В начале был Страх. Страх молчания.
    Так называлась тоненькая книжечка стихов: 15 юных авторов, все - студенты ин’яза. На обложке - окно, старинное, каких уже не увидишь, бессонное, светится в ночи, и тьма не объяла его.
    Лена Васильева, которой удалось осуществить это издание, ждала, что я скажу. Но я, говоря о книге, ничего не говорил о стихах. На прямой вопрос ответил, что коротко об этом не скажешь.
    Тогда и решили, что надо встретиться и поговорить обстоятельно.

    СТРАХ МОЛЧАНИЯ.-
    Донецк: Лебедь, 1995. - 54 с.

            Людмила Белоножко,
            Елена Васильева,
            Дмитрий Зубков,
            Татьяна Исикова,
            Алексей Киреев,
            Юлия Колесник,
            Наталья Кузема,
            Валерий Кулынычев,
            Светлана Кухаренко,
            Евгения Малыгина,
            Татьяна Михайлюк,
            Алла Стратулат,
            Дмитрий Толкачев,
            Виктория Ткачева,
            Элла Яровая

    Первый разговор не получился. Да, пожалуй, и все последующие.
    Так и общались.
    Почему-то более всего поэтов возмутило мое сообщение, что поэзия - космического, а не земного происхождения.
    Стали встречаться. Вечерами, по четвергам, в институтской фонолаборатории («фонке»), где тогда работала Лена. Иногда приходили ко мне домой.
Они, конечно, слышали о донецком Вольном Филологическом Обществе. И однажды решились туда приехать и выступить. Посмотреть столицу, себя показать...
    Посмотрели. Показали.
    Возвращались поздней электричкой разгромленные, убитые. Вспоминая подробности, запоздало отвечали - кому-то во тьму.
    Особенно поразил их Рафеенко. Когда кто-то сказал, что писать стихи - все-таки лучше, чем бить окна, он, задумавшись, произнес: «Лучше бы вы, ребята, окна били». Было от чего вздрогнуть и переглянуться: как раз перед началом выступления они нечаянно разбили в аудитории окно...
    Были еще две попытки сойтись с Донецком, обе неудачные. Один раз весь вечер прошел в напрасном ожидании Сергея Шаталова. Который просто забыл о назначенной встрече. В другой раз приезжал Алексей Купрейчик, после чего три ночи спорили, а на четвертую явились ко мне с вопросом: «Что это было?»
    Когда я предложил им как-то назваться, Оля Колесникова сказала:

«СКВОЗНЯК»!

    Она сама была сквозняком - задувающим свечи и разбивающим окна. Она да Саша Дегтярев, да и другие, соревнуясь между собой в поэтических сумасшествиях, заставляли подозревать, что время молчания закончилось. В четырех стенах, где в дневное время учатся правильно произносить слова, по вечерам гулял ветер вольности, залетевший невесть откуда. Словно морская стихия, врываясь, звала к себе, на простор. Знали бы мы, куда она звала...
    Название не прижилось - не успело прижиться. Летом 1996 года Оля погибла. Море отняло у нее жизнь. Ей было 22 года.
    Осколки разбитого поэтического сообщества разлетелись по всему белому свету. Кто-то оказался в Греции, кто-то - в Германии, кто-то - в России, остальные рассеялись по городам Украины - Киев, Донецк, Мариуполь, Горловка...
    Многие из них теперь преподаватели, у них сейчас свои ученики.
    Не знаю, вспоминают ли они те вечера. Но вопрос остается:

«Что это было?»

А.К.

