Самопроизвольное развитие картины М.Абегяна «Сосо в Тифлисе. 1905 г.» вширь и вглубь


    Не слишком томя нетерпеливого читателя, привлеченного пространным заголовком этой статьи, скажем сразу, что первый «пастырь» – это дядя выдающегося отечественного писателя и драматурга Михаила Афанасьевича Булгакова (1891–1940) Николай Иванович. А закавыченный «Пастырь» – это одно из названий последней пьесы драматурга «Батум» о молодых революционных годах будущего вождя (пастыря) страны СССР И. В. Сталина, обучавшегося в середине 1890-х годов в Тифлисской Духовной семинарии. Как складывалась ситуация в этом почти историческом треугольнике – Булгаков-старший – Иосиф Сталин – Булгаков-младший, треугольнике – и драматическом и роковом. Но обо всем по порядку.
    Уже достаточно многое известно в биографии М. А. Булгакова: о его происхождении из семьи потомственных орловских, карачевских, а потом и киевских священнослужителей и церковных наставников-иерархов. Сам Михаил выбрал другую дорогу: стал врачом, затем писателем. Но его родня и, особенно, по линии отца Афанасия Ивановича, братья и дядьки будущего автора «Батума» были в той или иной степени связаны с Русской православной церковью. Сам А. И. Булгаков, окончив Духовную семинарию в Орле и Духовную академию в Киеве, стал примером в выборе профессии и помощником в учебных делах остальным младшим братьям: Михаилу, преподававшему в семинарии г. Холм (Польша), Петру, бывшему священником Русской миссии в Токио, Ферапонту, обучавшемуся в Орловской Духовной семинарии, Сергею, получившему и церковное и музыкальное образование, служившему регентом в киевской гимназии, когда там учился его юный племянник – «приготовишка» Миша Булгаков.
О судьбе одного из средних братьев отца писателя, Николая Ивановича Булгакова (1867-1910), стало известно совсем недавно. Родившись, как и большинство детей в семье Ивана Авраамьевича и Олимпиады Ферапонтовны Булгаковых, в селе Подоляны Орловского (тогда) уезда Киевской губернии, он пошел по стопам отца и старшего брата Афанасия: закончил Орловскую Духовную семинарию и приблизительно двадцатилетним поступил в Киевскую Духовную академию, где уже преподавал А. И. Булгаков.
    Однокурсник Николая Николаевича, будущий профессор и инспектор КДА Владимир Петрович Рыбинский (1867-1944), оставил интересные воспоминания об этой учебе (сб. «К истории Киевской Духовной академии. Курс 1887-1891 годов»), где о Н. И. Булгакове красочно рассказано в стиле почти бурсацких историй (предоставлено Д. В. Шленским):

