Киевский поэт и культуртрегер, организатор и энергоноситель этого эксперимента Дмитрий Бураго свой доклад так и не прочитал. Потому что читал его постоянно – все три дня: начиная и закрывая заседания, дискутируя и провозглашая тосты… Его докладом стал, по сути, сам семинар – опыт объединения поэтов и филологов.
    «Поэзия в эпоху тотального менеджмента» – так означена в программе тема этого хотя и дискретного, но все-таки состояв-шегося выступления. Очень точное обозначение того, что на самом деле отражалось «в зеркале XXI века». Хотя самого этого зеркала пока лишь краешек, да и созерцатели, не станем скрывать, все родом из века минувшего.
    Что же удалось им увидеть, глядясь друг в друга?


КУЛУАРЫ

    Пока впечатления еще свежи и неупорядочены, спросим у инициаторов и инициированных: чего они ожидали и что получили?

    B>Дмитрий Бураго (Киев):
    - Чего я хотел? Собраться всем и поговорить о поэзии. О ее роли в мире и в судьбах тех, кто к ней причастен... Результат? Я думаю, его еще нет. Он будет не скоро. Это только начало разговора...
    Игорь Лапинский (Киев):
    - Я предполагал, что это будет некий прецедент, начало какого-то процесса – если собрать вместе, под одну крышу, поэтов и литературоведов. Но получилось больше. Возникла активная, насыщенная атмосфера, в которой оказался возможен диалог...
    Александр Чернов (Киев):
    - Что ожидал, то и получил. Сейчас, когда поэты находятся в некотором социальном вакууме, каждый выход к реальному читателю, тем более к филологу, – это интересно и важно. Я имел возможность говорить о своем взгляде на поэзию, я имел возможность послушать других...
    Наталья Акуленко (Киев):
    - Я стараюсь заранее ничего особенного не ждать, чтобы потом не разочаровываться. Мне было просто интересно посмотреть, что из этого получится. Получилось довольно приятное мероприятие: много дружеского тепла, интересные знакомства...
    Леся Тышковская (Киев):
    - Очень интересные знакомства, и я надеюсь, что они продлятся...
    Алексей Зарахович (Киев):
    - Честно говоря, были надежды, что будет меньше академизма в докладах. Хотелось чего-то другого... Но затея хорошая. Потому что, так или иначе, все это нужно слушать. И слышать друг друга. И услышать.
    Александр Давыдов (Москва):
    - Честно говоря, я ничего особенного и не ожидал. Просто я очень мало знал об Украине, и давно хотелось понять, что здесь происходит. Украина для России – terra incognita. У нас гораздо лучше знают, что происходит в Нью-Йорке, Париже, Лондоне... Оказалось, здесь ситуация очень похожа на московскую: отсутствие кардинальной идеи, и при этом довольно живая художественная жизнь. Все сочиняют стихи. Причем, в основном женщины – как и в Москве...
    Елизавета Храмова (Москва):
    - Чего ждала? Встречи с интересными поэтами. Кое-что получила. Больше ничего особенного не ждала.
    Ольга Ильницкая (Одесса – Москва):
    - Я очень хотела увидеть, что сейчас творится в Киеве, показать москвичам весь этот слоеный пирог литературный. Я знала, что будут не только киевляне, - будут из Донецка, Львова, Сум, Одессы… Сейчас идет год Украины в России, а следующий год – России в Украине. Хочется, чтобы началось настоящее объединение всех славянских поэтов...
    Татьяна Тихонова (Москва):
    - Хотела услышать поэтов. В живую услышать поэта – это потрясающе интересно. Здесь я открыла для себя новое имя: Кабанов...
    Элеонора Шестакова (Донецк):
    - Это возможность прикоснуться к живому процессу, к тому, что рождается здесь и сейчас...
    Элина Свенцицкая (Донецк):
    - Ожидала – диалога, получила – огромное удовольствие. Оттого, что у меня появились если не новые друзья, то, по крайней мере, хорошие знакомые... И я подумала, что, в общем-то, все мы разные и одновременно все похожие в своей непохожести...

    Д.Бураго (Киев). Я попробую еще раз ответить на вопросы, которые задал мне А.А.Кораблев перед самым началом Круглого стола: что я хотел, затевая это действие, и что получилось.
