Он идет по городу (этот город - Одесса) и смотрит под ноги. Вдруг наклоняется - и подбирает монетку. «Вон еще, левее смотри!» - кричит ему профессиональный нищий. Он наклоняется и подбирает. Знакомым сообщает: «Тридцать две!» или «Сорок семь!» В смысле копеек. Это не городское плюшкинианство, и не намеренное чудачество. Просто - вот лежит монетка, пропадает. И жалко ее. Жалко всего, что пропадает.
     Он идет по городу (этот город - Одесса) и смотрит в землю, под землю. Где котлован - там и Губарь. Прокладывают трассу, дом строят (сносят), роют - копают и раскапывают. Рабочие за известную мзду откладывают для него старинные флакончики и бутылочки или горлышки-донышки этих флакончиков-бутылочек, осколки фарфора, ключи и замки. У каждого отмытого им флакончика - своя история. Попросите - Олег расскажет.
     Пятилетний сын его, Федя, находит в траве гайку (пуговицу, фиговинку):
     «Папа, старинная гайка (пуговица, фиговинка)!»
     Сам Олег в детстве одежду перед сном складывал аккуратно-аккуратно - чтобы вещи не обиделись.
     Ему обидно за вещи. За все, что может пропасть, пропадает, уже пропало. В его квартире тесно от старинной стеклотары и прочих предметов старины глубокой (в котлованах выкопанной). На стенах плотно - наивные народные иконы. Вещь - это не предмет. У вещи есть душа.
     Губарь пишет о душе вещей. Получается душевно. Каталог выставки стеклянных емкостей назван им «Собутыльники». На узких вытянутых вверх страницах - текст в рамочках-бутылочках постепенно уменьшается. Выпиваем, брат. А еще он выпускал в свет работы об истории карт, о народной иконе, о Пушкине, Пушкине, Пушкине...
     А еще вышли в свет две книги: «Человек с улицы Тираспольской» и «Second hand». И не спрашивайте меня - о чем. Сам Губарь говорит: «О всем». В его книгах равноправные герои - художники и картины, кровати и полуштофы, пьяницы и бутылки.
Как жанр определить - не знаю. Может быть, раскопки? Он копает и раскапывает - не только в котлованах, но и в библиотеках, в позапрошловековых одесских листках, и в памяти, памяти, памяти.
     О каждом доме в городе (этот город - Одесса) он может рассказать... Много чего может рассказать! И о том, что было раньше, и что еще раньше, и что потом. Любимый его маршрут - алкогольный. По винаркам. В винарках его любят, чтут - завсегдатая и городскую знаменитость. Спрашивают, почему долго не был (с позавчера). Ключ дают от туалета - служебного. Он гордо угощает этим ключом подружек.
     А когда в одном очень уважаемом издании его попросили написать о себе, он рассказал о дедушках и бабушках, об улице и доме, где жила семья, о столах и стульях, тарелках и чашках. До себя так и не дошел. Утомился.
     И вышел в город... И ему сразу попались на мостовой пятьдесят копеек! Вместе.

Наталья ХАТКИНА, ДОНЕЦК

О чем эта книга?
...Когда моя дочка Маша была маленькой, она однажды увидела на картинке коровку, которая стояла на лужке, томно прикрыв глаза длинными ресницами. И спросила: «А почему у коровы глаза закрыты?» Потом сама же себе ответила: «Она, наверно, думает О ВСЕМ...»
Так вот эта корова - я.

* Вскоре после публикации начальных фрагментов в журнале «Родомысл», 2001, №2(4) книга О.Губаря «Second hand» вышла отдельным изданием, поэтому продолжение ее в журнальном виде стало как бы излишним. Но окончание мы все-таки публикуем.

    Время (которого никогда нет, в том числе - нет вообще, как категории) к тому же пунктирно. Шло себе, шло (за водкой?), потом притормозило (встало в очередь за водкой на подходе к 00 часов?), а потом опять себе пошло (за свежей водкой?). Это они назвали «Проблемой-2000». Тоже мне, проблема.

    Схиигумен Иоанн, старец валаамский, сказал: «... а ТАМ вечная жизнь, и ВРЕМЯ ТАМ СТОИТ». Всемогущий кадавр профессора Выбегалло нагрёб громадную кучу вещей и попытался остановить время. Но эта афёра сорвалась не оттого, что на полигон кто-то запустил джинна. Время невозможно остановить по определению, поскольку оно всего-навсего - СВОЙСТВО ЭТИХ ВЕЩЕЙ.
А старец как раз прав: ТАМ вещей нет.

