Интеллектуально-художественный журнал 'Дикое поле. Донецкий проект' ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ Не Украина и не Русь -
Боюсь, Донбасс, тебя - боюсь...

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ "ДИКОЕ ПОЛЕ. ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ"

Поле духовных поисков и находок. Стихи и проза. Критика и метакритика. Обзоры и погружения. Рефлексии и медитации. Хроника. Архив. Галерея. Интер-контакты. Поэтическая рулетка. Приколы. Письма. Комментарии. Дневник филолога.

Сегодня понедельник, 14 октября, 2024 год

Жизнь прожить - не поле перейти
Главная | Добавить в избранное | Сделать стартовой | Статистика журнала

ПОЛЕ
Выпуски журнала
Литературный каталог
Заметки современника
Референдум
Библиотека
Поле

ПОИСКИ
Быстрый поиск

Расширенный поиск
Структура
Авторы
Герои
География
Поиски

НАХОДКИ
Авторы проекта
Кто рядом
Афиша
РЕКЛАМА


Яндекс цитирования



   
«ДИКОЕ ПОЛЕ» № 5, 2004 - ПТИЦЫ

Банников Александр
Россия
МАГИНСК



    Родился в 1961 году в поселке Магинск Караидельского района БАССР.
    Умер 24 сентября 1995 года в поселке Магинск Караидельского района Республики Башкортостан.


НЕЗНАКОМАЯ РОДИНА

Знакомое место – на месте, но стало чужим, как выселок.
Или поверив Луне, ушли от владельца владения.
А ветер дует так долго, что в нем появилась осмысленность:
ибо ничто неживое не может так больно делать.

О сколько русских историй!.. А все, что запомнил, – хруст.
Не проще ль сломать о колено окостеневшую ветвь?
А грустное знание жизни все-таки – лишний груз,
не имеющий формы, имеющий вес. Век

течет не попутно – навстречу – суть впереди – путь жажды.
Нет выбора направления, если ты выбрал жизнь.
И нет ничего такого, чего бы не делал дважды –
даже горю предшествует чей-то ехидный шиш;

Кто младше виной – возведет проклятие в клятву-залог;
твой враг может быть человеком – другим существом быть не может…
Как страшно сходить с ума, когда твой разум здоров,
да мир оказался подделкой, и Бог к ней руки не приложит.

Закон сохранения зла, знающий толк в умноженье,
просто так – для разминки – себя возводит в квадрат –
на фоне действия – мы… И усталость, по-женски
опережая меня, первой ложится в кровать,

чтоб не любить – но напомнить, что было или почудилось:
знакомое место – и кажущесть, переходящую в тень…
А растворенный Создатель всплывает в лицах попутчиков –
улыбкою ни для кого, усмешкою ни над кем.


МЕЖВЕРЬЕ

1
Это память всего… Но с такою взаправдашной пылью.
В ней вода убегает от жажды в кяриз – как измена – бесшумно.
А мечеть – будто женская грудь… О, меня бы убили
беспощадные в вере и в тайне соитья пуштуны,

если б я повторил, что нашептывал мне сладко опий…
Может быть, всемогущий Мохаммед рожден многословием
полоумной толпы, а не женщиной?.. Опыт
вековой говорит: женский ум означает бесплодие,

потому что чем больше ребенок, тем больше и неблагодарность.
На порог не пустил свою мать – кто тот сын? – Иисус таков.
И вторично родясь в пересудах толпы – как внутри барабана –
он толпу величал своей матерью, множа отступников.

2
Дерн Корана – квадрат никогда не теряющей свежесть поляны.
В нем вместилась судьба полумира и сонмы созвездий.
Быстрый почерк арабский понятен – как стиль короеда понятен –
знаю: сбудется все, потому что все неизвестно.

А евангельский смысл – будто миг пробужденья – упущен
и вернулся во тьму, не умея нас тьме научить.
Мы читаем Букварь, находя в нем жестокость и ужас,
но не знаем – чей профиль рисуют на небе грачи.

Так растет расстоянье до Бога. Но предначертанье
я узнать не могу: победителем быть или битым быть,
не хочу – может быть, потому, что Коран начинается
с той страницы, которой уже закончена Библия.


РАДУНИЦА

Боюсь бескорыстной любви. А мне заплатить уже нечем,
чтоб вывела желтых птенцов весенняя вербная веточка.
И даже Господа Бога люблю с лицом человечьим –
таким он захочет простить мне мое человеческое.