    Первое: хотелось продолжить знакомство друг с другом. Потому что, живя в одном городе, в одной стране, в одном мире, мы плохо представляем, что творится рядом.
    Второе: хотелось просто поговорить о поэзии. Начать некую традицию – каждую осень собираться в Киеве, чтобы поговорить о поэзии.
    И третье: спровоцировать. Литераторов, которые зачастую высокомерно относятся к ученым, потому что они-то, литераторы, творят то, на чем потом ученые защищают диссертации. И ученых, которые, в свою очередь, пренебрежительно относятся к современной литературе, считая, что изучать ее – дело литературных критиков, а не литературоведов. Спровоцировать их на дискуссию и диалог…
    В.Цибулько (Київ). Ми живемо в такий час, коли із суспільної місії літератури, цього кістяка, скелету, вийнято багато складових частин. Для світу поезія завжди була свого роду медіатором, посередником, з одного боку, між владою і простою людиною, з іншого боку – між інтелектом, мозком суспільства і, скажімо так, тою групою людей, яка інтуїтивно шукала своєї реалізації. У нинішній час ми маємо ситуацію, коли в літератури відібрані такі функції, як дивувати, бути лікарем-діагностом, стимулювати думання як таке. Лібералізація загальних відносин і зміни в політиці, яка тепер займається властиво своєю роботою, привели до того, що літературі вже не треба займатися і політикою також.
    Але в традиції саме Східної Європи – співіснування літератури і політики. Це наш, з одного боку, великий здобуток – тому що слово набуло справжньої реальної ваги, бо за слово платили своїм життям. Приклад Шевченка чи Стуса – це є приклад ставлення поета до свого слова, відданості своєму слову. А з іншого боку, віддавши данину політиці, література взяла на себе вину політиків. І ось що ми маємо: від політичного човна черепашки вини були відшкрябані, а до човна літератури ці черепашки вини, які тягнуть судно до дна, налипли ще більше. В результаті інерція світоглядна створила ситуацію неможливості в самому інтелектуальному середовищі знайти такі опорні пункти, щоб знову очолити якісь суспільні рухи…
    Література вже не встигає за подіями. І читач, який шукає для себе пояснення, що з ним діється, щ о діється з нашим суспільством, з нашим світом, - не встигає так само. Ми закрутились, як білка в колесі, колесо підганяє білку, білка хекає, задихається, в результаті або колесо повинно зупинитися, або білка впадає замертво.
    А.Кораблев (Донецк). Михаил Булгаков как-то сказал, что русские литературные споры заканчиваются обыкновенно тем, что каждый остается при своем мнении. Отсюда, однако, не следует, что литературные споры не нужны. В спорах объясняются пози-ции, проясняется ситуация. Но для этого нужно слышать друг друга.
    Если бы здесь собрались только филологи, то проблему, их собравшую, можно было бы актуализировать так: поиски общего языка. Семинар показал: мы говорим на разных языках. Понятия, которые у нас в ходу, используются слишком по-разному, в них вклады-ваются слишком разные смыслы. Если бы мы сумели договориться, что есть что, то это было бы уже немало. Но здесь собрались и филологи, и поэты. А это значит, что искать приходится не только общее, но и индивидуальное. У каждого поэта – свой язык, и чтобы понимать поэта, нужно знать язык, на котором он изъясняется.
    Знаменательно, что семинар является малым спутником такой большой планеты, как конференция «Язык и культура». Именно язык и именно культура открывают возможно-сти взаимопонимания. Но не хотелось бы, чтобы семинар был подобием и дубликатом конференции. И чтобы он не был этаким бутербродом, где чередуются выступления филологов и поэтов, а представлял бы сосредотчен-ное решение каких-нибудь проблем, которые нам кажутся наиболее важными.
    Оглянувшись на ХХ век, можно увидеть, что почти все его культовые мыслители (Хайдеггер, Витгенштейн, Бахтин, Деррида и др.) так или иначе приходили к проблеме языка. Заглядывая в XXI век, можно предпо-ложить, что он не оставит эту проблему, что он двинется дальше и глубже – к проблеме поэтического языка.
    И.Лапинский (Киев). Вопрос от газеты «Столичные новости». Действительно, поэты пишут на самых разных, регионально различных языках. Как вы считаете: в Украине, в той части, какую вы представляете, какие возможны прогрессивные тенденции? Будет ли развиваться сам язык в Украине, и если да, то как?