    «Николай Иванович Булгаков принадлежал к своеобразному типу людей, которые не раз встречались мне в моей жизни: как будто и умный человек, все годы учебы шедший в числе первых, но в то же время без какой-то клепки в голове, наивный до глупости. Н. И. Булгакова похвалами, явно дутыми, легко было привести в такое расположение, что он становился щедрым. И вот, когда, бывало, захочется выпить и закусить, мы сейчас же начинаем атаку на Колю Булгакова. Серьезным голосом Коля Булгаков вызывается из комнаты и начинается обрабатывание его. Самым слабым [его] пунктом было сознание своей красоты, хотя ничего даже напоминающего о красоте в нем не было. И вот, сочиняется история о том, что какая-то сказала какому-то что Н.Б. ей нравится, что у него выразительные глаза и прочее. Тот сначала слушает недоверчиво, но постепенно заинтересовывается, попутно вставляет замечания, что, действительно, у него глаза неотразимые, а кончается все тем, что гардеробщик Феоктист посылается за полбутылкой водки и за колбасой, и мы выпиваем за успех Коли, конечно, на его счет. В другой раз начинаем, бывало, расхваливать мнимый литературный талант Коли Булгакова и убеждать его, что ему ничего не стоит написать статью и получить большой гонорар. Он, начав со скептицизма, постепенно сдается на похвалы, начинает ощущать в кармане шелест бумажек и в конце концов опять раскошеливается на водку и колбасу. Если эти приемы, от неоднократного применения, переставали действовать, пускался в ход иной: мы начинали укорять своего друга в скупости, в том, что он «жидомор», и тот опять, после опровержений словесных, в качестве главного аргумента ставил выпивку. Особенно этим мы не разорили нашего общего приятеля, у которого деньжонки таки всегда водились, так как его отец был городским священником; зато сколько шуток, сколько смеху, сколько иногда душевных разговоров получалось в результате указанных махинаций... <...>. По окончании курса Н. И. Булгаков был назначен помощником инспектора в Тифлисскую семинарию, и ему пришлось быть помощником нашего товарища Иоанникия. Последний передавал мне, что Н. И. доставил ему немало хлопот своей непрактичностью: «Приведет, бывало, какого-нибудь грузина ко мне и скажет: «Вот, я привел вам этого ишака, делайте, что хотите». У того глаза горят, и того и гляди, выйдет история...». Из Тифлиса Булгаков перешел на должность миссионера. Миссионером он оказался неважным и, во всяком случае, для столицы неподходящим, так что ему вскоре пришлось уехать в Новочеркасск, где он и закончил дни свои. Я встречался с Булгаковым по окончании курса два раза, и оба раза убеждался, как человек может сильно измениться. На студенческой скамье это был благодушный веселый человек, а позже это оказался скучный, практичный и сухой человек».

    Из воспоминаний В. П. Рыбинского видно, что Н. И. Булгаков занимал в Тифлисской Духовной семинарии должность помощника инспектора (по другим данным – преподавателя) и весьма требовательно и жестко относился к ее воспитанникам. При этом мемуарист ссылается на свидетельства другого своего однокурсника – Иоанникия (в миру – Ивана Александровича Ефремова), который работал в Тифлисе вместе с Н. И. Булгаковым на должности инспектора семинарии и позже стал даже ректором Киевской Духовной академии. Фраза же В. П. Рыбинского, что Николай Иванович из веселого и добродушного студента превратился в личность скучную и сухую заставляет предположить, что в Закавказье с ним случился некий духовный перелом. И история событий середины 1890-х гг., произошедших в Тифлисской семинарии, подтверждают возможность этого. В документах того времени («Духовный вестник Грузинского Экзархата» и др.) есть сведения о Н. И. Булгакове и даже его речь о враждебности баптизма государству.
    Анализируя в этой речи («Баптизм как секта, опасная для государства» // «Духовный вестник Грузинского Экзархата». – Тифлис, 1894. – № 23-24. – С. 10-24) тему «деструктивной направленности лукавства, неискренности и нечестности», характеризуя предводителей европейского баптизма, в частности Томаса Мюнцера и Иоанна Лейденского, автор обращает внимание читателей на абсурдные выводы, сделанные ими из толкований Библии: «... Как толковалась эта Библия?.. Возмутительным образом: в этой святой книге баптисты стремились найти почву для своих самых диких и аморальных поступков. Томас Мюнцер изображается как «бесшабашный религиозный фанатик, склонный к вранью, обману и лукавству для достижения цели». Цель же, как считает Н. И. Булгаков, у них одна – & laquo;разрушить основы государственные, семейные и моральные в широчайшем смысле этого слова». А уже п отом – построить новое общество, которое бы основывалось на преодолении оппозиции «бедность – богатство», на общности имущества между последователями идеологии баптизма. То есть и в деструктивной, и в положительной частях программа баптизма целиком подводится автором под революционно-социалистические направления: баптизм «... из религиозной секты сделался гражданской», а сами баптисты получили «клеймо подстрекателей и революционеров <...>; политические устремления баптизма – это устремления, на которые в последнее время так мало обращалось внимания и светской и духовной властью», – подчеркивает Н. И. Булгаков.
    В рассмотренных киевскими историками Н. Мозговой, В. Дорошкевичем и Г. Волынкой документах и изданиях, затрагивающих время работы Н.И. Булгакова в Тифлисской Духовной семинарии, есть информация о волнениях учеников-семинаристов 1-4 декабря 1893 г., их забастовке и заявлении Экзарху Грузии с жалобой на преподавателей. Студенты-семинаристы требовали:

