БАЗА

    База находилась на отшибе.
    Кто к нам ехал, без провожатых не доезжал. Удивлялись, куда мы забрались, - волки воют. Про волков, конечно, врали, но и городом здесь не пахло. На весь поселок один продуктовый магазин и База. Телефон обещали и не провели, так что звонить приходили к нам. Хотя директор запретил пускать местных, но как откажешь вызвать скорую или сообщить о смерти.
    Ничего военного на базе не было: приезжали машины – двадцатитонные трейлеры, грузились и снова уезжали в Европу, дней через десять возвращались, грязные и усталые, и все повторялось сначала.
    Мы встречали и провожали их из окна. Офис располагался на верхнем этаже двухэтажного здания, которое строили, но так и не достроили – мясо кирпичей осталось сырым. Внутри все было в порядке, только лестница была без перил. К этому привыкли, настолько, что лестница с перилами удивляла. Вообще, мы здесь ко многому привыкли, например, называть расшатанные канцелярские столы и пару компьютеров офисом. Но, к слову сказать, большего и не требовалось.
    Кроме здания, по периметру стояли три ремонтных бокса и несколько вагончиков-бытовок со всяким хламом, остальное – собственно территория. Высокий забор и ворота отделяли нас от поселка. Зимой, при сильном снеге, когда сглаживались все углы и неровности, База и поселок роднились, превращаясь в ничью территорию.
    Нас было четверо. Секретарь, два менеджера и бухгалтер. Состав не менялся, - мы пробовали брать новых людей, кого-то увольнять, однако все возвращалось на круги своя: секретарь, два менеджера, бухгалтер. И работа здесь ни причем, работа как работа, а вот условия – у черта на куличках, нет воды, лестница без перил. Новички не задерживались – мол, на фиг надо такое. А нас четверых такое вполне устраивало. Директора тоже.
    Сначала все было чудесно. По утрам директор на машине забирал нас в городе и привозил на Базу. Вечером увозил. Если был занят, присылал другую машину. Была вода, пили чай. Даже ворота поначалу не закрывались, это потом нужно было стучать колотушкой (железом по железу), звать сторожа и ждать, когда же тебя услышат. На собак полагаться не стоило: они лежали на солнышке, не заботясь о людях - ни своих, ни чужих.
Открывались ворота, мы проходили на территорию. Каменное крыльцо, вестибюль, в народе – предбанник, ну и безрукая лестница. Менеджеры и секретарь сидели в одной комнате, бухгалтер занимала отдельную. День начинался медленно. Секретарь ставила чай, менеджеры просматривали вчерашние записи, бухгалтер, смотрелась в зеркало, придумывая за какой отчет ей взяться с утра.
    Менеджер-первый включал компьютер и ставил диск – священные напевы индейцев Америки. Мы протестовали – такая тоска, нельзя ли повеселей? Это весело, - настаивал первый. Под Празднование дикого риса мы принимались за работу: бухгалтер считала, секретарь печатала письма, менеджеры звонили.
    Кроме своих машин, мы подгружали чужие, и это называлось экспедицией. Хотя, что за экспедиция – названивать с утра до вечера по телефону в поисках загрузки. А как же отважные первооткрыватели в шортах и рубашках цвета хаки, на головах пробковые шляпы типа мисок, с ружьями наготове, пробирающиеся сквозь таинственные джунгли? Какие джунгли, мы даже в грузовой машине никогда не ездили. Все по телефону. Как псы на привязи. Давай, ищи, ищи. Предлагайся, а не нужно ли вам…, и даже если посылают, не забывай спрашивать, когда перезвонить в следующий раз. Второй еще нервничал, бросался во все стороны, звонил всем и каждому, кричал на девчонку-секретаря, – почему чай без сахара! - та кричала в ответ… Менеджер-первый спускался вниз, просил сторожа открыть ворота и шел в магазин. Все равно машины не найти.
