«Интересно», - сказали ему, когда он прочитал свое «Паломничество в Струльдбург» в донецком Вольном филологическом обществе.
    «Но не торопись печататься, - сказали. – Скоро будешь писать по-настоящему. Уже недолго осталось».
    А он не стал ждать. Взял да и выпустил книгу прозы – «Целуя жабры огня». Или «Лента излишеств» – второе название. Без места и года издания и без прочих формальностей.
    Книгу заметили, и вскоре автор получил предложение от издателя, тоже начинающего, – переиздаться по-настоящему.
    День получения тиража стал роковым. На пустынном повороте по невыясненным причинам машина Павла потеряла управление и врезалась в рекламный щит. На заднем сиденье остались лежать окровавленные экземпляры его книги.
    В единственной рецензии («Дикое поле», №2, 2002), отметившей его вхождение в литературу, Павел успел прочитать о себе:
    «Книга Павла Солостина… а может, и не книга вовсе, а мир (мир как текст), - предназначена для тех, кто не понимает, где находится, как в этом жить и что вообще происходит. Сам автор полагает, что книга его «не для продажи и тем более для чтения». Поэтому не прочесть в ней можно о пост… постискусстве, постсознании, постподсознании и… постжизни…»

A.K.

Я встал у зеркала и с ужасом произнес:
я хочу видеть, как я выгляжу
с закрытыми глазами.
Рихтер