Мне важно, что совесть святых – в раскладе карточном – грешная.
Шептала им лживая кровь, что все их грехи – лишь огрехи.
Цветы кровеносных узлов цвели неприметней орешника,
чтоб было нам что разгрызать – трехперстия спелых орехов.

Но срублены мертвые кисти – разжались трехперстия в звезды –
как пятипалые символы непроходимого расстояния.
Но звездам не верят глаза на всех христианских погостах –
и даже безбожник сжимает в кармане щепоть православную.

Вот здесь похоронена бабушка, мой друг, уставший бояться,
когда-нибудь я… Но сейчас – на этом земная печать.
Давно разжевала земля крестов сосновое мясо.
Материя – дрянь, и не ею людскую судьбу измерять.

Кладем на могилы конфеты – мятые и попробованные.
Мертвые нами не брезгуют – и в этом главная разница…
Я выговорить не могу, я – иноземец родины –
губы вывихнуты мои: Ра - ду - ни - ца…


НЕОБЪЯВЛЕНИЕ ОБ ОБМЕНЕ ЖИЛЬЯ

Старый дом. Находясь с ним рядом, не скажут: «Возле
дома Н.», – дряхл настолько. А скажут: «В овраге».
Кроме нас в нем живут жизнью страшной двухвостки,
уховертки то бишь – эти домашние динозавры,

такие огромные, но безопасные, как диплодоки,
если только ушей не развешивать – из названия явствует.
Старый дом чем хорош: если ты молодой – и
подчеркивает это он. Если ты – старая пьяница,

то развалинам этим будет старость твоя адекватна,
а стены – четыре кадра твоей пень-колода-походки;
и уютные теплые лужи – они без лягушек квакают –
визуальное и музыкальное сопровождение ипохондрии.

Все всему соответствует. Иногда всплывает ворона,
как в пиале чаинка – я чай отправляюсь заваривать…
И если я стану меняться – то лишь на развалины Парфенона.
И то ради мягкого климата. А развалины мои – разваленней.


* * *
                                                              (И., У., Г.)
Не архангел дудит в трубу – ветер в печную воет.
Дико вторит душа, как снова пальба, самум…
И третий акт представленья – наступает сезон запоя.
И глупо претить природе. Тем паче себе самому.

К друзьям в общагу пойду (в детдом) – к пожилым сиротам.
У них будут карты и водка, одно окно, будто прорубь.
И неприятный взгляд: как будто я слово стертое,
неначисто и торопливо. Они прочитать попробуют.

Когда убедятся, что тщетно – каждый свое напишет.
Каждый свое… Остаюсь. Стакан к бутылке найдется.
Когда человек одинок, он может себя утешить,
что не испортил компании и веселого тоста.


ЗАПИСКА, НАЙДЕННАЯ В РУКЕ ЗАМЕРЗШЕГО

Темнота. Лишь что-то розоватое.
Будто бы глазное дно затлело.
Этот холод уменьшает мироздание
до размеров собственного тела,

ибо лишь оно одно заботит.
Кажется, в нем смысл всея Вселенной,
смысл, а значит – боль и Бог, и
грех и искупленье… Силенок

до жилища доползти с нелишней
волей к жизни хватит… Но
если б было это самое жилище
в радиусе жизни, но оно

там осталось… Проклятое «Там» –
символ места, где ты быть не можешь…
Мой попутчик, в прошлом – атаман,
вождь, патриций – а теперь похожий

на простого смертного в чистилище,
искупающего грех, а грех досадно
позабыт, какой… – растративший величие,
мой попутчик жалок, будто сам я

за порогом жизни (и отлично,
что и умерев, еще иду…) И вникни ты,
что придумал человек свое величие,
и оно – лишь ухищренье мимики.

Настоящее величие не выглядит.
Умирает волком волк, а не по-скотски…
…Темнота. А где попутчик мой? А был ли?
Или я со стороны смотрю исход свой…


НИ О ЧЕМ

Сгинь в сон, мысль. А не то я тебя заведу
в никудыкино… Я поблуждаю в рассеянности
как в саду. И зажгу свечу, как свою звезду.
Яркий свет и ночь хороши по-раздельности,

как успехи в любви и мечты о них,
как утехи плотские и долголетие.
Существуют одни за счет других.
А другие те за счет… и так далее.

А настанет день – и ему отдашься,
будто камень в ладони – куда кидать…
Но жить дольше – значит уйти дальше.
Вопрос: от чего идти и придти куда.