    В магазине было пусто – сонные продавщицы, какая-то бабка за хлебом, местные алкоголики. В углу у окна стоял столик: для тех, кому не пьется дома. Столик никогда не пустовал, сидели с открытия. Первому хотелось сесть за столик и просидеть день, рассматривая прохожих. И чтоб никаких звонков. Проблема была в том, что прохожие здесь не ходили. Первый выпивал бутылку пива и возвращался на Базу.
    В час обеда они выстраивались на крыльце. По ним мы и обедали – один из нас, выглянув в окно, сообщал: собаки уже ждут. Мать и сын: ее звали Альма, за ним так и осталось – Сын. Был еще отец, но он куда-то исчез. Новых собак не брали, хватит с меня новых менеджеров, - сказал директор.
    Днем Альма и Сын спали или слонялись по двору. Оживали они к обеду, к нашему обеду, потому как их обед был одни макароны. В свое время директор думал заниматься макаронами, однако не вышло, и те пять или десять мешков, оставшиеся после неудачного предприятия, пошли на корм Альме и Сыну. Мы понимали собак – из года в год питаться одними макаронами, срок годности которых, к тому же, давно истек. Скучный рацион, ничего не скажешь. Как они радовались, когда кто-то из нас выходил на крыльцо с тарелкой в руках: виляли хвостами, бежали рядом, заглядывали в руки, - остатки супчика, косточка, а то и кусок мяса…
    Сразу после обеда появлялся директор. Тяжелые шаги раздавались на лестнице, потом скрипела дверь в его кабинет, который был отделен от нас небольшим коридором, и через минуту на наших телефонах загоралась внутренняя линия, – просил зайти. Начинался Круговой танец против часовой стрелки. Сначала шла бухгалтер, затем менеджер-первый, после него второй, секретарь бегала туда-сюда несколько раз. Все было плохо: никто не работает, машины простаивают, пора всех увольнять к черту. Хлопала дверь, в нашу сторону бросалось: «Я уехал, домой - сами», шаги удалялись. Мы слышали звук отъезжающей машины. Постепенно работа возобновлялась.
    Когда приезжали наши дальнобойщики, день проходил весело. Это был трудный рейс, трудный, долго стояли на погранпереходе, едва успели на загрузку, ну вы нас и загнали, в самый угол, на границе с Италией, это по сорок шестому автобану, на таможне проблемы, - я ему русским языком говорю гейбен зи мир битте, герр полицай, а он мне – найн, найн, ничего не понимает, люди к рождеству готовятся – фонарики разноцветные развесили, красиво… Мы пили чай с шоколадом Риттер и завидовали. Для Альмы и Сына это тоже был праздник. Они ходили за водителями по пятам.
    В Германию ездила и наш бухгалтер. Летом, на каникулы. Каждый раз она ехала с надеждой там остаться. Друзья говорили ей: найдем тебе немца, получишь немецкий паспорт, будет дом, приличная работа и зачем тебе эта База. Кого ты там видишь, кроме своих менеджеров и собак? Она соглашалась, да, чего сидеть на месте, время бежит. По интернету посылала анкеты: имя, возраст, работа, увлечения, фото прилагаю. Учила немецкий: их либе дих, ду либст мих. Это не помогло, немцы попадались все какие-то расчетливые – пол зернышка в день – вроде мало, а в год – много. Каникулы заканчивались, - она возвращалась и принималась за свою бухгалтерию.
    Осень и зима на Базе длились бесконечно, как глаголы несовершенного времени. Свет включали с утра, и было похоже на конец дня, и настроение было таким же. Телефоны ошибались – это прачечная? – менеджеры нервничали… На лестнице мы сталкивались с незнакомыми люди.
    - Вы кто?
    - Я – позвонить, ворота были открыты.
    Мы звали сторожа. Начиналось выяснение.
    - Сторож, где вас носит, почему посторонние на Базе?
    - Я в магазин на минуту выходил.
    - А собаки почему на чужого не лаяли?
    - А они на людей не лают.
    - А чем же они занимаются?
    Собаки занимались своим делом. Сын прыгал вокруг Альмы, жался, заигрывал. Она не обращала на него внимание, что-то высматривая, вынюхивая. Зимняя церемония начиналась отсечением голов у наших двадцати тонных слонов: тягач загонялся в бокс, полуприцеп опускали на лапы, и он мертво стоял до следующего рейса; в етер гнал тучи, такие же рванные и старые, как ватники, на которых спали собаки. База готовилась к долгой осаде.