    Часть 1

    «Если ты читаешь это письмо, значит я давно уже прохлаждаюсь под освежающими лучами полуденного солнца туркменской пустыни в обществе двух железных полос, разделенных каменными брусьями на пятнадцать равных частей. Голова по расчетам должна откатиться на три оборота, удариться о рельс и вернуться, чтобы быть залитой кровью, которая хлынет из сонной артерии и разъест лицо до неузнаваемости. Не пытайся найти мои останки. Пустыня не обязательно должна быть туркменской, может быть, она окажется монгольской, или, если ты пройдешь в спальню и, пошарив рукой в тайнике за ковром, разочарованно вздохнешь и пробормочешь: «Ах ты с…!», то пустыня окажется мексиканской. Мою личность не определят. Всю ночь я подкидывал в костер документы, в ожидании поезда, иногда разгоняя горящими головешками диких… а-а-а, не скажу кого, а то сразу догадаешься, где я.
    Но на самом-то деле ты сейчас сильно испугалась, моя милая девочка. Представляю, как ты обнаружила в почтовом ящике конверт со смазанным штампом места отправления. Терпения не хватает узнать, что пишет муженек, который уже две недели развлекается с какими-то шлюхами. Ты нетерпеливо ехала в лифте, и, когда скрипнула, захлопнувшись, входная дверь, а сумка полетела прямо по коридору, сделав три оборота против часовой стрелки, ты, моя девочка, с ненасытным хрипением порвала конверт…, а тут такое. Ты ожидала требования развода или просьбы выслать денег, что угодно, но так я ставлю тебя перед свершившимся фактом, и ничего уже нельзя изменить. Ты покрываешься каплями горячего пота, которые стряхивают на пол пробежавшие по телу мурашки, и краснеешь от гнева. Да, ты не сможешь ничего сделать. Я просто взял и навсегда уехал. Что-то все равно хочется изменить? Ан нет, событие уже свершилось. Наконец-то я смог расшевелить твои холодные внутренности, они еще долго будут в точке кипения.
    Я вижу, как ты идешь к моему шкафу, берешь пистолет, аккуратно завернутый в тряпку, бережно несешь в спальню, долго рассматривая, привыкаешь к скорому плотно-интимному контакту. Дрожащие пальцы играют на курке, а трепещущие губы принимают и обволакивают холодную сталь и… щелк, ха-ха-ха, он-то не заряжен. Ошибаюсь, наверное, это произойдет не сразу, может быть через несколько недель, когда я тебя совсем извиду своими письмами».
    «Забыл, как пишется слово: извиду или изведу».
    - Привет, Юля, скажи, как пишется: извиду или изведу?
    - …
    - Для чего мне? Пишу письмо любовнице. Ты же занимаешь телефон по вечерам – не дозвонишься, а днем она у меня работает.
    -…
    - Давно, сразу после первого года со дня свадьбы.
    - …
    - Красивая, не то, что видеть твою сморщенную физиономию каждое утро
    - …
    - Изведу? Через «е»? Спасибо. Я тоже тебя люблю.
    Нотки волнения в его голосе соединились в причудливую мелодию, но она ее не услышала.
    «Ты, недоуменно моргая глазами, подумаешь: «Зачем было так далеко ехать? Лучше бы размазался по асфальту перед домом, и я могла бы подвести нашего сына к чавкающей, если наступить, массе и сказать: «Вот смотри, это твой папа»».
Или ты подумаешь так: «Зачем такой бескрайний шаг? Уж лучше бы просто ушел или поговорил, ведь мы так хорошо ладили… последние три дня, и у нас ведь есть сын, как же без отца будет развиваться его Эдипов комплекс». Ты так будешь думать? Конечно, а как иначе? Уже слышу, нет, только сейчас услышал твой крик: «Ой, зачем же он так? Ой-йой-йой!!!»
    Десять лет назад, когда я только начинал тебя ненавидеть, а ты меня. Это только сейчас мы достигли в искусстве ненависти необычайных высот. Я сказал себе: «Если через 10 лет 11 месяцев и 23 дня мне все еще не будет нравиться моя жизнь, то в ней появится два новых пути: первый и второй». Первый, не скажу какой, а второй лежит вдоль двух параллельных железных полос, а потом поперек».
    Кирилл вложил три исписанных мелким почерком листа в чистый конверт. Он хотел что-то сделать, чтобы выказать свою радость, и не нашел ничего лучше, чем запрыгнуть на стол и крикнуть: «Ура-а-а!!!», но зацепился за угол, прокатился и упал на пол, сломав два ребра и разбив нос. Кирилл долго и грязно выругался и сел писать второе письмо.
    «Если вы получили это письмо, значит у вас числится без вести пропавший – Кирилл Иокастов», - начал он. Чистый лист оросили красные капли. «Это хорошо», - подумал Кирилл и размазал их по бумаге до приобретения ею однородного бурого оттенка. Еще в письме было следующее: «Прошу обратить внимание на роль моей жены Юлии Иокастовой в моем похищении. Я не имею сомнений в том, что она и только она являлась организатором, финансистом и главным двигателем данного проекта», или «Прошу принять срочные меры по наказанию вышеуказанной особы и освобождению меня из арабского плена», а также много чего другого. Конверт тоже стал грязно бурым. Кирилл положил оба письма в карман и сел в кресло. Не прошло и дв ух часов, как зазвонил телефон. В голосе звонившей забрезжили когда-то очень хорошо знакомые оттенки, но он не узнал, кто это.
    - Здравствуйте, здесь еще проживает Кирилл Иокастов?
    - Нет, он давно умер.
    - Как?! А что с ним случилось?
    - Железнодорожная катастрофа, знаете ли. Очень далеко отсюда.
    - А вы кто? – голос учуял что-то неладное.
    - А вы кто? – ответил Кирилл.
    - Я его бывшая подруга, которая затем превратилась в бывшую жену.
    - Наташа?! Ты откуда?
    - Ты все шутишь, значит, у тебя все в порядке?
    - Да не совсем. Не могу поверить, мы же не виделись с тобой столько лет. Где ты и зачем звонишь?
    - Я в городе Струльдбург, здесь проходит ежегодный праздник – День паломника. Я позвонила, почти ни на что не надеясь, слышала, что ты давно женился и у тебя даже есть ребенок, но, возможно, тебе надоели семейные дрязги. Нас тут три девушки, нужен мужчина, понимаешь, а местные – такое отребье, жалко смотреть. Но ты, наверное, занят?
    - Когда к вам можно выехать?
    - Поезд «Донецк – Струльдбург» отправляется завтра в четыре утра. Я тебя встречу через восемь часов здесь на станции.
- Приеду обязательно.
    - Бедненький, они так тебе надоели?
    - Потом расскажу. Все, до встречи.
    - Пока.
    Кирилл пришел на вокзал ровно в два. «Главное не опоздать», - думал он, собирая вещи, которые теперь болтались в рюкзаке за спиной. Письма надежно спрятаны во внутреннем кармане пиджака.
    - А почему поезда «Донецк – Струльдбург» нет в расписании? – спросил Кирилл в справочной.
    - Какой Сруль-бруль, вы че?
    - В четыре должен прибывать.
    - Никакого Сруль-бруля нет ни в четыре, ни вообще.
    - Странно.
    Кирилл вышел на перрон. Он решил дождаться четырех часов, может, что-то и приедет, а там можно сесть в это что-то, куда бы оно ни ехало, и тогда, возможно, понадобится первое письмо. А пока молодой человек закурил «Lucky strike», но, вспомнив, что, оказывается, не курит, отдал пачку проходившему мимо бродяге. Смешно наблюдать за прибывающими поездами, особенно когда запланированная интимная встреча с одним из них еще не состоялась. Из вагонов выползали полумертвые от алкоголя лица различных национальностей. Они заходили на территорию вокзала за необычайно жизненно важными покупками, а проводники подавали знаки машинисту, и поезд начинал двигаться. Это было соревнование между составами – кто больше оставит пассажиров на станциях, при этом больше очков присуждалось тем, чьи пассажиры были в одних трусах или совсем голыми. Если пассажир выходил с деньгами, то за это очки не начислялись. Так вот, к половине четвертого таких пассажиров набралось человек тридцать. У них даже появился предводитель – высокий худощавый мужичок с седой остроконечной бородкой. Сначала разрозненные кучки отставших выпрашивали мелочь на еду, но потом они собрались в единую гудящую кучу, которая начала атаковать привокзальные магазины.