Слава богу, ответ мне неведом даже…
Кто-то ходит в саду – в моей рассеянности –
и срывает плоды – дурак! весна же,
еще рано, тем более, сады расейские

в облаках растут. И намеренья те же
их питают, да только не быть им завязью…
Мысль, сгинь. Ты – только задержка
от незнания по пути к незнанию.



КОГДА ЭТОТ СВЕТ СТАНЕТ ТЕМ…

Кружим в поисках лето все лето… Окружность
исключает возможность встречи вопроса с ответом.
Лето – тело глагола «лететь». И его обнаружить
может тот, кто летит со скоростью лета.

А зима хороша уже тем, что ее ждать не надо,
и она не окончится скоро… Наверно, безбожники
так завидуют грешникам – их неизбежности ада.
Каково атеисту, скончавшись,
не быть никогда и нигде – ничегошеньки?..

Фонари, поредев, растопырили свет, будто руки
вдоль дороги слепцы, безуспешно пытаясь нашарить
то тепло пятипалое… Время – свойство разлуки,
устремленной туда – в бесконечность иных полушарий –

не Земли и не мозга… Скажи, а к чему эта спешка?
(Мысль мельчает, спеша к величинам искомым.)
А когда этот свет станет тем (атеисту – надежда) –
время пустится вспять: от разлуки к знакомству.


* * *
И насаживал он вену на иглу,
будто бы неопытный рыбак
дождевого червяка, – во мглу –
вглубь себя – на дно – во мрак –

в никуда – в ничто стремясь. Ничто –
это камень. И отзывчиво, как будто
камень тот, ведущий счет
лбов развитых… Разбежались буквы

муравьев, коровок божьих в никуда –
в место, где все есть: что есть, что было
и что будет – вечная вода
летней речки Леты: муть от быдла

и песок аристократов взвешен,
но не взвешен… По делам моим, о Боже,
не тобой воздастся, не тобою… Вечер,
вены червь, крючок иглы. И тот же
перепой-припев: игла-секунда-бездна…
А вернувшись раз из никуда,
из ничто – он понял, что поездка
глупая была: из точки А

снова в точку А…


РАВНОДЕНСТВИЕ

Время осеннего равноденствия,
сутки в котором так утомительны,
как и любая в мире симметрия,
какую нельзя измерить поллитрами.

И одинаково весят карманы,
то есть не весят вовсе нисколечко.
Птицы неведомой почерк корявый
в небе исчез, но впечатан отчетливо

в раскисших мозгах… А люди где?.. К черту!
Словно, они все сегодня снедаемы
стремлением к смерти, будто комфорту
самому высшему… и досягаемому.

И смотрит мой кот брезгливо и желто
(он право имеет, ведь я не хозяин –
кормилец и раб) – кривлюсь от ожога
меж указательным и безымянным,

забыв затушить окурок и выбросить.
Трудней, вообще, стало что-то выбрасывать.
А может быть, это черта равноденствия,
не только года, а жизни? И радости

уже позади – впереди сокращенье
светлой той части… К черту! – Вторично.
Ибо крещенских морозов крещендо,
блядь гололеда, в общем, – опричнина,

в реке черной – судорога, в пути долгом – гады,
да мало ли… Тем более, в темной
второй половине жизни ли, года –
темнее, а значит тайн больше. И только.


БЕДНЫЙ ДЕНЬ

Псы скулили всю ночь. Наконец, сатане
надоел этот блюз – наступил новый день.
Паутина в углах, как скелеты теней,
ибо вечером нету ее. Но есть тень.

Потолок облепили мухи, как будто
он из сахара – сахара серой известки.
А похож на букварь, усеянный буквами…
Было древним авгурам по птицам известным

много проще гадать, чем по мухам, их яйцам
мне сейчас… Что гадать? Будет день. Только гаже.
Жизнь – всего один день. Только он повторяется,
с каждым днем ветшая, старея. И с каждым

повторением новый противней становится,
потому что понятнее. Как аксиома:
чем ты больше мечтал в своих детских бессонницах,
тем скучнее и зряшнее зрелость сегодня…

…Я – зерно, не попавшее в почву. А с облака
далеко все видать. Далеко до незрячести.
Только колос на облаке или же около
я не выращу, нет… Все земное – все грязное…

Войте, псы, на Луну! Я завидую знанию,
принудившему вас – против вашей же воли –
закрывая глаза от прозренья внезапного
(или просто с тоски?) достигать Луну воем.