Александр Дегтярев:

ПО-МОЕМУ:
И МУЗЫ РАСКАИВАЮТСЯ В СОДЕЯННОМ,
ИЛИ
ПРОЦЕССЫ И СОСТОЯНИЯ КАК АТМОСФЕРА

    И ТЫ ЗНАЕШЬ, ОТЧЕГО ПРЕДШЕСТВОВАЛО ЭТОМУ ПОСЫЛАНИЮ. ХОРОШО БЫТЬ В ДОСКУ. НО ВОВСЕ НЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ ПРЕДСТАВЛЯТЬ ТЕБЯ ТЕБЕ ИЗ МОЕГО УГЛА, ГДЕ Я ПРЫТКО БОРЮСЬ С ПАУТИНОЙ СЕБЯЛЮБИЯ И ПЫЛЬЮ САМОПОДОЗРЕНИЯ В НАСИЛИИ, КОКЕТНИЧАЮ - ЕСТЕСТВЕННО. РЯДОМ ОДИНОКИЙ КАКТУС: БЕЗ КОЛЮЧЕК, - ПОНАДОБИЛИСЬ ДЛЯ ПРЕПЯТСТВОВАНИЯ СНУ. НЕУЖЕЛИ ТЕПЕРЬ, КОГДА ОН БЕЗЫГЛ, - ЗАСЫПАТЬ. А Я С ИГОЛОЧКИ, НОВЕХОНЕК, СДУРУ И ВСПЯТЬ, КАК ВСЕГДА, БУДУ ПИСАТЬ О СЕБЕ ИЛИ О ТОМ, ЧТО СВЯЗЫВАЕТ МЕНЯ, И ТЫ - МОЙ ОРИЕНТИР, ПРАВДА, НЕСКОЛЬКО НЕСУЩЕСТВУЮЩИЙ.
    ДАВНО МЕЧТАЕТСЯ ОБОЗНАЧИТЬ СВОЕ ЗАХВАТЫВАЮЩЕЕ ЗАНЯТИЕ ПОЭЗИЕЙ: С ЭТОГО И ЭТИМ; ПОЖАЛУЙ.
    СНАЧАЛА БЫЛА ОНА - НЕКАЯ МУЗА С УГОЛЬНЫМ КУДРЯВЫМ СТОЖКОМ НА ГОЛОВЕ, КОЛДУЮЩИМИ ГЛАЗАМИ, ВОЛЕВЫМ ПОДБОРОДКОМ, РАЗНЫМ ГОЛОСОМ, ПЕЧАЛЬНО-ОТПЕЧАТАННЫМ ВЫРАЖЕНИЕМ ИЗ РЯДА ВОН ВЫХОДЯЩЕЙ ЗАДУМЧИВОСТИ ЛИЦА, СТАНОВИВШЕМСЯ СЛОЖНЕЦКИ УКСУСНЫМ И БЕЗАЛАБЕРНО-ПУСТЬ-Я-КОГО-ИМ ПОРОЙ. ОНА РАСТРОГАЛАСЬ, УВИДЕВ МЕНЯ, ТАКОГО ПОРЫВИСТОГО И БЕССУЕТНОГО, ПОТЯНУЛА ЗА СОБОЙ ДИВНЫМ ПЕНИЕМ, ПРЯЧАСЬ СПЕРВА В СМЫВНОМ БАЧКЕ УНИТАЗА, БЫВАЛО, ЧТО В КОРЕ МОЖЖЕВЕЛЬНИКА, БЫВАЛО, КАК СМУРНАЯ СОВА ПЕРЕСЕКАЮЩАЯ УЩЕЛЬЕ; В КОНЦЕ КОНЦОВ ВСТРЕТИЛАСЬ, ОБЪЯВИЛАСЬ, ПОКАЗАЛАСЬ, ЧУТЬ НЕ ЛОПНУВ ОТ ПРЕЛЕСТНОГО СМЕХА, ОБНАРУЖИВ, КАКИМ Я СТАЛ ТЩАТЕЛЬНЫМ, ВНИМАТЕЛЬНЫМ И, ГЛАВНОЕ, «ЖИЗНЕННЫМ В СТИХАХ И СТИХИЙНЫМ В ЖИЗНИ», ПОКА ИСКАЛ ЕЕ, ВИДИМЫЙ - ДО ПОРЫ ДО ВРЕМЕНИ - НЕВИДИМУЮ. ЦЕЛЫЙ ГОД МЫ «ПЕЛИ В УНИСОН», ЕЛИ, ОБМЕНИВАЯСЬ, СОПЛИ И СОРЕВНОВАЛИСЬ: КТО ГЕНИАЛЬНЕЕ И КТО ПЕРВЫЙ УМРЕТ, ХОТЯ ВРОДЕ БЫ ХОТЕЛОСЬ И НЕ ЧАСТО. ПРИЧЕМ ОБМЕН МНИТЕЛЬНОСТЯМИ БЫЛ САМЫЙ ЧТО НИ НА ЕСТЬ ТОРГАШЕСКИЙ, МОЖНО СКАЗАТЬ, ЧТО НЕ ВСМАТРИВАЛИСЬ, НО ПРИСМАТРИВАЛИСЬ. МУЗА НЕ ОСОЗНАВАЛА СВОЕГО ОПЫТА, НО ВЕРИЛА И, ВПАДАЯ В КРАЙНОСТИ, ЧУВСТВОВАЛА ЕГО (О КРАЙНОСТИ БОЛЬНО ПОЛОМАЛА НОГУ, КАК-ТО РАЗ КРАЙНОСТЬ РАСПЯЛА ЕЕ, В ЦЕЛОМ ЯБЛОКИ, СИГАРЕТЫ И ВИНО ПОЛАГАЛИСЬ ЗА ЧРЕЗМЕРНОСТЬ, ТОСКА ОБВОЛАКИВАЛАСЬ ГОЛОВОКРУЖЕНИЯМИ, ДОГОНЯЛКАМИ И СОЛЕНЫМИ КНИГАМИ; ЭКЗАЛЬТАЦИЯ, КАК СТИХИЙНОЕ БЕДСТВИЕ, СОПРОВОЖДАЛОСЬ НЕБЫВАЛЫМИ ОТКРОВЕНИЯМИ ЧЬЕЙ-ТО ПРИРОДЫ И ПОДСМАТРИВАНИЕМ ЗА СПУТНИКАМИ ЛУНЫ). ОТ НЕЗНАНИЯ САМОЙ СЕБЯ И БЫЛИ СПЛОШНОЕ ИСКАЖЕНИЕ ВИДИМОГО И ОБРАТНОГО, УПРЯМОЕ ГРЕЗООФОРМЛЕНИЕ НАСУЩНОСТИ, НЕПРЕКРАЩАЮЩЕЕСЯ ОБОЗНАЧЕНИЕ, СИМВОЛИЗАЦИЯ ВСЕГО, ЧТО СЛУЧАЛОСЬ И, НАДО ДОБАВИТЬ, ВЕСЬМА ЧАСТО.