    А.Кораблев. Я имел в виду язык в онтологическом смысле этого слова. Язык как сущность человека. Язык как голос бытия. Язык как структура мира. Но, разумеется, язык это также инобытие народа. Недаром же народы прежде назывались языками («нашествие двунадесяти языков»). Поэтому: каков народ – таков и язык. Исчезает язык – исчезает народ. Есть такая онтологическая зависимость. Так что поэзия – вовсе не пустяшное дело: будут живы поэты – будет жив язык – и будет жив народ.
    Читатель. Мне кажется, все забыли обо мне – читателе. Я все-таки главный человек, ради которого вы работаете. Не следует ли нам тему следующего семинара как-то перефор-мулировать: писатель и читательская аудитория, социологические про-блемы, отношения автора и читателя. По-моему, это сейчас важнее многих других задач.
    Д.Бураго. Я сразу отвечу. Как только начинают говорить о том, что забыт читатель, умерла поэзия, автор ушел далеко, - это значит, что автор, читатель, поэзия начинают нас интересовать. Именно тогда, когда мы начинаем говорить о том, что все находится в упадке, начинается оживление... Посмотрите: сейчас выходит огромное количество книг, хотя и небольшими тиражами. Эти книги как бы не нужны читателю – они просто раздариваются. Но ситуация уже меняется – и не только где-то за границей, но и у нас. Начинают появляться книжные магазины. Большой интерес вызывают литературные вечера. И если возникает потребность диалога о бытии современной поэзии, то это что-нибудь да значит...

    А.Давыдов. Ну, в истории все повторяется – прецеденты всегда можно найти, и абсолютной новизны, я думаю, не бывает. Но, тем не менее, каждая ситуация уникальна. Согласен с Дмитрием: сейчас такое ощущение, что в Москве, в России – расцвет литера-туры. Пишут многие. Замечательно пишут. Но это не читается. Это уединен-ное существование. Это большая, серьезная литература без всякого резонанса. Такие случаи тоже были. В конце концов, импрессионистов заметили когда? Когда они были уже стариками, а большинство перемерло. Когда появились импрессионисты, во Франции было ощущение полного упадка. И только через 40-50 лет начали понимать, что это – расцвет.
    Насчет читателя. Читателю не-интересно читать то, что болтается на поверхности. Это же развлечение – типа смотреть телевизор: можно посмотреть, а можно не посмотреть; можно сходить в кино на боевик, а можно не сходить; в электричке можно почитать, а можно подремать. Но читатель тоже должен сделать усилие. Потому что серьезная литература – существует. И поэзия существует, и проза – все это есть. И философия; ну, философия ладно, это вещь более элитарная. Но читатель должен захотеть «врубиться», как сейчас говорят. А тут нужно усилие. Не хочет – в конце концов, пока и не надо. Его дети, может быть, будут вынуждены захотеть.

    В.Цибулько. Коли дитина перестає вірить у казку? Коли вона бачить механізми утворення цієї казки. Коли ми перестали вірить в цю радянську і пострадянську літературу? Коли ми зрозуміли, що вона була інструментом в дуже нечистоплотних руках. І що за допомогою цього інструменту здобувалося? І ми собі сказали: стоп, дайте нам для душі невеличкий простір. І якщо ми відновлюємо цей простір, ми ж відновлюємо його фактично з нуля, з попілу...
    Ю.Булаховська (Київ). Я буду несподівано оптимістична. Мені здається, що в нас немає занепаду літератури. Його і не може бути. Тому що у нас дуже могутні творчі сили. Старше, середнє і молодше покоління. А якщо ми звернемося до історії української літератури, прекрасної літератури, яка розвивалася з першої половини XIX століття, ми побачимо, що це боротьба за читача...