ТРИДЦАТЬ ТРИ

1
Рок цифр реален настолько же,
насколько мы знаем, что в полдень,
то бишь в двенадцать часов,
зависнет – как раз над затылком –
солнце, навроде секиры…
Не вижу, как будто бы полый,
живущий в движении глаз,
слепнет, если застыло

течение мира… Сегодня
во мне живет тридцать три –
цифра, навроде спирали,
четырежды сломанной, острой.
И сердце стучит, каждый раз
укалываясь – изнутри
в крови – это точно, порезах,
как в бухтах затерянный остров.

А сердце, конечно же, остров…
Спаситель свой путь невсевышний
на этой цифре окончил…
Четыре луча у Креста…
Я с Ним соизмериться вправе,
хотя бы возрастом нынешним
и стигмами на судьбе.
И кружка, как будто, пуста.

Так в небе распятые птицы
на родство претендуют –
не тщеславия ради –
бригантиновым парусам.
А просто – им одиноко
и страшно в мире… Придурки –
как шторм паруса обрывает –
из ружей их бьют просто так.

2
С распятья Христа началось
новое время сразу:
надежда летящего вниз,
сиреневый цвет ожидания.
И люди с тех пор научились
в смерти Его видеть радость –
обещание воскрешения –
исполненье желания.

Случись по-иному все… Только
ничто никогда по-иному
не может быть в этом мире.
Кто хочет – пускай оспорит.
Вернувшись, он формулу выдаст:
– В вине не веселье – виновный.
– Истории нет и не будет.
Но есть мириады историй.

А вот и одна из них:
Жил-был, кое-как и как надобно.
Был воином, мотом… А стоит ли
песок в пустыне отыскивать,
а в нем – песчинку… печально:
мы схожи все тем, что каторга
своя у всех. Она – средство
пропитания. Искренне

об этом я говорю…
Бежать! Но за мною каркают
из грязи мои же следы…
Не я выбрал эту дорогу…
Распяли Христа в тридцать три.
Меня же прогнали с каторги.
Но я не умею радоваться
ни первому, ни второму.


ОТЧЕСТВО ПОБЕДЫ

Окружающее – мое содержанье. Как сотрясенье мозга:
изнанка черствого неба, выдохшееся облако,
мысль: не только ночью становится слишком поздно…
Назад обернулся – узнал: тень тащу в гору волоком,

где подземные силы корни деревьев ворочают.
Страх во мне – это значит, я его самодержец. Не наоборот.
Но мне не нужна победа, так как она упрочивает
победу того, что когда-то меня победил-поборол.

Избавь ее притяженья… Туда, где я сам себя выше,
сподручней идти налегке. Куда? – объясненье отдельное:
нас ни на шаг не приблизили к пониманию жизни
расщепленье атома, скрещивающиеся параллельные.

А там, где окончилась мысль, и в небо – отвесный обрыв –
дорога решает значенье превратного рва – пред вратами
Небесного Царства… Отнюдь, открытую дверь не открыть.
И нету дороги другой, кроме дороги обратно.

И потому эта схватка. И поиски над головами
того, кто верх одержал в позапрошлом… Сожженное
горькое мясо на месте изломанных губ угловатых…
Но все равно у победы – отчество побежденного.