    ИТАК: СНАЧАЛА БЫЛ ЗОВ, ПРИЧИНА КОТОРОГО МНЕ, СКУДНОМУ И РАСПЫЛЯЮЩЕМУСЯ, НЕИЗВЕСТНА, СЛЕДОМ - ВСТРЕЧА, НУ А ПОТОМ СМЕРТЬ... КАКОВО ПОЭТУ БЕЗ МУЗЫ. ХРЕНОВО. НАСТУПИЛО БЕЗМУЗЬЕ. А - ПОМНИТСЯ, СРАВНЯТЬСЯ НЕЛЕГКО. ГЛАВНОЕ НЕ В ТОМ, ЧТО МУЗА ВДОХНОВЛЯЛА, НО И ВДОХНОВЛЯЛАСЬ. ПЛЮС ОТВРАТИТЕЛЬНАЯ СПОСОБНОСТЬ ЧИТАТЬ И ЧХАТЬ МЫСЛИ. МНОГОКРАТНО, КАК КОШКА, СТЕЖКИ СМЕХА, ОДУРАЧИВАНИЕ, СИНХРОНИРОВАНИЕ, ЗЛАЧНЫЕ ТАНЦЫ, БЕСЕДЫ СО СЛОВООХОТЛИВЫМИ ЗВЕЗДАМИ, СИНИЙ - КРАСНЫЙ, ВРАНЬЕ НАСПОХВАТ-НАРАСХВАТ, ПОТАЙНАЯ КОЛЛЕКЦИЯ НОГТЕЙ, УМАЛЯТЬ УМАЛИШЕННОСТЬ - ДА ЧТО ТАМ, БОГ-С-НЕЙ, ОН ЕГО ВДОХНОВИТ НА САБОТАЖ. КАЖДОМУ ИЗ ЕЕ ДРУЗЕЙ, КАК ВОДИЛОСЬ, ЧТО ОНИ ВОДИЛИСЬ, ОНА, ВОЗМОЖНО, ПРЕДСТАВЛЯЛАСЬ КАК ЗАНАВЕС, УВЕШАННЫЙ ФОТОГРАФИЯМИ; НЕКОТОРЫЕ ГЛЯНУЛИ ЗА НЕГО, Я - НЕТ; И ЧТО ТОЛКУ ПЕТЬ В УНИСОН, КОГДА ПОЮТ ВСЕ И СТРОЙНО, ДАЖЕ ТРИТОНЫ И САЛАМАНДРОВЫЕ МАЛЫЕ ТЕРЦИИ ЗВУЧАЛИ СВОЕВРЕМЕННО. ТО, ВИДИМО, БЫЛ НЕКИЙ GEGNET. РАЗЪЯ! РАЗ Я - И ТЫ, И МЫ.

