|
2006-02-25 / Посещение: 10083 / Коментарии: 14
Постоянный адрес заметки
Распечатать страницу
СТАТУС РОДНОГО ЯЗЫКА
СТАТУС РОДНОГО ЯЗЫКА
Чем меньше понимаешь, что на самом деле происходит в стране, тем больше начинаешь понимать, почему Платон считал, что управлять государством должен философ. Не потому, что у него обязательно должна быть своя философская система или концепция социального развития. Думается, мысль эта проще и глубже: управлять государством должны люди, которые понимают действительный смысл и последствия своих решений.
Правда, в демократических государствах принято апеллировать к воле народа. И хотя любой политик, даже не будучи философом, вполне сознает условность понятия «демократия» и управляемость «народной воли», он вынужден считаться с тем, что П.Сорокин называл «социальными инстинктами».
Формула «Хлеба и зрелищ!» не зря стала расхожей: она четко и внятно указывает на двоякость социальных требований – человеческое общество нуждается не только в материальных условиях, но и в нематериальных. Порядок в обществе обеспечивается удовлетворением первоосновных социальных инстинктов. Отсюда исключительная важность государственной идеологии, которая призвана притупить остроту инстинктивных проявлений, а главное – убедить народ, что он сыт и свободен, и только когда аргументы оказываются слабее инстинктов, люди выходят на площади.
Если полагать социальные инстинкты естественными проявлениями социального организма, то отношение к ним государства – как управляющей части социума к управляемой – может быть, обобщенно говоря, трех типов:
1) противоестественное – когда государство эти инстинкты подавляет;
2) естественное – когда стремится их удовлетворить;
3) сверхъестественное – когда пытается их преобразовать.
Социальный прогресс, который является главным обещанием предвыборных кампаний, предполагает превращение государства из «аппарата насилия» в аппарат управления и преобразования. И хотя в реальной политике государственные решения во многом предопределяются векторами частных интересов, всегда есть причины надеяться, что некий прогресс действительно происходит или произойдет, - пока народонаселение небезразлично к тому, что с ним делается, пока выражается инстинктивная реакция граждан в виде демонстраций, митингов и т.д.
Один из самых сильных социальных инстинктов, если не самый сильный, - быть собой, т.е. соответствовать своей сущности. Отсюда – особое, иррациональное отношение к родному языку – ведь это первичное оформление своей самости. Если бы язык был чем-то внешним по отношению к человеку, то трудно было бы объяснить остроту и решительность выступлений в его защиту. Именно природой языка, не сводимой к рациональности и системности, предопределена необычная и труднообъяснимая эмоциональность в дискуссиях о статусе языка: язык в своей основе и сути – иррационален и онтологичен, это не только средство коммуникации, это форма человеческого бытия.
Об этом давно говорят философы и лингвисты; это чувствуют и сами носители языка. Онтология языка – едва ли не главная тема философии ХХ века. Но складывается впечатление, что существует категория людей, которая этого не знает, не понимает и не чувствует. К великому сожалению, это как раз те люди, которые принимают государственные решения о судьбе языка.
Стало быть, суть языковой проблемы заключается в том, чтобы законы о языке были сообразны его природе. Поэтому для адекватного ее разрешения необходимо, чтобы законодатели, как минимум, осознали ее серьезность.
Языковая ситуация, сложившаяся в Украине, непроста, хотя и сложной ее не назовешь. Схематично она выглядит так:
- в стране реально существует два основных языка;
- носителей этих языков приблизительно поровну;
- один из этих языков объявлен государственным, т.е. общим и обязательным для всех;
- другой язык вытесняется из всех государственных и даже негосударственных сфер.
Окончательный итог такой языковой политики еще впереди, а пока – война языков, усугубляющая ментальный раскол страны, который, если этому не противодействовать, не замедлит стать и политическим.
Как ни парадоксально, эта подрывная деятельность внутри государства мотивирована как раз обратными намерениями: сделать Украину по-настоящему единой. Еще парадоксальнее объяснение, почему это нужно: оказывается, потому, что Украина – уже едина, что это однородное, «унитарное» государство. Уверенность, с которой произносится это утверждение, остается, по сути, его единственным обоснованием.
Если, вопреки фактам и здравому смыслу, продолжать утверждать, что в границах Украины проживает некая единая «украинская нация», у которой единая вера, единая культура, единая история, а также одни на всех традиции, ориентиры, устремления, то как быть с двуязычием, которое с раздражающей очевидностью это опровергает?
Ответ, который приходится слышать, обескураживающе прост: двуязычие – временное, преходящее явление; при твердой и последовательной политике через два-три поколения соотношение языков существенно изменится, и страсти улягутся сами собой.
Кроме этой, вполне ясной, хотя и циничной, аргументации, у сторонников языковой экспансии есть и другие аргументы, более моральные. И хотя на каждый из них у оппонентов находится контрдовод, кто же слушает оппонентов?
Онтологический аргумент. Язык – это «душа народа», корень его духовности; стало быть, существует прямая зависимость между развитием украинского языка и развитием украинской нации.