    С.П’ятаченко (Суми). Я підтри-мую ідею поїздки по регіонам. Треба говорити не тільки про стан літератури в столиці, в Харкові, Львові чи навіть в Донецьку, який теж можна вважати столицею (Донецького краю), але і про інші міста…
    О.Ильницкая (Одесса – Москва). Исторический сдвиг неизбежен. И та герметизация, которая происходит в сознании автора, работающего и не имеющего в виду читателя. И правильно, что он его не имеет в виду, - потому что произведение потом начинает свою жизнь, а это уже совершенно другие процессы, о которых мы не знаем, что в них происходит на самом деле. Мы знаем только, что литературный процесс неостановим, и чем глубже затихание его, тем шире потом расходятся круги реанимации. Реанимации именно читателя, потому что читатель начинает тосковать по нормальному слову, наполненному человеческой жизнью, человеческой судьбой, человеческой душой – то, что мы сейчас наблюдаем.
    Самая большая проблема литературы XXI века – это проблема, которая была самой большой в любом веке: проблема отчуждения. Возвращение человека в человека. И решается она только одним-единственным способом: реанимацией языка, реанимирующего сознание. Такая реверсия постоянна. И то, что сейчас происходит в Москве, Киеве, Донецке, Харькове, Львове, Ивано-Франковске, - это процесс, набухающий, как тесто, которое подходит...
    Что происходит? Возникают журналы на р усском языке, которые расходятся по всему миру. Они возникают в Чикаго, Нью-Йорке, Сиднее... Они альтернативны тради-ционным «толстым» журналам с устой-чивыми навыками отбора определенных произведений. Они предлагают новые формы, и эти процессы возникновения нового и разного, процессы поисков, споров, находок, завоеваний и откровений – неостановимы.
    Мы долго работали в стол, но ведь благодаря этому культура и сохранилась. Потому что в культуре, всегда ангажированной социумом, сохранялось искусство. А искусство на самом деле к культуре не имеет никакого отношения. Оно развивается само по себе. Оно никогда и никем не ангажируется. И оно питает культуру. И оно гораздо важнее, чем культура.
    Писатель, поэт – это человек, моделирующий будущее. Такая у него работа специфическая. И только так, вывернувшись наизнанку, можно что-то изменить. И государство, не умеющее слушать писателя, художника, музыканта, не понимающее, что нужно это делать, - обречено. И если не прислушаться к тому, чем мы сейчас занимаемся, то произойдет еще одна ...государственная ошибка (!). Ведь то, что мы сейчас делаем, - это, может быть, и есть самое главное решение проблем в системе вновь возникших государств.
    У меня очень простая идея: создать такую грибницу – объединить альтерна-тивные журналы, существующие раздельно, каждый в своем кругу, соединить их через интернет. Ведь все равно бумажная литература рано или поздно уйдет – у нее будущего нет…
    Д.Бураго. Я сразу же начну спорить с Ольгой Ильницкой. Во-первых, по поводу журналов. Может, в Москве и есть альтернативные журналы, но у нас их нет. Я не знаю, кому альтернативен журнал «Соты» или журнал «Дикое поле». Мне кажется, это внешнее амплуа. Нам дай Бог хороших авторов, а кто это будет – лауреат Шевченковской премии или студент первого курса – нам все равно.
    Во-вторых, по поводу социума. Наверное, я не скажу ничего нового, если скажу: в 60-70-80-е годы основной разрядкой для социума была книга. Вспомните стихийные книжные рынки. У каждого – блат в книжном магазине. Цекашники, гэбэшники – имели самые шикарные библиотеки. Именно потому в их семьях росли образованные дети, потому что им самим, отцам семейств, некогда было читать эту литературу...
    В.Цибулько. Вони покупали Дрюона, не переживай...
    Д.Бураго. Не только. Я это знаю, потому что именно у них я брал Сартра и Камю. И Дрюон – это не самое худшее. Люди, во всяком случае, читали. А сейчас мы живем совсем в другую эпоху: вместо книги пришло телевидение, пришел компьютер, пришла попса, которой немеряно вокруг и которая очень активно раскручивается. Сейчас у меня в типографии работает печатник, он пишет: «ПАНИДЕЛЬНИК». В 20 лет. Это нормально. Выросло поколение безграмотных людей. Чтобы входить в интернет, достаточно знать 20-30 английских слов. Чтобы изъясниться на улице – достаточно 100-200 лексем. Растет поколение, которое обходится без книг...