    ДВИГАТЬ СОБОЙ БЕЗМУЗНО БЫЛО ПОНАЧАЛУ ТРУТНО И НЕВТ ЕРПЕЖ, ПЛУТАТЬ ПРИХОДИЛОСЬ НЕОБЫКНОВЕННО, С ТРАВЛЯМИ И ПЕРЕПАДАМИ, ВЯЗКИМИ ФОНТАНАМИ СУПРОТИВНОСТИ И, НАКОНЕ Ц, БУДЬ-Я-В-БЛУДЬИ. ВСКОРЕ ОСЕНИЛО: Я - НЕ ПЕРВЫЙ КАК «КТО», А - ПЕРВЫЙ КАК «КАК». ОБРУШИЛОСЬ СОРЕВНОВАНИЕ С ПРЕДЫДУЩИМИ: ПАСТЕРНАК И ЦВЕТАЕВА, АННЕНСКИЙ И СОЛОГУБ, МАНДЕЛЬШТАМ И ХОДАСЕВИЧ, ГЛАЗКОВ И ХЛЕБНИКОВ, БРОДСКИЙ И РЕЙН, АЛЕКСЕЕВ И БУРИЧ, БАШЛАЧЕВ И ДЯГИЛЕВА, ГЕЛЬДЕРЛИН И НОРВИД, ДИКИНСОН И СТОРНИ, ВЕРЛЕН И РЕМБО, МАЛЛАРМЕ И ВАЛЕРИ, ГЕЙМ И ТРАКЛЬ, МОНТАЛЕ И КВАЗИМОДО, ЛЮСЕБЕРТ И МОРГЕНШТЕРН, БЛУМ И ХОЛСТ, ОДЕН И СПЕНДЕР, ШАР И СЕН-ЖОН ПЕРС, ЙИТС И ЭЛИОТ, ТОМАС И ЛАРКИН, ХИМЕНЕС И АЛЕЙСАНДРЕ, ЛАНГГЕСЕР, ЦЕЛАН, ГОЦЦАНО, ЭКЕЛЁФ, КЮРМАН, СВЕРДРУП...
    ПО ОБРЫВИСТЫМ КАНОНАМ ПОСТМОДЕРНИЗМА, НЫНЕ КОТОРЫЙ НАДЛЕЖИТ МНЕ, СЛЕДОВАЛО БЫ ЗАШИФРОВАТЬ ПЕРЕЧИСЛЕННЫХ ПОЭТОВ, СШИТЬ ИХ В ЛОСКУТНОЕ ОДЕЯЛО, УКРЫТЬСЯ ИМ С ГОЛОВОЙ И ЛЕЖАТЬ - УДИТЬ УДУШЬЕ, СЛОВНО ГОВОРЯ, Я ТАКЖЕ ЗАМЫШЛЯЛ РАССКАЗАТЬ ОБ ИГРЕ, О ТОЙ САМОЙ, КОТОРАЯ ЗАТЕЯЛА МУЗУ И ЕЕ ОКРУЖЕНИЕ. МУЗА СКЛОНЯЛА МЕНЯ НА ТВОРЧЕСТВО ОБРАЗОВ, А ПРОЧНЫЕ - ВДОХНОВЛЯЮТ НА ОБРАЗНОЕ ТВОРЧЕСТВО, КАК ПРИСУТСТВУЮЩИЕ В ПРИСУТСТВИЕ, ОСТАЕТСЯ ТОЛЬКО СОБИРАТЬ ИХ В ЗАЛЕ ЖИВОЙ КОРРЕСПОНДЕНЦИИ И БРАТЬ НА АНАЛИЗ СЛОВА. А ЗАТЕМ: ПОСТУПАТЬ, КАК МУЗА, ПОСТУПАТЬ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ПОСТУПАТЬСЯ... НО ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ ОБ ИГРЕ ПОСЛЕ ХЕЙЗИНГИ, - НЕ ЗНАЮ.