    «... вследствие невозможности исправить по характеру учителя Булгакова (!) и двух надзирателей, Покровского и Иванова, удалить их. Они для нас злые ангелы, Мефистофели, возмущающие нашу совесть и душу постоянными площадными руготнями (так в подлиннике; то есть ругательствами. – Б. М.) и неосновательными инквизиторскими исследованиями <…>; ввиду такого антихристианского и антипедагогического отношения, в которое в настоящее время мы все, учащиеся семинарии, от нашего ректора инспекции, вкупе с преподавателем г. Н. И. Булгаковым <...> уволить непременно вышеупомянутых надзирателей и учителя Булгакова...».

    Одной из причин забастовки студентов-бунтарей, настроенных, по-видимому, так сказать, «пробаптистски», было следующее событие. Накануне бунта, 30 ноября 1893 г. семинария праздновала свой храмовый праздник – день памяти Святого Апостола Андрея Первозванного, и состоялся торжественный акт-церемония, где присутствовали все руководители, преподаватели и семинаристы и на которой с большой и позже опубликованной (см. ранее) речью «Баптизм как секта, опасная для государства» выступил Николай Иванович Булгаков. (Он и раньше выступал с аналогичными речами в Тифлисе, например, с опубликованной – «Сравнение чуд Иисуса Христа и его Апостолов с чудами Старозаветными» – беседа с «молоканами-субботниками»). Эта речь о баптизме стала настоящим событием на празднике, но, увы, есть основания утверждать, что она могла служить непосредственным поводом для начала волнений семинаристов 1 декабря 1893 г. И не только потому, что ее произнес такой требовательный и «несимпатичный» для некоторых учеников семинарии преподаватель, но и в неготовности слушателей воспринять сугубо теоретическую речь с определенной, однозначной на нее реакцией.
    Так чем же мог взбунтовать юных семинаристов Н. И. Булгаков, требование устранения которого трижды повторяются в «Заявлении учеников Тифлисской Духовной семинарии Экзарху Грузии, 1 декабря 1893 г.» (Кецховели Л. Сборник документов и материалов. – Тбилиси, 1969. – С.174-175, цит. по журн. «Людина i політика», Киев, 2001, № 2, с.133, пер. Д. В. Шленского)? Как выпускник КДА, направленный Св. Синодом в Тифлис, он должен был нести туда православный дух, государственность, дисциплину и порядок. За это он, наверное, и был «несимпатичным». Обязанность обязывает. То, что было в Киеве допустимым (хотя и здесь национальный вопрос постоянно возникал), в Тифлисе требовало однозначности, как организационной, так и идейной: духовность, способность выпускника и практикующего преподавателя-наставника действовать однозначно – это профессионально закладывается учебным заведением и его духом, а олицетворяющие духовный закал Николая Булгакова были такие известные в то время преподаватели богословских и философских дисциплин, как Д. И. Богдашевский, П. И. Линицкий, братья М. И. и Я. И. Олесницкие, Н. И. Петров, С. Т. Голубев, Ф. И. Титов. Не только их публичные лекции в студенческих аудиториях КДА, но вся их жизнь служила примером самоотверженного служения духу православия. При этом следует отметить, что большое влияние на формирование мировоззрения Н. И. Булгакова, как апологета православия в Тифлисской семинарии, оказал его брат Афанасий Иванович Булгаков, преподаватель КДА. Сферу научных интересов будущего отца писателя составляли именно проблемы истории и анализа протестантизма. В 1887 г. за свою работу «Очерки истории методизма» он получил степень магистра богословия, а в 1889 г. перешел работать с кафедры древней гражданской истории на кафедру истории западных конфессий. Если просмотреть список научных работ А. И. Булгакова, которые на протяжении двадцати лет его беспрерывной работы в КДА периодически печатались в журнале «Труды КДА», то он составляет почти 60 работ, 40 из которых посвящены истории и анализу протестантизма. Среди этих работ, кстати, есть и такие, как «Баптизм» и «О молоканстве», написанные в 1890-1891 гг., то есть в те годы, когда Н. И. Булгаков был студентом последнего курса КДА и мог уже целиком серьезно интересоваться теми же проблемами, которые волновали его старшего брата. Реакцией Св. Синода на забастовки студентов-семинаристов ТДС было исключение из числа учеников 87 ее воспитанников и закрытие самой семинарии («на профилактику») до 1 сентября 1894 г. С этого времени там стал учиться выпускник Горийского Духовного училища, сын сапожника Иосиф (Coco) Джугашвили, известный в современной истории под именем Сталина (1879-1953). Здесь следует упомянуть о небезынтересной гипотезе, впервые выдвинутой киевлянином Д. В. Шленским, суть которой состоит в том, что Н. И. Булгаков, с его требовательностью и принципиальностью, мог быть преподавателем и наставником молодого Сталина в начале его обучения и что его племянник Михаил Булгаков уже в конце 1930-х годов, создавая пьесу «Батум» о юности вождя, где в 1-й картине главного героя исключают из семинарии, мог знать и использовать в творческой работе статьи и письма своего дяди.

