* Хазары, независимое и сильное племя, воинственные кочевники, в момент, не известный истории, появились с Востока, гонимые жаркой тишиной, и в период с VII по X век населяли сушу между двумя морями – Каспийским и Черным.

    Благочестивое хождение ко святым местам, центральные из которых – Гроб Господень в Иерусалиме и Вифлеемская пещера; на Руси в качестве таковых посещались софийные и троичные храмы Киева, Москвы и Новгорода, а также лавры, монастыри и церкви, прославившиеся чудотворными иконами, мощами и подвигами святых угодников.
    В идее паломничества лежит признание возможности прижизненного преображения: паломник возвращается другим человеком – с иным моральным статусом и с ощущением обновленного внутреннего строя души. Своим благочестивым путешествием он восполнил дефицит благодати и принес с собой надежду на подобный опыт другим; это как бы в одиночку пережитой опыт Апокалипсиса (пересечение границы грешной жизни и выход в очистительное пространство «иной земли» под «иным небом»).
    Особое значение обретают мифологемы пути и границы: паломник обязательно вернется – смысл самого похода в этом, а не только в процессе пути и в достижении топоса Святыни. Паломничество – род бытового подвижничества (по–двиг содержит идею движения, по–движенья), это динамическое передвижение–устремление к спасительной точке по орбите эсхатологического круга: к обретению чистой жизни и облегченной совести.
    Странничество и паломничество сходны тем, что то и другое – поход за правдой, опознаваемой в качестве таковой на пестром инославном фоне. Такая правда только с другой стороны (страны) и может быть понята и принесена на родину: христианство как иноземельная и возвещенная на чужом языке религия должна быть окончательно усвоена как мировая за рамками своего языка и этноса. Бытовому сознанию трудно понять, что мировых религий – несколько: слову ‘мировой’ в нем соответствует "всесветность", т.е. тотальность, отрицающая любую иную социально–религиозную тотальность – мусульманскую или буддийскую. Странничество и паломничество в метафизическом смысле следует понять как две точки единой вертикали – нижней и верхней: если первая знаменует итог скольжения странника в хтоническую глубину языческой грезы о взыскуемом граде Китеже (= Божьем Царстве), то вторая сулит паломнику восхождение на всю высоту благообретаемой Истины пред лицом Самой Истины, в самом центре Святой Земли, вечных событий Священной истории и всего событийно–сакрального топоса православной Святыни.
    В пространственно–горизонтальном смысле паломничество как труд дольнего пути окончательно упраздняет конфессиональные контрасты «своего» и «чужого»: Святая Земля, в которой возвещена была Благая весть, теперь и его земля (паломник несет ее с собой, иногда буквально – в котомке за плечами), и весь гомон многоязычного христианского мира, сквозь который он возвращается в отчий дом, обратился для него в подлинную Симфонию всяк сущего в Истине языка, для сердечного приятия которой «несть ни эллина, ни иудея». Так образуется в духовном существе паломника фундаментальная эмблема Креста: дольняя горизонталь дважды одоленного пути к Святыне и горняя вертикаль лично пережитого кеносиса (в подражание Христу – «нисхождение/восхождение», но в обратном порядке).
    В путь паломника толкает чувство открытого покаяния, сочетание эмоции страха Иова богооставленного и смутного ощущения трансцендентной надежды. Если Бог ко мне не идет, то я приду к Богу – такова нехитрая логика грешника. В этом смысле паломничество есть хронотоп динамической жертвы и вид религиозно–творческого поведения, «оглядка» на «зов», как сказал бы А.Мейер («Заметки о смысле мистерии (Жертва)», 1933). В метафизическом пространстве чаемой надежды на искупление грехов паломник прокладывает вполне физические дороги; но каждый пилигрим, упрямо идущий к горизонту Благодати, оказывается – как свершающий дело личного покаяния, первопроходцем, даже если он идет к своей цели древним трактом, плывет испытанным курсом или пробирается нетайными тропами.
    В паломничестве религиозно–нравственный долг покаяния сочетается с инстинктивным тяготением к Сущему Добру и страстным желанием пожертвовать собой самым доступным образом. Паломничество есть исполнение категорического императива личной религиозной совести, путь к внутреннему Богу и смиренному приятию именно так устроенного тварного мира, к свободе от сложностей теодицеи; это добровольное испытание на меру моральной ответственности перед ближним, попытка следования высоким образцам стяжания Святого Духа, а тем самым – освоение опыта отечественной святости как органической этики любви к ближнему.