    Сколько уже читал, что реестр вещам, перевозимым Робинзоном (см. выше) с разбитого судна на Остров, и есть самая вкусная часть текста. Припоминаете шлягер затёртых годов: «Двадцать метров крепдешина, пудра, крем, одеколон, два бидона с керосином и ленинградский патефон, чистой шерсти полушалок, фирмы Мозера часы, два атласных одеяла и спортивные (вариант - «семейные») трусы». Или - про советский ботик, который имперьялисты, «бля, потопили». Сундук Билли Бонса. Закрома Скупого Рыцаря (и, кстати, родины). «Дама сдавала в багаж...» И т.д. и прочее.
Чувствуете, как песочек сыплется?

    А тем временем время (вещь) проистекает само из себя: песок (SiOдва) струится из одной стеклянной (SiOдва) ёмкости в другую.

    Я говорил, что форма определяет содержание, если сосуд - копилка. Можно даже свинью за стол посадить - если она копилка. Копилка - те же песочные часы, только «песчаные» фракции крупнее. Она - озвученные песочные часы: «Время - деньги». Видите, я и не оригинальничаю.

    Старинный русский романс «Однозвучно звенящие деньги». Это ведь и есть «...однозвучной жизни шум».

    Что-то где-то у меня ещё было о КУБЫШКЕ. Помню, что она глиняная и, понятно, кубическая, наподобие штофа. Почему не округлая, бочёнкообразная, как бабонька-кубышечка? Вероятно, чтобы было за что зацепиться: когда нет своего угла, это ужасно тягостно. Специфическая стереометрия чувств. Я думаю даже, что есть люди-шары и люди-кубы. Встраивающиеся и нет. Покатые и нет. Окатанные и тоже нет. Люди всякие нужны, люди всякие важны.
Шамфор говорит, что светский человек, приятель фортуны, движется по прямой к неизвестному пределу. Философ, по его словам, перемещается по окружности, неизменно возвращающей к самому себе. И ссылается на Горация («Сатиры»): «Как шар, и круглый, и гладкий».
Замечено, что естественники в большинстве оптимисты, тогда как гуманитарии - сплошь пессимисты.
Где же золотая середина? Надо быть энциклопедистом?!

    И тогда оптимизм внушают реестры не только вещей, но и кушаний: ЕДА НЕ ПРИХОДИТ ОДНА. «Подавались ему обычные в трактирах блюда...»; нет, лучше вот это меню, я бы даже сказал, блюдаж: «... осетрина, белуга, стерляди, дрофы, спаржа, перепёлки, куропатки, грибы (...). Бездна бутылок, длинных с лафитом, короткошейных с мадерой (...)» (выписка - из А.И.Левитова, кажется).
Меня также занимает отоларингология бутылок с длинными и кор откими шеями. Приземистую малагскую бутылку не возьмёшь за горло - только под круп. Питомицы Жана Лафитта - типичные фотомодели (пошла же мода на привидения!). Бутылочная форма - не только диагноз и эпигноз, но и прогноз.

    Нет ничего прелестнее распускающегося «синего чулка».

    Ничего особого (кроме примет) в ней не было.

    Непорочно зачатые лаконизмы.

    Самый вкусный и лаконичный диалог пересказал Саша Розенбойм.
    Заходит в пивную клиент. Говорит наливайщице:
    «Пятьдесят грамм».
    Она:
    «Сто?!»
    Он:
    «Вот именно».

    А я заказываю незатейливо: «Немедленно налейте! Именем тарабарского короля!»

    Давеча ловили друг друга с Четвертковым по окрестным парадным и подворотням. Кто бы взглянул со стороны, решил бы, что мы ищем какую-то особенную, экологически безупречную или - с заранее заданными параметрами. (Перформанс такой?). В конце концов, добрели ко мне, и Серёжа заночевал на знаменитой мемориальной кровати (см. выше). Утром мой четырёхлетний Фёдор, узрев помятого Четверткова, подытожил: «Этот дядя нам не нужен».

    Даже весна бывает несвоевременной.