    МЕТАФОРА КОРНЕМ ЖЕНЬШЕНЯ СТИМУЛИРУЕТ, НО НЕОБХОДИМЫ И ДРУГИЕ ВЕЩЕСТВА, ЧТОБЫ ПОДДЕРЖИВАТЬ ЖИЗНЬ (ЛИБО СМЕРТЬ) В СТИХОТВОРЕНИИ. РИФМА - ГОДНА ДЛЯ САРКАСТИЧЕСКИХ И ОТЧАЯННЫХ ОПУСОВ, ИМЕННО В ЭТИХ СОСТОЯНИЯХ ВСЕ РЕГУЛИРУЕТСЯ СВЕТОФОРОМ МНЕНИЯ О САМОМ СЕБЕ, ВСЕ ВСТАЕТ НА ЧУЖИЕ МЕСТА И ТАКИМ ОБРАЗОМ: УПОРЯДОЧИВАЕТСЯ. НО - ОГОНЬ АКЦЕНТНОГО СТИХА - СКОРЕЕ ВОЗДУХ СВОБОДНОГО - АТМОСФЕРА, РАВНО КАК И ПРОБЛЕМА ПРОЦЕССОВ И СОСТОЯНИЙ, КЛЮЧЕВЫЕ ПОНЯТИЯ МОЕЙ ЛИРИКИ, ЭТИМ КЛЮЧОМ ОТКРЫВАЮТСЯ ВОЗДУШНЫЕ ЗАМКИ И НЕСЧЕТНЫЕ ВОРОНЫ В ОБЛАКАХ СНУЮТ ВОКРУГ НЕГО. СВОБОДНЫЙ СТИЛЬ ОСВОБОЖДАЕТ ОТВСЯКОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА НАПИСАННОЕ, ПОЭТОМУ, ЧТОБЫ НЕ КАЗАТЬСЯ ВОЛЬГОТНЫМ ПИЖОНОМ, С РАДОСТЬЮ ПРИБЕГАЮ К ОККАЗИОНАЛЬНЫМ РИФМАМ. АССОНАНСЫ - ТЕСТО МЯМЛИ, ДИССОНАНСЫ - ТО, ЧТО НАДО, НО ПРЯЧУТСЯ В ЗАКОУЛКАХ ЯЗЫКА. ИГРАТЬ С НИМИ В ПРЯТКИ? - НО КАКОВО БУДЕТ, ЕСЛИ ДИССОНАНС МЕНЯ ОТЫЩЕТ, СЛОВО-ТО СТРАШНОЕ, АЛЛИТЕРАЦИЯ - ВЕСЕЛО И НАМЕКНУТО - ВСЕГДА. АЛЛЮЗИЯ - ТОЛЬКО ОСВАИВАЮ, МНЕНИЕ НУ НИКАК НЕ СКЛАДЫВАЕТСЯ О ТОМ, ЧТО ЭТО, К ЧЕМУ, ПО-ВИДИМОМУ: ДИВАН - КРОВАТЬ (СЕРЬЕЗНО).
    ПРОЦЕССЫ И СОСТОЯНИЯ - ПРИОРИТЕТЫ, И ДАЛЬШЕ, ДАЛЬШЕ, ДАЛЬШЕ, ШЕРШЕЛЯФАМ ВО МНЕ... ИЩИ МЕНЯ.
    Я ВСЕГО ЛИШЬ ПОСОБИЕ ДЛЯ ГЕНИЕВ, А МУЗА НАПИСАЛА МЕНЯ, КАК ПОСОБИЕ. Я ВАС ВСЕХ СДЕЛАЮ - ПРЕДСТАВЛЮ.
    ЕСЛИ НЕ БУДЕТ ЛЕННО.