    Директор перестал увозить нас с Базы, мы уезжали на маршрутке.

    Померзнув полчаса на остановке, мы втискивались в Газель, и были счастливы, что удалось уехать. В мышиной тесноте маршрутки молчали; строили планы на вечер, на свой отдельный вечер. За пределами Базы мы не виделись. Праздники, дни рождения отмечали, но без энтузиазма, по календарю, - на Базе не разгуляешься.
    Добравшись до развилки, разъезжались в разные стороны. Девчонке-секретарю и второму менеджеру было по пути. Мы шутили, желая им весело провести вместе вечер, хотя все понимали, что это так - шутки. На самом деле, вместе они один вечер все же провели. Молчавший всю дорогу менеджер-второй предложил зайти куда-нибудь выпить кофе. Секретарь согласилась. Они нашли один подвальчик, взяли кофе и коньячку, и неразговорчивый менеджер разговорился.
    Три года на одном месте. Ни разу никуда не ездил… хорошо бы в Испанию, там вдоль дорог апельсины растут, водители рассказывали… Но он никогда туда не поедет, ездить будут другие, а он будет сидеть на этой проклятой Базе. Двадцать шесть лет, а все еще второй. И всегда будет вторым. Первый с его походами в магазин уже и по телефону разучился говорить, бухгалтер вся в своих цифрах и германиях, директора никогда не бывает… Он же когда шел, думал, что здесь фирма, все как положено, к тому же – заграница, иностранные языки, а оказалось – база.
    Девчонка не знала, где находится Испания, ей туда не хотелось. Она привыкла вставать в шесть, ехать на другой конец города, до пяти перебирать бумажки, вечером смотреть эмтиви, по выходным пить пиво с друзьями, а в понедельник сначала…, - такая жизнь ее устраивала. Если б еще кто-то был рядом... Она гладила по голове менеджера, который все доказывал, что первый он, а потом заснул.
    На следующий день они приехали на Базу вместе. Неделя прошла как обычно: возвратились наши машины, нужно было искать загрузки на новый круг. Секретарь ждала, но продолжения не последовало. Менеджер-второй стал уезжать с развилки другим транспортом.
    В понедельник сторож доложил, что нашел две собачьи лапы. Откусанные или отрезанные. «И что я с ними должен делать?» - Спросил директор. «Не знаю, - сказал сторож, - вы же сами велели докладывать обо всем, что случается на территории базы». «Тоже мне событие, выброси за забор». Сторож выбросил. Нашли еще. И пошло и поехало: каждую неделю мы натыкались на мертвых собак, вернее, на то немногое, что от них оставалось. Альма и Сын по-прежнему ждали наши обеды, но уже не скрывали, что едят не только макароны.
    Увидев собаку, Альма и Сын неслись к воротам, застывали в стойке и принимались лаять. Лаяли так, что, казалось, из шкур повыскакивают. Часто заканчивалось ничем – собака убегала, но некоторые поворачивали и подбегали к воротам: лаяли в ответ, кусались, пролезали сквозь прутья на территорию, где их съедали быстро и без мучений. Так был задушен белый песик, черному удалось вырваться, сторож вмешался, однако уши ему все же порвали.
    Теперь, когда лаяли наши собаки, мы не бежали к окну или вниз, мы знали, на кого они лают. Меньше отвлекались от работы.
    Так и жили. Сторожа сторожили, собаки ели собак. База продолжала находиться на отшибе, отдельно от поселка и города. Но настал момент, когда База отделилась и от нас. В один из летних дней менеджер-первый вышел на территорию и долго оглядывался. Все выглядело, как увиденное в последний раз. Только вчера вернувшиеся машины казались убитыми, как если бы год простояли, не трогаясь с места. Асфальт, ворота, забор, сухая трава на клумбе, стены, углы, все было так, будто нажали на паузу. Ни он один это увидел, с осени мы все стали собирать вещички. Но молча, молча.