    Хорошо бы иметь обратную перспективу - как в иконописи. А у нас-то перспектива всё одна и та же, прямая и однообразная.
    «Место, о котором я говорю (Щукин двор - О.Г.), - это свалка мусора, куда свозят омерзительные, неузнаваемые, неприглядные остатки прежней роскоши, ещё пригодные для потребителей ПЯТОЙ или ШЕСТОЙ РУКИ (курсив мой - О.Г.). Здесь заканчивают свой век кокетливые шляпки, изящные шедевры знаменитых модисток, теперь уже вытянутые, выцветшие, засаленные, впору разве что на голову дрессированному ослу; чёрные фраки из тонкого сукна, когда-то украшенные орденами и блиставшие на великолепных балах, теперь дырявая ветошь; вечерние платья, сброшенные в один прекрасный вечер на руки горничной, пожелтевшие, с разорванными кружевами, с облезлыми мехами; вышедшая из употребления мебель, одним словом, перегной и наслоения прошедших эпох».
Очень хорошо. Свойство вещей изнашиваться и истлевать называется временем.
    «В поисках утраченного (истраченного молью?) времени».
    Если желаешь найти законсервированное время, ищи свалки мусора. Заповедник хроносодержащих напластований, пригодных для потребителей пятой-шестой руки (графы? поколения? которое будет жить при коммунизме?). Иди на барахолку. На Староконный и др. Если сложить, слепить всё законсервированное здесь ВРЕМЯ, то и получится ВЕЩЬ необычайно длинная. А кто-то же сказал (закон Мэрфи?), чтобы не тянули за хвост, когда в точности не знают, что на другом конце. А на другом конце - то же самое. Разложенное на Толкучем рынке. Который изначально занимал куски четырёх площадей Старого базара - Черепенниковской, Шишмановской, Посоховской, Яловиковской, - а затем одну большую, Прохоровскую, площадь на Молдаванке. Название «толчок» применительно к Толкучему рынку зафиксировано уже в середине Х1Х века. Я знаю, наверное, что на Черепенниковской площади торговали шитым бельём, тулупами, табаком с курительными принадлежностями; на Посоховской - обувью, скобяным барахлом, печными приборами, экипажами бу и т.д. («Одесский вестник», 1869, № 233). Но мне сейчас нужны не отдельные компоненты, а интегральное время-мусор. Не «Описание мусора» (Валерия Нарбикова), не его рецептура, а готовая стряпня. Поэтому важно знать топографию старых «консервных складов». Я знаю все свалки мусора Х1Х столетия. Это Чумная гора, низина Балковской улицы, «висячие сады» Приморского бульвара, Скаковое поле, тылы Института благородных девиц, задворки Пересыпи и кое-что ещё и кое-что иное.
    Окрестности свалок хроносодержащих прессервов отчётливо фонят - вероятно, так же, как особые зоны метатопографической (метафорическая топография) карты города, составленной Серёжей Четвертковым (см. его роман «Стень»). Иначе и быть не может при неравномерном распределении в природе овеществлённого времени.
    Мне могут возразить, что время - как свойство изнашиваемости вещей - слабеет и сходит на нет по мере этого самого изнашивания и истлевания. Это верно. Но лишь отчасти. Процесс изнашивания беспределен. Например, прибрежный песок: он постепенно истирается - в соответствии с законами гидродинамики. Но затем, достигнув определённого размера, песчинка прекращает дробиться (силы прибоя ограничены), и она остаётся неизменной, причём сохраняет генетическую память о том прежнем, чем была. (Описание адаптированное, но верное).
    Посуда бьётся (жди удач?). Бьётся и раздавливается. Бутылки, как я говорил, травмируются меньше, штофы - больше. Вероятно, во фрагменте остаётся тем меньше времени, чем менее он опознаваем, то есть чем меньше у него шансов быть атрибутированным.
    Вот и получается, что мы буквально топчем время. И никак не можем затоптать.

    Бой посуды - сэкономленное время? По этой причине молодожёны бьют фужеры? С целью экономии времени-денег?
    Зачем бутылку разбивают о борт презентуемого судна? Это ему, судну, наливают? Чокаются с ним? Или ему тоже продлевают время? Полагают, что оно перетечёт с шампанским?
    Есть мнение, что из разбитой ВЕЩИ высвобождается заключённое в ней ВРЕМЯ и приплюсовывается к твоему собственному времени? В этом смысл ритуала разбивания?

    Почему же у нищих так много времени. Да потому, что они подбирают его, где угодно.

    Скука - это продлённое время. Один из способов прожить подольше - побольше скучать.

    Сколько времени я уже собрал на обочинах и в котлованах!