    В.Цыбулько. Придя, где-то к 91-му году, к идеям открытого общества, мы оказались настолько открытыми, что нахватались из американского опыта технологии по производству дебилов. Но мы как-то не обратили внимания на американские кампусы – на технологии по производству умничек. Я был в американских университетах – там столько ума и настолько грамотно построены взаимоотношения... Категорию еле умеющих читать мы уже воспитали, теперь давайте думать, что делать дальше... Читатель – он же соавтор. Если в читателе мы не видим соавтора, то зачем нам такой читатель?
    Э.Свенцицкая (Донецк). Когда я читаю современных авторов, у меня создается впечатление, что они не пишут, а читают. Они читают Ахматову, Пастернака, Маркеса, иногда всех вместе, и как продукт читательского сотворчества выдают определенный текст. Такое ощущение, что читатель стал писателем – может быть, оттого их стало так много…
    А.Кораблев сказал, что мы говорим на разных языках. Но оттого, что мы говорим на разных языках, мы и мыслим совершенно по-разному. Как пример одной тенденции – отвлеченных исследований – может служить доклад самого А.Кораблева. Когда он выстраивает очень красивые схемы – звезды, кресты и прочие фигуры, то возникает вопрос: а при чем тут поэзия? Схема сама по себе, безусловно, красивая, ею можно любоваться, но в этот момент живая поэзия, как вода сквозь невод, куда-то утекает. Другая, противоположная тенденция – выступления поэтов, вызывающие впечатление потока эмоций и полного отсутствия какой-либо систематизации. В этом плане характерен доклад Л.Тышковской, которую я очень люблю и которая на меня поэтому не обидится.
    Так что же нам делать, чтобы возник диалог? Реальный диалог происходит не внешне, когда мы общаемся друг с другом, а в каждом из нас. Когда в каждом из нас будут общаться исследователь литературы, читатель и писатель.
    Ю.Булаховская. Можно одну реплику? У моего отца был приятель, известный литературовед, академик А.И.Белецкий. Очень остроумный человек. И вот как-то мой отец ему говорит: «Знаешь, я читал работу одного научного работника – он писать совершенно не умеет». На что Александр Иванович сказал: «Ну, этот только пи-сать не умеет, а я знал двух академиков, которые читать не умеют. Не только в обобщенном и переносном смысле, а, по-моему, и в самом прямом». Так вот, надо иметь в виду, что некоторые не умеют не только писать, но и читать.
    О.Ильницкая. В 70-80-е годы не было интернета, и вместо интернета в Одессе был Вячеслав Владимирович Игрунов. Проблема общения решалась с помощью тех книг, которые шли через его библиотеку. Он был библиотекарем всего Советского Союза… Поговори с нами на эту тему, пожалуйста.
    В.Игрунов. Я не думаю, что это интересно, особенно в свете XXI века. Та эпоха больше не существует и уже совершенно забыта...
    О.Ильницкая. Она не забыта. Она вся сюда перетекла. Эти книги перетекли в нас.
    В.Игрунов. Вы знаете, разница ведь вот в чем: в 60-70-е годы был культ книги. Я мог поехать в деревенский книжный магазин, купить там Джойса, привезти – и у меня выстроится очередь. Вы говорите, чекисты не собирали книг? Нет, извините. Набоков, Ахматова, Цветаева, Пастернак, Мандельштам… Блестящие библиотеки. Они знали, почему они это собирают. К тому же туда брали и таких людей, которые должны были жить в культуре. Но главное – была мода…
    В.Цыбулько. А вам не кажется, что это была не мода, а демонстрация своих возможностей?..
    В.Игрунов. А демонстрация возможностей возникает тогда, когда есть мода. Но ведь дело не только в моде, а еще в том, что это было нужно людям. Люди читали. Люди покупали книги…
    В.Цыбулько. …для интерьера.
    В.Игрунов. Послушайте! Может быть, это ненужный спор, но я могу сказать: если вы покупаете для интерьера, значит, кому-то это надо не для интерьера. Если это никому не нужно по существу, то и для интерьера оно не нужно, оно лишнее для интерьера. Только потому, что это была валюта, ее выставляли напоказ. А валютой она была потому, что нужно было читать людям. Были люди, которые хотели читать – Джойса, Кафку, Булгакова и т.д.