    Рассказывать, Как потерян был Запад, не весело. Позиции сдавались одна за другой. Экспедиция превратилась в морской бой: поделив клиентов, менеджеры уткнулись каждый в свой блокнот. Заказчики, почувствовав, что что-то не так, звонили все реже и реже, и, наконец, забыли о нашем существовании. Перевозчики разбежались. Мы перестали обедать. Секретарь заваривала чай только себе. Бухгалтер закрылась в своей комнате. Дождь лил сам по себе, снег шел сам по себе, и если бы не наши уезжающие – возвращающиеся машины, мы бы перекусали друг друга.
    О директоре. Хотя о нем мы можем сообщить меньше всего. Иногда мы сомневались, есть ли он вообще. Пожалуй, его и не было, был угрюмый человечек, который работал с утра до ночи, никого не замечая и думая только об одном, - точно как наши собаки. У него были еще дела в городе, и он больше находился там, чем на Базе. В конце концов, он перенес штаб в город, а на Базе появлялся только тогда, когда возникали проблемы. В принципе, его присутствие и не требовалось – все шло по накатанному.
    Проблемы все же возникали. Сторожа жаловались, что ночью местные покоя не дают, лезут в ворота, через забор, бьют окна. Но на утро следов не оставалось. База и поселок, обменявшись убитыми и ранеными, заключали мир. Разбитые окна вычитались из зарплаты сторожей. К счастью, нас это не касалось: в шесть часов мы уезжали домой. Как тут ночью никто из нас не представлял. Днем все было понятно: бледный свет, шиферные крыши поселка, полоска лесопосадки, дальше город - вон белая Гладковка, ее многоэтажки. А что здесь ночью, мы не знали и знать не желали.
    За неделю до нового года работы не было – заграница готовилась уйти на каникулы, никто ничего не отправлял, разве что рождественские открытки с пожеланиями счастья и любви. Машины свои мы все выгнали, База была пуста, хоть каток заливай. Мы уже написали заявления на расчет, но никак не удавалось застать шефа. Об уходе не говорили, каждый надеялся, что уйдет только он один. До рождества случай так и не представился, мы расслабились – день или два ничего не значат, к тому же праздники, - уйдем в новом году.
    Последний перед рождеством день наступил. Что мы делали в тот день? Попросту убивали время. Телефоны молчали. Бухгалтер пыталась дозвониться в Германию, но безуспешно. Во дворе сторож сгребал снег. Выставив перед собой фанерную лопату, он шел сначала в одну сторону, потом в другую, снимая полосу за полосой. Мы вытащили из шкафа старые папки с документами. Архив за пять лет. Кроме скрепок, ничего полезного не нашли. Потом приехал директор, как всегда недовольный. Попросились было уйти пораньше, - заграница на каникулах, рождество. «Это там рождество, а у нас рабочий день. До шести» - сказал директор. Нет так нет. После обеда достали елочные игрушки, разнокалиберные и большей частью битые, стали украшать офис. Гирлянды и шарики вешали на скрепки. Секретарь вырезала из бумаги снежинки и расклеивала по окнам. Темнело. Снег стал синим, на небе появились звезды.
    Когда в шесть часов мы собрались уходить, сторожа на месте не оказалось. Ворота были открыты, ключи лежали на крыльце. Мы час проторчали на морозе, обыскали всю Базу, - никого. Вероятно, он, отдежурив свое, ушел, а сменщик его не явился. Надоело платить за окна. Кроме нас на Базе не было ни души. Ну, еще собаки: Альма и Сын вертелись под ногами, выспавшись за день, они были полны сил.
    Чтобы не мерзнуть, поднялись в офис. Потревоженные комнаты казались уставшими и чужими. Мы понимали, что не можем уйти и оставить Базу без людей, кому-то придется дождаться сторожа. Менеджер-первый отказался, - у него семья. Бухгалтер сказала, что она женщина, и вообще она рассчитывается, вот заявление. Менеджер-второй тоже показал заявление, добавив, что он и так за всех здесь работает. Секретарь сказала, что ей все равно, пусть хоть всю Базу по камню вынесут. Больше всего злило то, что приходится что-то говорить , оправдываться, а ворота-то открыты. Что нас останавливало? Всем было наплевать друг на друга, так к чему притв орятся и сдерживаться.