    Когда мы с Ириской сложим все черепки в одно циклопическое панно, что будет? Страшно подумать - хронофагическая (пожирающая время) катастрофа! Какие пробки (в том числе - бутылочные), хронометры, дозиметры, микрометры и проч. это выдержат!
    Убеждён, что надо будет заранее оповестить горожан. Чтобы запаслись сухарями, консервами, крупами, постным маслом, водой, керосином, свечами, спичками, дровами, примусами, фонарями «летучая мышь», фуфайками, ватными одеялами, носками вязаными и хлопчатобумажными, шапками-ушанками, лыжами, пистолетами ТТ, бриллиантовой зеленью, кружками Эсмарха, чашами Генуя, каплями Зеленина, мазью Вишневского и реакцией Вассермана.
    Пока составлял безразмерный реестр материалам первой необходимости, позвонил Ваня Череватенко. Засвечены три фотоплёнки (мы снимали с утра любимые развалюхи - самые старые одесские дома по периметру Нового базара). А я что говорил! Это уже энный случай. То я «круглый дом» кинулся снимать, когда его крушили, - только эти кадры на плёнке и не вышли! То покойный дом Бабичева и Познякова навострился запечатлеть - туча набежала: полное затмение!
    Всё правильно. «Фотография - это запечатлённое время». А я хочу на это время наложить совсем другое запечатлённое (спрессованное) время. Вот клин клином и вышибает. Это и есть ХРОНО-ФОН (см. выше, где о ретро-свалках).

    Как убить время? Бить посуду?
    Навязалась бестолковая компания. Деспотическое дружелюбие. (Прокурор Олег Борисович Пойзнер, иронический остроумец, ознакомил меня со специальным термином, характеризующим подобные случаи, в каковые и ему приходилось попадать, - ДОИЗНАСИЛОВАНИЕ). Сиди, пей, «делай рыло». Но раз они так, то: «Главное украшение вашего праздничного стола, - говорю, - это я».

    Пьянству - бой. Не последний, но решительный. Бой? Посуды?
    Было же сказано, что время измеряется в бутылках, стаканах и т.п., а также - в битой стеклотаре.
    Разве не так? Разве на всех флотах с давних пор не БЬЮТ СКЛЯНКИ (с песком), номинируя процесс пересыпания (из пустого в порожнее) «песочными часами»?

    Песня из советской молодости: &laqu o;Наши руки не для скуки, для любви сердца, у которой нет конца...»
    И ещё: «Есть у револю ции начало (женское? О.Г.), нет у революции конца...»
    Логично. А любопытно, бывает у любви и революции климакс?

    Ещё о вещах:
    «Это мои носки? Или чистые? Я уже в таком возрасте, когда мне только память не изменяет».
    (Вариант: «... когда мне только чувство меры не изменяет»).

    Невыносимые книги. «Книжное прошлое», населяющее дом. Тоже second hand. Твои же руки, но уже другие. Не те, какими покупал и перелистывал, а те, какими выносил вон пожившие «азы», «буки» и «веди». От Ленина до Горбачёва, от Макаренко до Бакланова и Солженицына. От «Огонька» до «Иностранки». От Севильи до Гренады.
    С книгами выставил вон и время.
    Ничего, зато Евгений Михайлович Голубовский подкармливает меня новыми.

    Только что Федька рассказывал о «старике Хатабовиче, который сидел в бутылке». А я подумал, что мне бы хоть пустую бутылку найти из-под джинна (а не джина). Сколько он там просидел в ней, бедный, не помню. Тогда, пожалуй, ещё и бутылок не было.
    Возможно, и это очередной пример выхода из потока?

    Коллекционные вещи становятся предметами. Становятся, когда их ставят в витрину для обозрения «глазками». На предметах время отдыхает - как на вполне нормальных детях. Витя Павлов говорит о таких: они без «мушки». Куча раритетов - и никакого фона, никакой хроноконцентрации. Безвременье. Дохлятина.