Оппоненты, вполне соглашаясь с этим доводом, лишь уточняют: да, это так, но это верно и для других языков, в том числе и для русского; и каждый народ, которому дорога его идентичность, будет отстаивать свой язык как самого себя.
Исторический аргумент. Поскольку украинский язык был унижен и ослаблен за годы насильственной русификации, то для восстановления исторической справедливости необходима соответствующая контрмера – украинизация.
Оппоненты, если и соглашаются с фактом русификации, то, опять же, уточняют: в сущности, она не была насильственной, был не запрет, а соблазн – соблазн другого языка, и этому соблазну многие поддались, в том числе и литераторы, для которых с переходом на русский язык открывались значительно более широкие перспективы. Однако, как бы там ни было, украинизация ничем не лучше русификации; и если русификация – социальное зло, то отвечать злом на зло – значит умножать его, а не искоренять.
Идеологический аргумент. Язык является мощным и естественным объединяющим фактором; и национальная идея, избранная для консолидации разновекторных политических сил, должна быть оформлена в национальном языке.
На это утверждение находятся несколько возражений:
во-первых, национальная идея в полиэтническом и разнонациональном государстве неизбежно порождает конфликтную ситуацию;
во-вторых, национальные идеи были реальными вдохновителями и объединителями в эпоху формирования наций, но в современных условиях более эффективными объединяющими стимулами считаются социальные и экономические;
в-третьих, история показывает, что при силовом воплощении какой-либо идеи формируется тоталитарное государство.
Прагматический аргумент. Предоставление языкам равных социальных возможностей губительно для украинского языка: свободной конкуренции он не выдержит. Поэтому для украинского языка нужно создать льготные условия, а для русского, наоборот, затрудненные.
На этот аргумент труднее всего возразить, не впадая в некорректность. (Если русский язык действительно «великий и могучий», зачем у людей отнимать их «надежду и опору»?) Проще согласиться: да, слабому надо помогать. Но с оговоркой: не за счет ослабления сильного.
Есть и другие аргументы, но и перечисленных достаточно, чтобы понять: межъязыковой диалог в сложившейся ситуации невозможен. Значит, приходится искать политическое решение, имея в виду, что политика – искусство компромисса.
Утверждение второго государственного языка, по образцу некоторых демократических государств, могло бы стать реальным началом государственного межнационального объединения, а заодно послужило бы доказательством, что Украина – тоже демократическое государство. Но, по-видимому, Украина и впредь будет доказывать обратное.
Мировая общественность негодует, когда проявляется расовая или этническая дискриминация: люди опасаются рецидива фашизма. Но языковая дискриминация – того же рода, только более утонченная, иезуитская форма, вынуждающая наиболее слабые и безответственные натуры изменять себе, поддаваясь внешним обстоятельствам.
Когда русский человек, живущий в Украине, слышит слова президента: «Моя нація», то он оказывается в легком замешательстве: причислен ли он к этому сообществу? Даже если он и не стремится к такой чести. Референты и политологи разъясняют, что имеется в виду некая новая историческая общность: мол, всякий, живущий в Украине, независимо от языка и крови, является украинцем. Но вопрос от этого только еще более затемняется.
Итак, зачем русским украинцам государственный язык? Пусть бы ведал особо важными делами украинский – как когда-то церковно-славянский, а в западных странах – латынь. Велика гордость – государственный язык! Отчужденный от личности, выхолощенный и обездушенный. Зачем родной речи еще и такое испытание, разве других мало?
Чтобы отвечать на подобные вопросы, нужно жить в Украине. Требование русскими украинцами второго государственного языка – не блажь и не прихоть; это защитная реакция социального организма; это не нарушение Конституции, а требование ее выполнять.
Логика конституционных положений прозрачна: русский язык уступает украинскому должность государственного, а тот, со своей стороны, берет на себя государственные обязательства оберегать и никоим образом не ущемлять права негосударственных языков. Необходимость пересмотреть эту договоренность возникла лишь после того, когда обязательства государственного языка стали планомерно и целенаправленно не выполняться.
Два государственных языка – это было бы слишком простое решение проблемы. В нашем государстве так решать проблемы не принято. Но возможен компромиссный вариант: дополнительная юридическая защита негосударственных языков, а для этого – введение в правовое поле понятия «родной язык».
Государственный чиновник может ничего не знать об онтологических глубинах языка; он может не подозревать, чем оборачиваются игры с бытием. Да этого и не нужно. Главное другое: он будет знать, что статус родного языка делает язык неприкосновенным – более неприкосновенным, чем депутат парламента или сам президент.
Родной язык должен быть отделен от государства, как церковь, - тем более, что он и есть наша внутренняя церковь – наше «мистическое тело».
И если мы хотим действительного единства, то в украинских условиях оно возможно только как языковое двуединство. Для народов, верующих в изначальность Слова, словесное родство надежней и возвышенней, чем даже кровное родство, ибо, как сказал поэт:
Родство по слову – порождает слово.
Родство по крови – порождает кровь.
Сентябрь 2005 г., Киев
|
ДОНЕЦКИЙ ПРОЕКТ