    Эта эпоха была наполнена большими ожиданиями, большими идеалами, большим интересом к духовности, который – кстати! – в значительной степени на десятилетия растворился. Мы отброшены назад в сравнении с тем периодом. Единственное, что меня утешает, - сейчас началась другая жизнь. Сейчас вырастает новое поколение, которое устало от пренебрежения к духовности. Снова начинается n глубочайший интерес к знаниям, к поэзии, к культуре, формируется что-то новое, о чем мы еще не можем сказать. Но всею кожей чувствую: это что-то блестящее – блестящие мальчики, блестящие девочки…
    А.Чернов. Какой-то период, лет пять назад, я занимался продажей книг, на Петровке. Я прекрасно помню, как поначалу был дезориентирован, потому что приобретал детективы, сериалы и прочая, прочая. Завалил лоток этими изданиями – и прогорал. Когда же я стал мало-мальски изучать конъюнктуру рынка, то выяснилось: существует колоссальный спрос на поэтические издания, искусствоведческие, философские, литературоведческие, биографические… Поначалу я думал, что это осенний бум студентов – которые поступили в институты, и им нужно подпитаться литературой. Но оказалось, что это процесс постоянный. Эти книги были востребованы всегда, не было процессуальной паузы. Эта пауза придумана нашими СМИ. Очевидно, журналист, который прочитал Дерриду или Хайдеггера, начинает считать себя культурным человеком, а остальных – необразованными…
    Н.Акуленко. Да не читал он Хайдеггера! Просто слышал, что такой Хайдеггер был…
    А.Чернов. Я хочу сказать другое: я ощутил странный парадокс: и поэзия востребована, и серьезная литература. Детективы лежат, а это – разбирается. То, что пишут о «смерти читателя», по-моему, совершенно не соответствует действительности. Я видел читателей, которые готовы платить за книги немалые деньги. Я видел их и в Киеве, и в Москве…
    Д.Бураго. В заключение хочу сказать: и наш научно-практический семинар, и наши издания, которые здесь представлены («Collegium», «Соты», «Дикое поле», «Русский журнал», «Комментарии»…), должны объеди-ниться, но не против кого-то, не против социума, не против графоманов, а – за, за читателя. И мне кажется, что каждый читатель, который открывает наше издание, - это уже победа на нашем поприще. Сколько бы из нас стран ни сделали, мы друг без друга жить не можем. Мы находимся в одном духовном поле.


ИТАК, ИТОГИ

    Города: Киев, Москва, Донецк, Одесса, Львов, Луцк, Сумы.
    Научные доклады: Л.Вышеславский, Ю.Булаховская, С.Грабар, Т.Пахарева, Т.Тихонова, А.Давыдов, З.Рыбчинская, Н.Бельченко, О.Ильницкая, С.Константинова, С.Пятаченко, Е.Бондарева, Р.Антонюк, А.Луцик, М.Жуйкова, А.Кораблев, И.Лапинский, А.Беличенко, Э.Свенцицкая, В.Антонюк, Л.Тышковская, И.Фещенко-Скворцова, А.Чернов, Р.Скиба, Э.Шестакова, И.Арендаренко, Л.Гливинская, Е.Балина, П.Трохимчук, Н.Шевель, В.Журба.
    Поэтические выступления: Л.Вышеславский, С.Грабар, Ю.Каплан, И.Лапинский, О.Ильницкая, Л.Тышковская, А.Зарахович, Соколова, А.Пустогаров, Н.Акуленко, Ю.Зморович, Н.Бельченко, Е.Храмова, А.Чернов, А.Кабанов, Э.Свенцицкая, И.Фещенко-Скворцова, Д.Бураго, С.Пятаченко, Е.Морозова, Л.Буратынская.
    Презентация книги стихов Д.Бураго «Шум словаря».
    Спектакль Нового драматического театра на Печерске «Я твой шут, пророк и брат».
    Круглый стол: «Роль поэзии в современном обществе».
    На сцене: 82-й выпуск журнала «Collegium»
    Несколько сумасбродных идей: провести Всемирный съезд поэтов (Д.Бураго), создать Всеславянскую сеть литературных клубов (О.Ильницкая), идти в народ (Д.Бураго, С.Пятаченко и др.) и др.
    И, наверное, главное – то, что не поддается учету и выпадает из отчетов: атмосфера, ощущение общности.

Трех дней оказалось мало. Решили встретиться через год.
Вот он – Дмитрий Бураго!