    Действительно, время ухода Н. И. Булгакова из семинарии точно не определено: есть предположение, что он работал в ТДС после 1 декабря 1893 г. еще некоторое время и после возобновления занятий почти через год. Из «Краткой биографии И. В. Сталина» (2-е издание. М., 1947) известно, что традиционная дата рождения; укоренившаяся в мифологизированном сталинском жизнеописании и в сознании людей, называется 9/21 декабря 1879 г. (историк и филолог Б. В. Соколов в «Булгаковской энциклопедии», стр.442, основываясь на недавно обнаруженных метрических записях, приводит более раннюю дату рождения – 6/18 декабря 1878 г.). Далее в упомянутой «Краткой биографии» можно прочесть: «осенью 1888 года Сталин поступил в Горийское духовное училище. (Здесь же, в скобках, отметим сведения Е. А. Яблокова с отсылкой на книгу историка Д. Ранкур-Лаферриера «Психика Сталина»:

    «Когда Иосифу Джугашвили было одиннадцать лет, его отец, сапожник Виссарион, погиб в пьяной драке – кто-то ударил его ножом. К тому времени сам Coco проводил много времени в компании молодых хулиганов Гори и развивал свои способности уличного драчуна».

    На чьей стороне был Н. И. Булгаков позднее, теперь понятно. В той же книге приводится характерная «медицинская» справка о Сталине:

    «В результате болезни или несчастного случая в детстве левая рука стала не правильно развиваться, оставшись заметно короче правой, и хронически не сгибалась в локте. А второй и третий пал ьцы на левой ноге были сращены вместе («чертово копыто». – Б. М.).