    Предмет - не мужского рода. Предмет вообще безродный. Вещь - родовитая, имеет половые признаки. Предмет - бесполый.
    (Чулок - женского рода. Пеньюар - женского. Бюстгальтер - женского. Веник - женского. Лезвие - женского. Ножницы - женского. Черпак - женского. Чайник (кофейник)- женского. Стакан (он же - чашка, он же - плошка и т.д.) - женского. Напёрсток (он же серебряный стаканчик) - женского. Стол - очень женского (см. выше). Кресло - женского. Зеркало - женского. ВЕЩЬ - женского рода. Вещи - женского. 99 процентов коллекционеров - мужчины. Остальные - склонные ими быть. Коллекция - это гарем? (См. выше). Коллекционеры дефлорируют вещи, превращая их в предметы? Тогда надо подводить это под «статью» УК. Надо создать резервацию для коллекционеров, обнести колючей проволокой. Это страшные люди. Они хотят перетрахать всё живое. Учредить Общество охраны от коллекционеров. Объявить во всех музеях (узилищах) день открытых дверей. Выпустить из заточения все предметы, чтобы они разбрелись и снова стали вещами)?

    Эрекционеры!

    Что делать с сильно поношенными любимыми вещами? Организовать убежище престарелых вещей? Пансионат рухляди?

    Я видел однажды, как бутылка покончила с собой. Как-то она странно шевельнулась на краю стола. И бросилась вниз головой.
    (Если честно, то, конечно, - тяжёлым днищем, а не горловиной. Бутерброд всегда падает маслом вниз).
    (Маслом вниз - если он с маслом. Один стажировавшийся у нас немец всё удивлялся, как это может быть бутерброд - butter (масло) brot (хлеб) - с колбасой вместо масла?!).
    (Что русскому хорошо, то немцу смерть).
    (Ну, положим, не только русскому).
    И так далее и тому подобное.
    «Ах, до чего же я отчаялась: разбита крышечка от чайника... Осколки кобальтовой Гжели число утрат моих умножат (...)» (Галя Маркелова).

    Муфты вымерли, как динозавры, - чтобы освободить руки для авосек. И сумок, соскальзывающих с плеч. У Бабушки Муси был какой-то сговор с муфтой, которая как бы состояла Бабушкиной конфиденткой. Идут по улице и шепчутся о чём-то. Другой Бабушкиной подружкой была приходящая кошка по имени Муфта. В кошачьих и собачьих именах таилось много времени и - от времени. Но кто коллекционирует анималистическую ономастику ХIХ столетия? Кто-кто, конь в пальто. Я коллекционирую. Антинаучное исследование по этой проблематике озаглавлено «Моё собачье дело» (см. журнал «Фонтан», 2000, № 8). За одну постановку вопроса следовало бы присудить Нобелевскую (в крайнем случае, Кобелевскую) премию. И немедленно перечислить мне телеграфным переводом.

    Вчера Валя Голубовская говорила о «вещах, к которым приходишь в гости - как к старым друзьям». Приходишь в гости к серванту, к картине, к комоду, к письменному столу. К времясодержащему. Любопытно, может ли быть оценена сравнительная ёмкость вещей, их наполняемость временем?
    Вчера же, на юбилее Бори Херсонского, я говорил, что бывают люди широкие, вместительные и комбинированные. Вместительные - это эрудированные, широкие - это на уровне грудной клетки, а комбинированные - ну, это такие, которых любишь. Такие, как Боря.
    Елена Николаевна Шелестова, ссылаясь на аккерманского раввина, Чечельницкого-младшего, обозначила это так: «Тёплый яд Змеи, холодное жало Скорпиона». В наборе. В ассортименте. А как? А так, что, скажем, Змея проглатывающая себя с хвоста, - тот же Скорпион. (Это моё предположение, а не раввина. Между прочим, я знаю другое слово с тремя Е подряд: змЕЕЕды. Компьютер, разумеется, ни в зуб ногой!).
    Каков же общий знаменатель? Феликс Кохрихт вчера же (что за день такой?) подытожил, что, наверное, на этом самом уровне грудной клетки имеется (не уточнил, у всех ли) некий специальный физиологический механизм (орган?), управляющий помянутой широтой. Аппарат, не подконтрольный сознанию. Что этот орган уже локализован экспериментальной медициной, где-то далеко за бугром (т.е. не орган, а экспериментаторы - за бугром: «О, русская земля! Уже ты за холмом!»).

    Широта письменного стола, серванта, комода, корзины, картины очевиднее, чем картонки (если это не шляпная картонка). Вместительность - тоже. И мы знаем, что из них практичнее. Валя бы, наверное, сказала: «кто из них». Я бы тоже сходил в гости к непрактичным друзьям. Проведать, никто ли их не обижает, пошептаться с ними, как Бабушка со своими Муфтами. Обменяться мегабайтами, стойкими к виртуальным вирусам и бациллам любого генезиса.
Самое удивительное? Что вот, скажем, за этой самой скатертью сидел Дедушка Лёва. И, например, разглаживал её ладонью. Что он вписывался с ней в одно и то же «пространство». Что он в нём обосновался. Что оно носило его в себе, что они жили в согласии, как футляр с очками. Что на этой скатерти стоял графинчик с водкой или наливкой, тарелка с «юшкой», лежала массивная мельхиоровая ложка артельного образца. Что вот я сейчас боюсь (?) не вернуться оттуда.