Вспоминает Елена Васильева:

    Обычно мы сидели кругом, автор читал свои стихи, и все по очереди высказывались. Начинали обычно Лида Лукашевич (уже к тому времени преподаватель мировой литературы) и Таня Исикова, наши заядлые критики, потом - все остальные... Кстати, вначале все так хотели спрятаться за столы, за шкаф, что приходилось заранее выставлять все стулья из всех укромных уголков в общий круг.
    Как-то раз, обеспокоенная нашим, кажется, Алиным, чтением, я «разговаривала с Федором Михайловичем», а попросту гадала на «Бесах» Достоевского, задавая вопросы и открывая книгу на первом попавшемся месте и читая первую попавшуюся на глаза строчку. Вот что вышло:

    - Что у нас происходит? - вопрос.
    Читаю:
    «Стишки, должно быть, пописываете».
    И еще строка:
    «Это у вас как клад в табакерке».
    - Чем это закончится? - вопрос.
    «Хорошо, что все это скоро прошло и разрешилось ничем. А то хотели уже написать в Петербург кому следует, но только подивились тогда».

Вспоминает Александр Беляев:

    10 апреля 1996 г. мы ездили в Донецк на расправу Вольному Филологическому обществу... Заседание этого общества обычно проходит в три этапа: 1) чтение автора (иногда двух-трех); 2) автору задают вопросы. Сергей Минаков, например, всегда интересуется, что автор читает, и всегда советует изучать книгу Кожинова «Как пишут стихи». Иногда бывают вопросы типа: «Мандельштам попал в лагерь из-за своих стихотворений, а вот Вы могли бы так?..» и т.д.; 3) высказываются мнения по очереди, по кругу. Они не любят Цветаеву, они очень, очень критичны, они цепляются за каждую строчку, они видят в каждом бездельника, который рвется в космос, а сам не может понять, что пишет чушь. Они видят в авторе человека, которому необходимо помочь стать профессионалом в поэзии, и они не хотят понять, что некоторым этого-то и не нужно. «Сижу в тиши, пишу стиши?» - едко спрашивают они. А автор всего-то и хотел, что поделиться с ними своими мыслями, своими переживаниями...

    А мы поехали к ним. Не знаю, зачем. Кораблев пригласил, и мы поехали. И представили нас по-дурацки: «Постмодернисты из Горловки». Декан филфака шутил: «А потом приедут какие-нибудь экзистенциалисты из Макеевки». Карикатура. Какие из нас постмодернисты? Более-менее такой ярлык можно подвесить только к Сане Дегтяреву и Оле Колесниковой.
    С самого начала сложилась какая-то нездоровая атмосфера. Задают вопрос: «Как вы относитесь к своим стихам?» Ответы наших меня убили. Олька выдала: «Туалетная бумажка». Они: «А на кой вы тогда приехали?» - «А кой его знает!»...

Вспоминает Алексей Деркунский:

    ...Самое любопытное - они сами же потом говорили: «Не обижайтесь, приезжайте еще» (нет уж, лучше вы к нам!) - значит чувствовали, что побили, что зло побили... Хотелось притащить их к нам, чтобы они почувствовали разницу... Оленька очень хорошо сказала, что самое простое - это сравнить атмосферу у них и у нас.
    А.А. потом всю дорогу утешал и успокаивал нас, подвязывал назад крылышки и разворачивал грандиозные перспективы... В конце концов мы поняли, что это было не поражение, а победа - над собственной ленью и дурацкими амбициями. Чудесно, обалденно, мне потом всю неделю летать хотелось! Я полюбил свои вещи и захотел писать еще, ура! Прекрасная закалка, и (хоть и страшновато) мне хочется поехать туда еще раз, со своими серьезными вещами.