затонул вовсе не от столкновения с айсбергом войны, но от перегруженности собой. Банников был по гамбургскому счету (как бы нелепо это ни звучало) предтечей Бродского, но никак не его последователем. Холодный нобелевский лауреат (талант, доведенный до стадии профессиональной ловкости), проборматывающий видимый ему мир – это последняя фаза поэтической эволюции – а она может длиться вечно без изменений. Банников же был горяч, он еще сопротивлялся сжатию, он еще искал того, кто должен ответить за его страдания – а когда обнаружил вместо ответственной персоны ее чеширскую ипостась, существующую «улыбкою ни для кого, усмешкою ни над кем» – вот тогда он позволил себе умереть.

    Общим местом в современной отечественной культурной традиции стало обозначать загадочное, но такое родное чувство неизбывной русской тоски осенью и бутылкой водки. Однако не стоит, заметив в стихотворении эти два (нет, три – вместе самой тоской) элемента «обязательной программы», недооценивать талант уфимского поэта А.Банникова. В его стихах это не столько самостоятельные смысловые элементы, сколько декорации, на фоне которых проявляются контуры потрясающих – универсальных – поэтических фигур и существ.
    Если перефразировать известное высказывание, то получится - «Плох тот поэт, который не мечтает стать Бродским». По данному критерию Банников определенно – поэт хороший, о чем свидетельствует виртуозное владение языком, необычная ритмика и неожиданные рифмы.
    «Лето - тело глагола «лететь»», «Паутина в углах, как скелеты теней, ибо вечером нету ее. Но есть тень» - жадно читается строка за строкой в ожидании таких поэтических находок. И только душа, словно точный измерительный прибор, показывающий степень печали, замирает на отметке «бесконечность»...

    Нельзя сказать, чтобы с ним было трудно договориться, но в нем была особого рода ограниченность, житейской мудрости он на дух не переносил. Это тоже сыграло свою роль, и он был вынужден переехать в поселок Магинск, где жили его родители – нормальные советские учителя. Чтобы попасть в эту деревню, а вообще-то поселок лесорубов в глухой тайге верховьев Караидели, нужно перебраться через эту самую Караидель на пароме, потом лезть в гору, непроходимую три времени года, а потом еще шарахаться по каменистой щебеночной дороге. В общем, не сахар. Поэтому он жил двумя вещами – стихами, запоями и поездками в город. Двумя, потому что поездки в город и были запоями.
    Что еще. Он умел радоваться жизни, вот что. Он говорил, что выпить для него – это отправиться в путешествие. В Москве, в свой приезд он пошел в ресторан, выпил на голодный желудок водки и плясал так, что к нему подсели воры и стали его спрашивать. Они удивились, что он не вор, и сказали: «Так веселиться могут только воры». Они взяли его с собой, и утром Сашка проснулся без штанов незнамо где. Хорошо, живой.