    Пока Кирилл наблюдал за отставшими, на станцию прибыл поезд без названия, без номеров вагонов, проводники не открыли двери, а окна были закрыты черными щитами. Кирилл увидел, как в ста метрах от него из кабины машиниста выпрыгнул человек и начал осматривать колеса. Когда человек подошел ближе, Кирилл поинтересовался:
    - Это «Донецк – Струльдбург»?
    - Да, - ответил машинист.
    - А почему его нет в расписании?
    - Наш город принадлежит частному лицу, и это его личный поезд, который возит специально приглашенных.
    - Как мне на нем уехать?
    - Ваше имя?
    - Кирилл Иокастов.
    Машинист посмотрел в свой журнал и сказал:
    - Один билет на вас забронирован, пожалуйста, можете проходить.
    - А часто бывают несчастные случаи на дороге? – спросил новый пассажир. - Допустим, переезжают кого-нибудь.
    Машинист с подозрением посмотрел на него и ответил:
    - В последнее время задолбали самоубийцы, по нескольку раз в день встречаются.
    - И что, успеваете останавливаться?
    - Ага, буду я еще останавливаться, у меня график, если не успею – уволят. Поэтому смотришь – лежит на рельсах, зажмуришь глаза и… хрусть, на секунду прямо сжимаешься весь, так неприятно, аж дрожь пробивает, а потом ничего. Я уже почти привык, только вот видите, - он указал на треснувшую фару и следы крови на колесах, - из-за них фары разбиваются, да и мыть приходиться после каждой поездки. А ты чего спрашиваешь, один из них, что ли? - и машинист лукаво улыбнулся.
    - Нет, с чего ты взял?
    - Просто так такими вещами не интересуются. Хочешь, за пятьдесят долларов я тебя не замечу?
    - Ты меня не так понял, - воспротивился Кирилл. – Можно мне сесть в поезд?
    - Да, проходи, только когда соберешься, вспомни мое предложение.