    Музей - это сутолока предметов. Дом-музей - сутолока вещей.

    Предмет становится вещью после эксклюзивного называния? Меняет ли это его качество и судьбу? Мои бутылочки, скляночки, осколочки уже изменили свою биографию? Может быть, устраивать им дни рождения? Нет, правильнее - ИМЕНИНЫ.

    «И так сойдёт» - говорят о сделанном так-сяк. Или - «ему (ей) сойдёт с рук», - то есть совершённый проступок окажется безнаказанным. Первичный смысл утрачен. А было: и так сойдёт с рук, т.е. удастся сбыть, продать, всучить что-нибудь халтурное с рук на руки. Опять second hand получаЮтся.

    Один тип в винарке выслушал мои соображения по поводу распорядка жизни (см. выше: неделя начинается с пятницы и моря; в остальные дни: утром - библиотека, вечером - водка) и отреагировал по-своему:
    «Пятница - дурное слово. Расшлёпанные «комнатные», представляешь, и с них свисает жирная жёлтая ПЯТКА. Глаза мозолит».
    Он картинно развёл руками:
    «И другие дни не лучше.
    Поне-дельник. Звучит как подельник.
    Втор-ник. Ник-втор. Это Николай Второй получается. Кровавый. Хотя, говорят, был одноименный римский папа.
    Сре-да. Окружающая нас и благополучно окружившая. Это уж что- то совсем похабное, наше, сальное, почвенное : «Де кум? Сре? Да?»
    Чет-верг. Чёрт вверг. Извер г какой-то.
    Пятница - сам понимаешь, задница.
    Суб-бота. Что-то недоделанное. В пятницу? Какой-то субпродукт, полуфабрикат чего-то. (Плюс «Бота» - мой литгерой СССР, винарочный философ, см. «Человек с улицы Тираспольской» - О.Г.).
    Воскресенье. Единственное приличное слово в этом «спектре». Воск и сень. Можешь разместиться в промежутке...»

    «... Речь всё время шла о каком-то Олеге, и от него опускались тени. Этот Олег был живой, и он хотел есть. Он ходил есть. И у него были причины. И были ещё вещи и предметы. И у них были отличия - у предметов от вещей. И Олегу можно было позвонить. И он бы обрадовался. И когда о нём шла речь, он всегда был на месте; и даже если у него не было адреса, то у него был телефон, но даже если не было телефона, то всегда кто-нибудь находился, кто-нибудь, кто мог показать место, где сидит Олег. И он иногда был женат. И у него была дочь. Один ребёнок. Мальчик. Его тоже звали Олег. И этот Олег размножался» (Олега «вычислила» Валерия Нарбикова).

    Время - ветшающая на нас одежда?

    Никак не пойму, отчего мы всё-таки умираем?

    Я родился в Год Змеи, под Созвездием Скорпиона.
    А отпущенное даром - даром и уходит.

    Сюжет знакомства с ПэО поучителен. Я принёс ему письмо от нашего общего близкого друга Юры Виноградова, о чём он, конечно, не догадывался. Пётр Осипович опасливо приоткрыл дверь - в полумраке блеснули линзы очков. И я услышал сиплое:
    «Зачем я вам? И зачем вы мне?»

    Пятница. Опять не дошёл до моря - только до винарки.

    (Моя красивая и молодая (см. Некрасова?) тёща Галя говорит, что у меня семь пятниц на неделе).

    Нашел-таки сегодня, 22 июня 2001-го, в пятницу, четыре пятака кряду. Всего за час-полтора. «Верным путем идете, товарищи!». Два комплекта, которые «лягут на глаза». До ближайшего воскресенья (?).

    Устал я от себя.

    «Стеклянный звонок Бежит со всех ног. Неужто сегодня срок? Постой у порога, Подожди немного, Меня не трогай Ради Бога».

    «Сэконд хэнд». Как это точно. Потому что первые руки - только у Господа нашего.

    Имеющие уши - да получат по серьгам.