    В 1894 году Сталин окончил училище и поступил в том же году в Тифлисскую православную духовную семинарию. <...> Тифлисская православная семинария являлась тогда рассадником всякого рода освободительных (!) идей для молодежи, как народническо-националистических, так и марксистско-интернационалистических; она была полна различными тайными кружками. Господствовавший в семинарии иезуитский режим вызывал у Сталина бурный протест, питал и усиливал в нем революционные настроения. Пятнадцатилетний Сталин становится революционером. «В революционное движение, – говорит Сталин, – я вступил с 15-летнего возраста, когда я связался с подпольными группами русских марксистов, проживающих тогда в Закавказье. Эти группы имели для меня большое влияние и привили мне вкус к подпольной марксистской литературе». (Эти строки из беседы вождя с немецким писателем Э. Людвигом были опубликованы в 1938 г., то есть тогда, когда Булгаков собирал материалы для пьесы «Батум». – Б. М.) <...> В семинарии, где была налажена строгая слежка за «подозрительными», начинают догадываться о нелегальной революционной работе Сталина. 29 мая 1899 года его исключают из гимназии за пропаганду марксизма.
    Если не обращать внимания на мифологизирующую идеологическую риторику времен «культа личности» в приведенных цитатах, становится ясно, что такие взгляды будущего вождя не могли бы возникнуть без того социально-политического контекста и общественно-психологической ситуации, возникшей в Грузии во второй половине XIX века. При ее присоединении к Российской империи в 1801 г. в ней была установлена такая же система управления, как и в других губерниях страны. В управлении начали властвовать силовые воинские методы, делопроизводство и официальное общение вводилось исключительно на русском языке. Любые серьезные проявления национальной самобытности преследовались. Все это не могло не привести к закономерному обострению национального вопроса и выплеску национального самосознания коренного населения. Как и в других европейских странах, национальные процессы сопровождались идеологической конфронтацией с официальной государственной религией в форме заимствования и распространения западноевропейских идеи духоборства, молоканства, баптизма. Понятно, что благодатнейшую почву для их распространения составляли именно «молодые еретики», православие которых было еще не закаленным, а уровень богословской образованности уже разрешал понять близость протестантской идеологии национальным интересам. И вдобавок еще: протестантская идеология воспринималась «молодыми еретиками» как противовес к великодержавному шовинизму (отстаивание национальных идей) и жесткой регламентации семинарской жизни (эта идеология отвечала личным интересам молодых семинаристов). Она распространялась скрытно: для многих ее адептов была характерна несомненная преданность православию и, вместе с тем, – критическое к нему отношение, дух многих был уже инфицирован атеистически-воинствующими социал-демократическими, «марксистскими» идеями, которые возбуждали не только к противостоянию ортодоксально-государственной позиции (к которой принадлежал Н. И. Булгаков), но и к активному наступлению «молодых еретиков», к числу которых и относился вначале молодой Сталин.
    Такое противостояние не прошло бесследно для обоих: Николай Булгаков был вынужден из преподавателей переквалифицироваться в миссионеры, а через насколько лет Иосиф Джугашвили был исключен из семинарии и стал профессиональным революционером Сталиным. С последним, будущим героем «Батума», все ясно, а вот трагическая душевная драма, пережитая Н. И. Булгаковым в Тифлисе, нашла свое отображение в его недавно обнаруженном письме в Киев Николаю Ивановичу (своему двойному тезке) Петрову – ординарному профессору КДА, преподавателю эстетики, теории словесности и истории западной литературы, который на протяжении нескольких десятилетий заведовал музеем церковно-археологических древностей при Духовной академии. Но, прежде всего, Петров был близким человеком для семьи Булгаковых – сначала учителем Афанасия Ивановича, а позже – старшим другом и коллегой. С рождением первого ребенка в их семье – сына Михаила, будущего писателя – Н.И.Петров стал для него крестным отцом. Именно такому близкому человеку 16 апреля 1894 г. адресует письмо младший брат Афанасия Ивановича. В нем Н. И. Булгаков пишет (журн. «Людина i політика», Киев, 2001, № 2, с. 134-135, пер. Д. В. Шленского):

    «Я таки часто вспоминаю Вас, Николай Иванович, здесь в Тифлисе, в особенности после событий 1-4 декабря, которые привели к закрытию нашей злополучной семинарии. Невольно вспоминается Ваша простота, открытость и искренность, – если постоянно видишь вокруг себя лицемерно-восточную ласковость, за которой скрывается между тем огонь ненависти к тебе и злейшая злость. Ведь негодяи-семинаристы, которые оказались со временем зачинщиками, перед бунтом были в особенности угодливыми и любезно вежливыми перед семинарским начальством: никак нельзя было предугадать, что в душах этих людей кроется стремление сбросить с себя ярмо семинарской дисциплины; никак нельзя было предусмотреть, что эти господа напьются, чтобы быть наглее во время волнений, и смелее, чтобы объясниться с Экзархом Грузии и епископом Александром. Так вот какие эти восточные люди! А как феноменально они могут врать и упрямо замалчивать свою вину? Человек, который не знаком с этим народом, может даже не поверить некоторым фактам, которые характеризуют грузино-имеритин с этой стороны. Н. Булгаков».

