У меня на письменном столе добрая дюжина стихотворных книжек русских поэтов Украины, изданных в последние четыре года, в основном в Киеве и Харькове, а также в Москве и Петербурге. В некотором смысле отбор этот случайный, но, как известно, нет ничего более закономерного, чем случайное. Автор обзора не ставил перед собой цели произвести всесторонний анализ всех этих изданий. Его задача гораздо скромнее: путем внимательного и сравнительного прочтения выявить преобладающие в сборниках веяния, рассказать о тех авторах, которые показались наиболее интересными, и, наконец, сделать частные, сугубо предварительные предположения о состоянии русской поэзии на территории между Днестром и Северским Донцом.
    Кое в чем нам помогут суждения поэтов друг о друге, помещенные в предисловиях и послесловиях. Киевский поэт Игорь Лапинский (его книжка «Утро бессонных крыш» тоже оказалась в пространстве нашего обозрения) в своих заметках «Архетипы путешествий», помещенных в сборнике Натальи Бельченко «Карман имен» (К., 2002) в качестве послесловия, делится существенным и важным, на мой взгляд, размышлением: «Каждый из нас имеет право строить свой храм, где найдется место и эллинским, и христианским ценностям. Также и ценностям Востока. Книга Натальи Бельченко переполнена знаками культуры, видно стремление к индивидуальному их осмыслению и переосмыслению. И нужно пошире держать карман восприятия, читая ее. Великих имен посыплется множество».
    Когда-то такие стихи называли, с явным оттенком пренебрежения, книжными. Пренебрежение это едва ли может считаться оправданным. Культура – это непрерывный карнавал трансляций, непрерываемая цепь традиций. Другое дело, что всякое преизбыточное поглощение вызывает событие несварения: то ли желудка, то ли ума…
    У Н.Бельченко есть несомненные достоинства: отточенная стихотворная техника, смелые метафоры, неожиданные сопоставления. Но в ее стихах я не почувствовал того первоначального разгона, той мощи спонтанного творческого самодвижения, которое на своем пути легко, «как бы резвяся и играя», усваивает и растворяет в едином поэтическом потоке и высокие имена, и географические названия, все реминисценции и мифологемы, которые почему-либо попались на пути. В таких случаях от изобилия культурных реалий может возникнуть затор, чреватый непроходимостью живых чувств.
    Характерно в этом смысле заглавие сборника – «Карман имен». Карман – это статика, способ тайного и темного сохранения и сбережения, но стихотворение – это все-таки такое образование, где в каждом строчечном мгновении следует быть уже на новом месте и с новым ощущением.
Из дюжины поэтов, чьи книжки оказались на моем столе, есть и авангардисты, и традиционалисты. А теперь определите с первой попытки, к которой из этих групп принадлежит Дмитрий Бураго:
        Январь скребет в окно костлявой тенью клена.
        Проходит человек, как стыд или испуг.
        Распахнут серый свод бетонного разгона.
        Тугие купола засасывают звук.
    Становится очевидной вся относительность деления поэтов по революционному принципу. Это смелое по своему образному строю стихотворение написано более чем традиционным ямбом. В стихах Д.Бураго вполне решительно уживаются два разных начала – неистовство и естественность. Моя стихотворная память отыскивает истоки его творчества где-то на стыке 20-30-х годов: мбстерская асеевская хватка, кирсановское озорство и сельвинский размах.
    Отдельного вымпела Д.Бураго заслуживает за необыкновенно удачное название своей поэтической книжки – «Шум словаря» (К., 2002). Что может быть молчаливее и надменнее неподъемного академического словаря – этой торжественной гробницы языка? И вдруг – шум! Поэтическая речь – это и есть оживший в творческом мире поэта толковый словарь.

    Мелодичность, песенность – родные сестры поэзии. Они вносят в стихи задушевность, многократно усиливая их эмоциональную энергию. В сборниках харьковчанина Владимира Васильева «Пока не закончилось время» (М., 2002) и киевлянина Владимира Каденко «На долгую жизнь» (СПб, 2003) стихи, ставшие песнями, не отмечены особым знаком. И это весьма предусмотрительно, ибо есть еще и такие песенные стихи, которые пока не спеты.
    В аннотации к сборнику В.Каденко сказано, что автор «влюблен в мировую культуру, в его поэзии чувствуется удивительное благоговение перед ней». Благоговение для поэта – пожалуй, не самое творческое состояние. Верно, однако, то, что киевский поэт в «сумрачном лесу» мирового искусства не заблудился, а проложил в нем свою поэтическую просеку, причем сделал это четко и уверенно. В.Каденко – поэт культурной середины, он остается в разумных пределах допустимости, никому не уступая первоисточника – собственной авторской воли. Он избегает чрезмерностей и разного рода рискованных новаций. Он хранитель и продолжатель высокой лирико-эпической традиции, уходящей корнями в XIX век:

        Мы возникли из древних корней,
        Мы живем не в пространстве, а в слове
        Высотой возвратившихся дней,
        Искуплением пушкинской крови.