    Часть 2

    В подвале под домом Кирилла появилась комната, ее пол был завален мусором, а из труб текла вода; сыро и холодно, но огонь, не посмотрев на влажность, выбрался из-под пола и озарил облупленные стены священными бликами и трепетом. Пламя выжгло зловоние и грязь, оставив лишь четыре бетонные стены и дверь, а потом смешалось с воздухом, и в комнате стало светло.
    Первой после огня в комнату вошла… женщина? Да, женщина. Она была необычайно красива. Вены разрезали синими бороздами ее красное набухшее лицо. Глаза заплыли и превратились в тонкие щелочки. Волосы торчали клочьями разной длинны во все стороны. Женщина была одета в красное истлевшее выцветшее пальто, из-под которого высунулись тапки в зеленую клетку. Она держала в руках сверток из грязно-белой материи. Женщина села у костра и положила сверток рядом с собой. Прошло три часа. В дверь постучали. Это был ее муж. Женщина радостно побежала открывать и с восторженным воплем кинулась к нему на шею. Мужчина был одет в теплый клетчатый пиджак (еще не успел остыть труп, с которого он его снял) и ватные штаны, в сумке позвякивали бутылки. Он был похож на свою возлюбленную, как однояйцовый близнец, только лицо было более одутловатым, а синие борозды более выпуклыми. Они долго целовались у входа, а потом расположились около костра.
    - Валя, как прошел день? – спросил муж.
    - Прекрасно. Всю вторую половину дня готовилась к встрече с Василием Вильгельмовичем. Приготовила запеченного угря под майонезом, салат из лангустов и нашла на помойке бутылочку вина.
    - Не мало ли, а то Вильгельмыч подумает, что мы ж адные.
    - Под такое вино нельзя сильно наедаться.
    - Что ты делала утром? – спросил мужчина, которого на самом деле звали Петр.
    - Рабочий день выдался не очень хорошим. От ребенка уже попахивает. Люди даже боятся подходить. Я заплатила Урсуле огромные деньги за его аренду, а она подсунула с запахом. Завтра пойдем разбираться.
    - Ты не боишься встречи с Вильгельмычем?
    - Нет, даже чувствую какое-то радостное волнение, это моя первая встреча с ним. Я знаю, что не все ему подходят, но думаю, у нас все будет хорошо.
    - Да, конечно, ведь мы – лучшая пара города. Иди ко мне, любимая.
    Они обнялись и молча смотрели на куски пламени, которые отрывались от костра и летели к ним, но не обжигали, а нежно ласкали лица. Прошло еще три часа. Они не сдвинулись с места. В дверь постучали. Валя и Петя вместе бросились открывать. В комнату вбежали два карлика, это потом, присмотревшись и прислушавшись, можно было понять, что это дети. Они тоже были похожи друг на друга, как однояйцовые близнецы, поскольку оными и являлись. Также они были похожи на своих родителей, как однояйцовые близнецы, но оными не являлись. Им было по шесть лет, звали их Аполлон и Феб. Семейное убежище сразу оживилось, дети весело смеялись и бегали вокруг костра, а родители, умиленно улыбаясь, смотрели на них.
    - Вы опять нюхали бензин? – спросил отец.
    - Папа, сколько можно, мы уже взрослые и должны сами за себя решать, что нам можно, а что нет.
    - Я не поэтому спросил. Вы нам не принесли?
    - А-а, ты вот почему спросил, - облегченно улыбаясь, сказал Аполлон, - вот возьми, чуть-чуть осталось. Смотрите, не превышайте свою дозу, а то, как в прошлый раз, облюете всю комнату.
    Петя взял у сына пластиковую бутылку с бензином и два пакета, один из которых дал Вале, налил немного в оба, они подождали, пока выветрятся самые вредные вещества, и надели пакеты на головы. Прошло чуть больше полминуты, а Петя уже забыл, что у него пакет на голове, и стал истошно испуганно вопить:
    - У меня помутилось зрение! Я слепну!
    - Я тоже! – вторила ему Валя.
    А дети смотрели на них, ползали по полу и бились в конвульсиях от смеха, и тут раздался звонок в дверь. Дети смолкли. Петя стянул свой и пакет жены, вся семья пошла открывать.
    - Кто там?
    - Это квартира Еховых? – голос как будто соскребал слова со стены.
    - Да, а вы кто?
    - Василий Вильгельмович.
    Тишина опустилась на головы семьи, они потеряли сознание, а очнулись только через несколько минут. Василий Вильгельмович терпеливо ждал. Сначала за дверью он слышал только тишину, потом звон стекла, падение тел, крики, шепот и снова тишина. Дверь открыла маленького старика с длинными полностью седыми волосами и такой же длинной и седой бородой. Из волос торчал крючковатый нос и выглядывали маленькие подвижные черные глаза. Его одежда представляла собой мешок с дырками для головы и конечностей. Василий Вильгельмович ступил через порог босой ногой на холодный бетонный пол.
    - Здесь еще когда-то жили Еховы, я ведь не ошибся?
    - Почему жили, мы и сейчас живем.
    - Так что вы, сейчас живете, а когда-то не жили? Та-ак, че-то я не понял. Вы сей же час живете, а тогда, когда-то не жили? Или вы сей же час живете, а секунду назад еще не жили, или вы будете жить здесь потом?
