1

    Превращение русского поэтического языка в своеобразную бурсацкую латынь мигом обращает на себя внимание, когда знакомишься с текстами новейших стихоложцев. Слова, растерявшие свои ветхие смыслы, превращаются в назойливых насекомых. Муму больше не жаль — жаль изгаженного времени и изглаженного пространства…
Эта инвектива ни в коей мере не касается произведений Алексея Зараховича. Его тексты достаточно герметичны и в то же время прозрачны, хотя эта прозрачность — прозрачность воды, но не прозрачность воздуха.
    «Река весеннего завета» мистична, тяжела, напряженна. Плох тот читатель, который увидит в книге лишь легкость, звонкозвучность и кажущуюся простоту. Это сумасшедший труд — выискать в русском языке и собственной голове столько незаемных звукомыслей, хотя в родословной Зараховича — несомненно — полузабытый Роберт Фрост и незабвенный Арсений Тарковский.
    Кажется, последним, кто умел проходить сквозь прямоугольные призрачные двери и выбрасываться в окна подводных пригородных построек, был Кальпиди. Общее у Зараховича и Кальпиди — умение так зашвырнуть образ, чтобы тот упал на самой середине сознания. Примеров — сколько угодно:

                            „Я нечаянно видел начало
                            Человека на фоне причала»;

                            „Камышовый люд
                            и люд проточный
                            выпускают озеро из рук»;

                            „Все машет, все сорит крылом» (об ангеле);

                            „В этом царстве Пиросманашвили
                            На руках стоять в росе по локоть»;

                            „В лодке то лодочник, то вода».

                            „Да не растают снегири
                            И сосны, и земля под ними».

    Оптика стихов Зараховича напоминает о тонком строении жилок в толще минерала. Он готов показать все то, что не умеет или не хочет объяснить:

                            „Февраль на рассвете зелен.
                            И будто не снег, а терем
                            С дымом через фагот,

                            Дымом наоборот».

    Зарахович благовествует, как апостол Фома, добавляя детали к неопровержимой, казалось бы, действительности. Так евангелист возвращается к одному и тому же узелку повествования, не в силах ни разорвать, ни распутать его.

    Итак, звучит солнце. Вечер заваливается за оцинкованные крыши, и нет в Божьем мире ничего, что не заканчивалось бы блюзом…


    2

    «Возможна ли русскоязычная поэзия в Украине?», а точнее, «Возможна ли русская поэзия в принципе?» Неумный вопрос, однако вполне уместный.

                            «… О Украина! О поле!
                            В тысячеглазых предутренних снах,
                            Ты говорила, присутствует страх.
                            Что ж, говори поневоле».

    Эта цитата из раннего Эдуарда Савенко (Лимонова) многое поясняет. «Украинское настроение», оформленное в рамках русскоязычной поэзии, обречено на неизбывную фальшь:

                            «Украина, ты ждешь стихов,
                            Ждешь веселых до срока дел,
                            Очарованных чумаков,
                            Переливчатых женских тел», —

    вот единственная строфа, которая мешает мне в «Реке весеннего завета».