    Чем глубже становилась ночь, тем отчаянней и злее мы спорили. Весело было.
    А потом пришли собаки.

ИДИОТ И ДУРОЧКА

    Сначала привезли стол, затем компьютер.
    Спустя два дня появилось кресло. Не новое, но вполне приличное. Со шкафом проблем не возникло, – он уже стоял в углу. Когда все было расставлено по местам, из коробки вышли звери. «Они мои, - заявила дурочка, - и будут здесь жить».
    Только заяц имел имя - Семен, остальные звались просто игрушки: бегемот в красной жилетке, зеленая лошадка, мишка с мордой котенка, две куклы – одна тряпичная, другая деревянная. На столе стоял кенгуренок – выпученные глаза, растопыренные лапы.
    «Они будут жить с нами, - повторила дурочка, - вот здесь, на кресле». Идиоту это не понравилось. Единственное кресло. «Им место на балконе, а лучше – в мусорном баке. Тебя не будет, я их выброшу». «Идиот, - сказала дурочка, - у тебя есть стол и компьютер».
    Дурочка лежала на диване и пела песенки. Детские песенки с простым сюжетиком: «О-о-облака, белокрылые лошадки…». Идиот сидел рядом и слушал. На балконе сохли простыни. Они были разноцветные, и с них капала вода. На улице жара, а у нас дождик, - подумал идиот. Он встал, подошел к компьютеру и хотел написать историю, но, пока он делал три шага, история испарилась. Идиот покрутился на стуле и открыл пасьянс. Если сойдется, то что? Каждый день идиот раскладывал пасьянс, но не мог загадать желание.
    За месяц он не написал ни строки.
    В комнате стало тихо. Уснула? Идиот обернулся: на всем лежали разноцветные тени. В детстве он любил рассматривать фарфоровую статуэтку Садко. Садко стоит на дне моря, окруженный обитателями подводного царства, и играет на гуслях. Это была загадка – отыскать всех гадов морских, спрятавшихся, затаившихся. Раньше много продавалось статуэток на сказочные сюжеты.
    Дурочка не спала. Что-то придумывала. Придумала: поджала губы и голосом капризной девочки объявила:
    - Хо-чу мороженого.
    Ей надоело сидеть в четырех стенах, хотелось в город, хотелось смены декораций.
    - Там жарко.
    Дурочка не унималась:
    - Хо-чу пирожного.
    Если идти, то лучше всего - на Подол. На низкие улицы, где автомобили по обочинам кажутся брошеными, слышишь звук своих шагов, и, хотя движения нет, переходишь улицу по зебре. Но там не будет новых магазинов, там не будет кафе, - одно солнце.
    Решили пойти в «Глобус», - недавно открылся, ни разу не были. Магазины опять же. Дурочка обрадовалась, принялась одеваться. Полезла в шкаф доставать трусики, бюстики, юбочки, кофточки. По пути напевала песенку – «теперь я Чебурашка, и каждая дворняжка…». «Вот дура, - подумал идиот, - такой ерунде радоваться».
    - Там хорошо: фонтаны, эскалатор, на нижнем этаже кафе и фаст фуды, на верхнем – бутики, - болтала дурочка.
    Она разложила косметику на краю дивана и стала подводить брови. Между делом рассказывала, что видела и слышала. Кошка, пришедшая к людям.
    - …и, кроме того, там кондиционеры.
    Идиот делал вид, что это его не касается.
    - …можно зайти посмотреть обувь, у меня на осень ничего нет…
    У каждого своя причина ожидать осени. Придет осень, и всем будет хорошо.
    - …хочу что-то простое, на низком каблуке, ты как думаешь?
    - Я думаю, что если ты будешь копаться, мы никуда не успеем.
    - А куда мы опаздываем? – открыла рот дурочка. Верхнюю губку она уже накрасила, нижнюю нет.