    Петя ничего не понял и сказал:
    - Проходите, Василий Вильгельмович, мы вас давно ждали.
    Старик насупился, отвернулся и пробурчал:
    - Давно-то вы меня ждали, это и глупому понятно, а теперь уже не ждете? Что я вам, люди добрые, плохого-то сделал?
    Петя задумался и решил больше не рисковать.
    - Проходите, - сказал он и указал рукой на подстилку из шкуры антилопы нильгау на полу возле доски, служащей им столом.
    Жена и дети восхищенно смотрели на старика, который прошел и сел на шкуру в позу сиддха, закрыл глаза и произнес:
    - Тадьятха гате гате пара-гате пара-сам-гате бодхи сва-ха.
    Старик встал на колени, наклонился вперед и лег на пол.
    - Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его, - сказал он, поднялся и, перекрестившись, добавил. – И да хранит их всех Господь! Аминь! Чего у нас есть откушать и отпить, а то, не покушавши и не выпив водочки, и говорить-то не о чем.
    Петя сел напротив Василия, усадил с одной стороны притихших детей, а с другой оставил место для Вали.
    - Жена приготовила запеченного угря, салат из лангустов и вино.
    - Еда у вас какая-то барская, мне бы хлебушка черного да стакан водочки.
    Валя вышла из угла, где готовила, с большой грязной кастрюлей, черпаком достала кусок угря и хотела положить гостю; она уже поднесла его, но кусок угря, падая, превратился в кусок черного хлеба и со звоном ударил по тарелке. Петя взялся разливать вино, но оно, выливаясь из бутылки вином, в стакан Василия влилось прозрачной жидкостью.
    - Вот, совсем другое дело, - обрадовано сказал старик. – Ну, поехали…
    Бетонные стены начали обрастать изнутри железом, а сама квадратная комната удлинилась и стала прямоугольной. Со всех сторон нарастал металлический шум, и, когда он приблизился вплотную, комната вздрогнула, дернулась из стороны в сторону, потом еще и еще и… поехала. Ритмично стучали железнодорожные колеса, и сквозь дверные щели прорывался теплый летний ветерок с запахом горячей степной травы.
    Все были наслышаны о странностях Василия, поэтому никто не удивился, семью убаюкивали стук колес и приятный голос старика. Костер размеренно уничтожал припасенные дрова.
    - Что, тяжела жизнь простых людей русских?
    Доев свой кусок хлеба, Василий уютно примостился у огня, жестом пригласив остальных. Валя убрала со стола, и семья окружила старика. Петя ответил:
    - Тяжела не то слово, просто ужасна; не то, что раньше, хоть кончай ее самоубийством.
    Василий состроил гримасу непонимания.
    - Что ж это такое – самоубийство? Чего уж люди не придумают, пока меня с ними нет.
    - Ну, это когда человек лишает сам себя жизни, - вставила свое слово Валя.
    - Как такое происходит и почему? – недоумевал Василий.
    - Например, если кто-то прыгает по своей воле с большой высоты и разбивается насмерть.
    - Зачем? – Василий все больше и больше удивлялся.
    - Так делают, когда тяжело жить, - проскрипел голос одного из детишек, это был Аполлон.
    Мама гордо погладила его по голове жилистой рукой.
    - А-а, какая же смерть не есть это ваше самоубийство?
    В разговор снова вступил Петя:
    - Не есть самоубийством смерть от старости или просто убийство, - с волнением в голосе проговорил он.
    Он-то понимал, с кем разговаривает, и не мог сдержать дрожи в голосе, а вот остальные говорили свободно, с восхищением глядя на старика.
    - Дядя, - обратился маленький Феб к Василию, - а почему вас з овут Вася, а наколка на вашем пальце: «Коля»?
    - Какой наблюдательный маль чик, - ответил Вильгельмыч и спрятал руку за спину, - думаете, я бы в своем настоящем теле к вам пришел, чтобы вы тут все сразу померли. Вы-то совсем ничего не понимаете, - продолжил он прерванную тему, - хоть и здоровые умные на вид люди. Любая смерть – это самоубийство. Слушайте-ка сюда, когда человек прыгает со скалы, косвенной причиной смерти является сбой в нервной системе, а прямой причиной – поражение внутренних органов, которое приводит к остановке сердца, кровообращения и невозможности снабжения клеток питательными веществами. Что же происходит при смерти от старости? Косвенной причиной является заболевание какого-либо органа или группы органов, но прямая причина все-таки в остановке сердца и так далее. При убийстве прямая причина смерти такая же. Если в случае обычной, привычной для меня смерти, и того, что вы называете самоубийством, непосредственно самой главной причиной смерти является нарушение функционирования основных внутренних систем, следовательно, организм сам себя убивает в любом из вышеперечисленных случаев, необоснованно отказываясь снабжать клетки питательными веществами. Так что вы ошибаетесь. У меня на этот счет есть премилейшая притча.