    Душевное отчаяние, обида на оскорбления и трагическое разочарование в людях, которых Н. И. Булгаков всеми средствами стремился наставить на путь истинный, звучит в этом письме. Но в нем отразились лишь эмоции, которые, наверное, привели к обостренным оценкам, определенным преувеличениям и необоснованным обобщениям. Наибольшее негодование автора вызывает не столько стремление учеников сбросить ярмо семинарской дисциплины, сколько их неискренность. Так Н. И. Булгаков хорошо понимает, как тяжело молодому человеку жить с этим ярмом; он и сам это пережил. Но неискренность... Она не знает оправданий с точки зрения воспитанника КДА и преподавателя ТДС, который ищет духовной поддержки у своего учителя Н. И. Петрова – человека открытого и искреннего. Вранье, обман, лукавство означает для Н. И. Булгакова отсутствие чести, которое несовместимо с настоящей духовностью – то ли религиозной, то ли гражданской. Понятно теперь, почему, побывав в трудных обстоятельствах и закалившись в них, Н. И. Булгаков решает стать миссионером, хотя в условиях Санкт-Петербурга, по мнению В. П. Рыбинского, «неважным» и «неподходящим». Возможно, он и в самом деле не обнаружил своих миссионерских способностей в столице, поскольку там не было большой необходимости кого-то убеждать, агитировать, предрасполагать ли в православную веру.
    Каким Н. И. Булгаков был миссионером в Новочеркасске на юге России, где и окончил свои дни, нам неизвестно, как неизвестно пока, были ли у него семья, жена, дети. Изменились ли его взгляды на методы преподавания в Тифлисской Духовной семинарии также неизвестно. Но не исключено мнение, вполне вписывающееся в вышеизложенную гипотезу Д. В. Шленского: автором книги «Из воспоминаний русского учителя Православной грузинской духовной семинарии», изданной в Москве в 1908 г., мог быть вполне и сам Н. И. Булгаков. И эта книга, таким образом, вышла за два года до кончины автора. А его племя нник М. Булгаков, во время работы над пьесой «Батум», внес название книги в свою записную книжку, обосно ванно полагая, что это любопытное издание поможет усилить сцену исключения Сталина из семинарии, поскольку там дана уничтожающая критика «ректоров-монахов». Например (с.4,6), там есть и такие признания:

    «Не воспитание, не любовь, а развращение, ненависть и громадное горе внесли они (ректоры-монахи) с собою в стены Грузинской семинарии, а через это и во всю Грузию. <...> Без вины исключенные, и равно и все ученики грузины, под незаконным и жестоким гнетом неправды несправедливого начальства, уезжая в родные села, разносили с собою слезы, горечь и недовольство по всему Кавказу и Закавказью».

    Эти и аналогичные строки были перед глазами Михаила Булгакова, как и, возможно, статьи и письма его дяди Николая Ивановича, когда в наброске к ранней редакции «Батума» (в «Материалах для речи ректора» пьесы «Пастырь») ее автор написал:

    «В то время как святая Русь тесным кольцом объемлет подножие монаршего престола царя помазанника и труженика, устремляющего ко благу обширную державу нашу, находятся среди честных граждан наших преступники, сеющие злые семена в отечестве нашем и до известной степени упрочившие посев сей. Лжеучители и развратители, кующие семена лженаучного материалистического движения, семена гибельной анархии, стремящейся разрушить все исконные основы человеческой жизни. Как самые мелкие струи злого духа, проникли они в некоторые поры нашей народной души... Как черви и тля, пытались они подточить основные корни жизни нашей – православие, самодержавие и народность... Но некоторые потерявшие головы, в особенности в среде чистой молодежи нашей, заразились от сих преступников и стали бредить и жить жалкими остатками рухнувших нигилистических... социал-демократических учений...»,

    на что герой пьесы ответил: «Аминь». Такое мог вполне говорить преподаватель ТДС Н. И. Булгаков «молодым еретикам», семинаристам в середине 1890-х гг. Это понял и «повторил» его племянник в пьесе, написанной спустя почти 30 лет после смерти своего дяди Николая Ивановича…