ОТЕЧЕСТВО ПОБЕЖДЕННОГО

ТИТАНИК

    Поэзия Банникова – уже событие в русской поэзии, и мне вовсе не кажется, что корни ее уходят в афганскую землю, а крона упирается в афганское небо. Не думаю, что Банников – поэт родом из войны.
    По существу, Банников писал один большой текст – поэму о себе и вращающемся вокруг мире. Сегодня мы имеем все то, что успел сказать поэт. Перед нами – тот самый золотой шлих, который остается в лотке Великого Старателя после того, как песок жизни утек в Лету. Сравнение не случайно – во-первых, шлих состоит не только из золота, он включает в себя и другие тяжелые, не обязательно драгоценные крупицы; во-вторых, поэтический текст Банникова так же первороден и тускл, так же тяжел и плотен. Он – совсем не то, что интуитивно понимается под словом «поэзия» – ни света, ни воздуха, ни соловьев, ни светлой печали. Процесс поэтического коллапса зашел слишком далеко, давление неотвратимо растет, и поэзия на глазах превращается в «проэзию», где «р» появляется как элемент начавшейся кристаллизации.
    Исследователю не стоит хвалиться тем, что уличил – автор и не скрывал, к кому тяготеет, и от кого отталкивается. Казалось бы, все ясно – очередной эпигон «великого и ужасного» Иосифа. И на первый взгляд, кажется, первая вытекает из второй – хотя бы в силу временной очередности происхождения. Однако повременим с выводами. Философия Банникова кардинально отличается от философии Бродского.
    Тема боли проходит красной нитью через творчество обоих поэтов, но эту тему они рассматривают каждый по-своему. Бродский встает на нее, чтобы дальше видеть, Банников же несет ее на плечах, она – тяжесть, которая давит, и от которой никак не удается избавиться.
    …Банников так и останется для меня Титаником – громадой, лежащей в темных поэтических глубинах. Корабль этот затонул вовсе не от столкновения с айсбергом войны, но от перегруженности собой. Банников был по гамбургскому счету (как бы нелепо это ни звучало) предтечей Бродского, но никак не его последователем. Холодный нобелевский лауреат (талант, доведенный до стадии профессиональной ловкости), проборматывающий видимый ему мир – это последняя фаза поэтической эволюции – а она может длиться вечно без изменений. Банников же был горяч, он еще сопротивлялся сжатию, он еще искал того, кто должен ответить за его страдания – а когда обнаружил вместо ответственной персоны ее чеширскую ипостась, существующую «улыбкою ни для кого, усмешкою ни над кем» – вот тогда он позволил себе умереть.

Игорь ФРОЛОВ, Уфа


СТЕПЕНЬ ПЕЧАЛИ

    Общим местом в современной отечественной культурной традиции стало обозначать загадочное, но такое родное чувство неизбывной русской тоски осенью и бутылкой водки. Однако не стоит, заметив в стихотворении эти два (нет, три – вместе самой тоской) элемента «обязательной программы», недооценивать талант уфимского поэта А.Банникова. В его стихах это не столько самостоятельные смысловые элементы, сколько декорации, на фоне которых проявляются контуры потрясающих – универсальных – поэтических фигур и существ.
    Если перефразировать известное высказывание, то получится - «Плох тот поэт, который не мечтает стать Бродским». По данному критерию Банников определенно – поэт хороший, о чем свидетельствует виртуозное владение языком, необычная ритмика и неожиданные рифмы.
    «Лето - тело глагола «лететь»», «Паутина в углах, как скелеты теней, ибо вечером нету ее. Но есть тень» - жадно читается строка за строкой в ожидании таких поэтических находок. И только душа, словно точный измерительный прибор, показывающий степень печали, замирает на отметке «бесконечность»...

Станислав КОГАН, Уфа


ДВУМЯ ВЕЩАМИ

    Нельзя сказать, чтобы с ним было трудно договориться, но в нем была особого рода ограниченность, житейской мудрости он на дух не переносил. Это тоже сыграло свою роль, и он был вынужден переехать в поселок Магинск, где жили его родители – нормальные советские учителя. Чтобы попасть в эту деревню, а вообще-то поселок лесорубов в глухой тайге верховьев Караидели, нужно перебраться через эту самую Караидель на пароме, потом лезть в гору, непроходимую три времени года, а потом еще шарахаться по каменистой щебеночной дороге. В общем, не сахар. Поэтому он жил двумя вещами – стихами, запоями и поездками в город. Двумя, потому что поездки в город и были запоями.
    Что еще. Он умел радоваться жизни, вот что. Он говорил, что выпить для него – это отправиться в путешествие. В Москве, в свой приезд он пошел в ресторан, выпил на голодный желудок водки и плясал так, что к нему подсели воры и стали его спрашивать. Они удивились, что он не вор, и сказали: «Так веселиться могут только воры». Они взяли его с собой, и утром Сашка проснулся без штанов незнамо где. Хорошо, живой.

Айдар ХУСАИНОВ, Уфа


КОММЕНТАРИИ
Если Вы добавили коментарий, но он не отобразился, то нажмите F5 (обновить станицу).

Поля, отмеченные * звёздочкой, необходимо заполнить!
Ваше имя*
Страна
Город*
mailto:
HTTP://
Ваш комментарий*

Осталось символов

  При полном или частичном использовании материалов ссылка на Интеллектуально-художественный журнал "Дикое поле. Донецкий проект" обязательна.

Copyright © 2005 - 2006 Дикое поле
Development © 2005 Programilla.com
  Украина Донецк 83096 пр-кт Матросова 25/12
Редакция журнала «Дикое поле»
8(062)385-49-87

Главный редактор Кораблев А.А.
Administration, Moderation Дегтярчук С.В.
Only for Administration