Притча о самоубийце

    На юге открылись деревянные окованные железом врата, оттуда донесся жаркий запах паленого мяса, подгоняемый двумя светящимися красными точками, гром грянул оглушающим человеческим стоном. Молодой человек захотел выпить воды, поесть, лечь в постель, укрывшись теплым, но из-за сырости прохладным одеялом, и спать долго-долго, но он протянул руки, схватился за обжигающие рельсы; он не отпустил рук, а только начал подтягиваться. Грудь царапали острые камни железнодорожной насыпи. Шея все сильнее приближалась к полоске смерти и, когда парень ощутил на ней обжигающе холодное прикосновение, он почувствовал, как сознание отрезается от тела металлическим звуком, скрипом кожи, мышц и хрустом позвоночника. Молодой человек открыл глаза и увидел перед собой колесо поезда, нежно касающееся его шеи. Машинист привык к таким случаям, после того, как отсидел за один из них, он уже нутром чувствовал этих безумцев и давно начал тормозить...

    Петя, Валя и их дети с глухим стуком врезались в стену вагона, а Василий Вильгельмович спокойно сидел, даже не покачнувшись, так же спокойно, как горящий огонь. Долго скрипели колеса, пока состав не остановился полностью, повисла тишина. Вильгельмыч достал из-за пазухи сотовый телефон, набрал несколько цифр и спросил:
    - Почему мы остановились?
    - …
    - Приведите его сюда, быстро.
    Он спрятал телефон и спросил:
    - Куда это вы убежали? Я же еще не дорассказал.

    Паленым мясом уже не пахло, не было ворот, красные огни превратились в желтый свет фар, стоны тоже стихли. Дверь машиниста открылась, оттуда, матерясь, вывалились два мужика в оранжевых жилетках.
    «Ты п…., х… тут лежишь», - сказал один из них, пнув парня ногой по сломанным ребрам.
    «Из-за такого м….., как ты, пришлось поезд останавливать, а мы и так по графику не успеваем, е. твою мать. Глянь, вцепился в рельсу, щас оторвет на х.. и вообще никуда не поедем, е. его мать».
    Словесные умельцы схватили парня за ноги и попробовали оторвать от рельса, но тот смотрел обезумевшими глазами куда-то вдаль, молчал и сильнее сжимал пальцы, пока не вышел сам машинист и не сломал ему руку ломом. Парень закричал и очнулся.
«Где я?» - сразу спросил он.
    «В п….!!!» - хором ответили его спасители и, толкая в шею, погнали в хвост поезда.

    Еховы вернулись на свои места. Петя разбил бровь и вытирал рукавом окровавленное лицо. Остальные отделались легкими ушибами. Раздался стук в дверь. Вильгельмыч вскочил, и в открытую им дверь ворвался жгучий пустынный ветер, нанесший песка, который сразу забил всем дыхательные пути. В вагон ввели человека. В его одежде, когда-то приличной, теперь зияли дыры, сквозь кровоподтеки и ссадины на лице выглядывали безумные, резанные красными прожилками, перепуганные глаза. Ему было лет тридцать. Когда человека втолкнули в вагон, он упал и, издав стон, схватился за руку.
    - Что вы с ним сделали? – спросил Вильгельмыч.
    - С…, так держался за жизнь, что пришлось ломом отбивать.
    Дверь закрылась, Вильгельмыч с Петей помогли вновь прибывшему незнакомцу занять место у костра, и старик продолжил свой рассказ.

    Парня втолкали в последний вагон, а там, рассевшись у костра, сидели пять человек: ехидный старик с мешком, надетым через голову, и семейка: красномордые опухшие от алкоголя родители и похожие на карликов их дети, два брата. Люди разглядывали незнакомца, незнакомец разглядывал людей, пока ехидный старик не произнес:

    «Ты хотел лишить себя жизни, потому что никто тебя не жалел, не был с тобой нежен, откровенен, никто даже не понимал тебя. Но поезд, кусок железки, пожалел тебя и лишь нежно прикоснулся к поставленной на отсечение голове. Теперь ты, как и мы, стал его частью, а он, как и мы, стал частью тебя».
    Незнакомец подумал-подумал, да и остался в поезде навсегда. На этом притча и закончилась.