    Жара держится дней десять, а кажется, - вечность. Становишься односторонним – без нюансов и граней. Спокойно, спокойно. Идиот взял зайца и попытался заглянуть ему в глаза. Два стеклянных кругляша, а в них черные пуговицы.
    - Не мучай моего Семена. Я уже почти готова.
    Наконец, вышли. Дверь закрыли на два замка, подергали ручку.
    Метро в пяти минутах ходьбы, но пока дошли, одежда намокла, на губах появился соленый вкус. Уже не хотелось ни мороженого, ни пирожного. Хорошо, что существует метро. «О, я бы тут и жила», - скользила по прохладному мрамору дурочка. «Только вниз не упади», - удержал ее идиот. Они пропустили несколько поездов, чтобы постоять на сквозняке из туннеля. Дурочка махала рукой проплывающим мимо вагонам, пассажиры поворачивали головы.
    Сели. В вагоне человек пять. Соседний – так же пуст, металлические поручни дрожат и танцуют. Первым заговорил он.
    - А почему зайца зовут Семен?
    - Мне его подарили на день рождения, семь лет исполнилось.
    - Так просто?
    - А ты думал, так звали моего первого любовника?
    - Мне все равно.
    - Это я знаю. Но тебе было бы, о чем писать.
    - Чепуха.
    «Обережно. Дверi зачиняються».
    - Ты мне давно ничего не показывал.
    - Нечего показывать.
    - И когда ты уже разродишься?
    - Черт!
    «Пасажири. Вiдпустить, будь ласка, дверi».
    Откуда он знает, когда. Когда придет срок. Когда, хотя бы, спадет жара. И пойдут дожди. Ночью поднимется ветер. Будет хлопать окно на балконе. И будет холодно и пусто. Холодно так, что не согреться и под десятью одеялами, и пусто так, как желают злые старухи. Возможно, тогда.
    На Золотых Воротах вышли. Можно было сразу на Майдане, но захотели так. По Владимирской до Софиевской площади, а там вниз. Солнца было поменьше: центр реставрировали, - фасады скрыты строительными лесами и сеткой. Шли по крытым переходам, гуськом. Не отставай, не отставай, - торопил идиот. Да мы гуляем, в конце концов, - возмущалась дурочка.
    Он знал, куда спешил. Все произошло само собой. В «Глобусе» разделились – она пошла в один магазинчик посмотреть обувь, он уселся за стойку выпить бокал пива. Договорились встретиться через сорок минут. Сорок минут истекли, она не появилась. Он давно выпил свое пиво, стал бродить. Надоело. Ее все не было. Спокойно, спокойно. Она придет, может, на что-то засмотрелась, что-то примеряет. Мало ли что может задержать дурочку.
    Он увидел ее на эскалаторе в толпе счастливых посетителей. Дождался, пока спустилась и подошла. С выражением на лице «ну так получилось, простите нас».
    - Шмоточница.
    - Ничего я не шмоточница, я просто встретила…, - начала она объяснять.
    - Мало тебе часа? Мало? Иди смотри дальше.
    - И пойду.
    - Вперед.
    На этом поход был завершен. Она развернулась и ушла. Глупо, конечно.
    Он остался один. Взял еще пива. А может так лучше? Ну, в самом деле, – она будет час прогуливаться по магазину, а он должен, верный оруженосец, стоять и ждать. Да он только и делает, что ждет.
    На верхнем этаже прошел взвод солдат. Шли строем, командир впереди. Заблудились или на экскурсию? Человек-реклама – щит спереди, щит сзади – побежал в туалет. Как же он, бедный, справится? И что он так долго рекламировал?
    Идиот пил пиво и смотрел по сторонам.

    Пришел, а дверь раскрыта. Настежь распахнута. По комнате сквозняк гуляет, все дверцы и отделения в столе, шкафу отворены, все ящики выдвинуты. Будто кто рожать собрался.
    И кресло свободно: игрушки не забыла. Дурочка. Да и он – идиот. Но ведь это не окончательно, еще все можно поправить, - вызвать такси, съездить, позвонить.
    А все-таки хорошо – сквозняк, открытые двери…
    Идиот сел за стол.