    «Глазомир» (К., 2003) Александра Чернова удивляет уже тем, что не содержит никакого кредо, не взывает и не призывает. Автор предоставляет высказываться самим вещам и явлениям. Сосредоточенность и несентиментальность позволяют е му увидеть то, что другие обычно перескакивают, торопясь к горным вершинам: «быт побегов», невид имую драматургию нижнего и низшего мира:
        Как тесно под землей ее живой начинке:
        и дождевым червям, и майскому жуку,
        точней сказать, его уродливой личинке,
        как тянет из глубин на верхнюю труху.
        На сероватый свет, на запах древесины,
        на серебристый след улитки с колпаком…
        Хотя среди листвы не видно паутины,
        я чувствую ее щекою и виском.
    В «Седьмом трамвае» (Х., 2002) Евгения Сухарева, кроме книжного червя, иных насекомых мы не обнаружили. Тем не менее с опытами А.Чернова харьковского поэта сближает, условно говоря, метод, который можно определить как малый поэтический реализм или лирический минимализм. Поэтов этого направления не манит даль, притаившаяся за другой далью, им не снятся «пыльные тропинки далеких планет», да и великая мировая культура не особенно влечет. Одно из стихотворений Е.Сухарева имеет очень симптоматичное заглавие – «Вид из окна»:
        Откуда мне помнить, что было вчера,
        откуда мне знать, что случится потом,
        коль тянется морось по краю двора
        и шавка скулит за бесхозным котом…
    Вид из окна, взгляд вдоль трамвайных рельсов, улица Сумская и еще два-три квартала, Технологический институт – всё свое, родное и знакомое. Ближний свет. Надо жить здесь, на этой земле, в этот момент и своими заботами. А если случится охота к перемене мест, то – вот он, седьмой трамвай. Он доставит вас хоть на конец света, который находится ближе, чем граница города.

    Виктория Добрынина тоже не любит затяжных экскурсов в историю, размышлений о вселенских катастрофах. Сфера ее поэтических интересов – ближний круг бытия. Это пространство чувств и личных отношений: встреч и расставаний, симпатий и охлаждений. Новую книгу своих стихов харьковская поэтесса назвала просто и веско: «Вечные темы» (Х., 2001). И основной вопрос житейской философии в ее стихах звучит так:
        Любови должно быть взаимной,
        Быть постоянной, быть надежной.
        Все остальное так наивно,
        Так горестно, так невозможно.

    Но больше всего мое воображение затронула книга стихов Леси Тышковской «Завоевание пространства» (К., 2001). Пусть никого не смутит это экспансивное название. То пространство, которое собирается приватизировать Л.Тышковская, никому другому принадлежать не может по определению.
    Существует некая закономерность парадоксального свойства: чем самобытнее поэт, тем сложнее вычислить его непохожесть и назвать по имени. Сильная сторона Л.Тышковской – предельно-искреннее и напряженно-откровенное выражение сиюминутного, конкретного чувства или состояния. Афористически-точные, отчетливо-выпуклые, креп-кие строки. Ее прямые обращения к читателю поражают смелостью и глубиной. Кажется, что вот-вот исповедальность и пафос обернутся напыщенной фальшью и пустой риторикой, но автор «Мотыльков дыхания» (так называется один из разделов сборника Л.Тышковской) умеет удержаться на самой кромке и ни на йоту не снижает степень сосредоточенности:
        Я – пропащая
        без вести
        в неизвестности,
        как в незнакомой стране,
        где все – пропадом,
        знаю заведомо:
        пропаду неопознанной
        или непризнанной
        в недоступное царство
        проникну,
        открытое
        только пропащим.
    После прочтения поэтических сборников последних лет у меня возникло стойкое ощущение, что в поэзии резко упал спрос на эпатаж, на циничную ироничность. «Стайкою наискосок» ушли куда-то за околицу концептуалисты и разные там куртуазные маньеристы. Отшумели бури, улеглись перевороты. Снова в цене и во внимании прямое проявление чувств, естественный порядок слов, строгий изобразительный ряд, крепко сделанная строка. Устремлений, тенденций, впрочем, много, и они разнообразны.
    И мне показалось, что XIX век, как бы игнорируя век ХХ, заглядывает в наши окна.